Ричард Олдингтон - Дочь полковника

• Название: Дочь полковника
• Автор: Ричард Олдингтон
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-069553-9

Роман Олдингтона «Дочь полковника» некогда считался одним из образцов скандальности, — но теперь, когда тема женской чувственности давным-давно уже утратила запретный флер, читатели и критики восхищаются не «сенсационностью» этого произведения, но его искренностью, реализмом и глубиной психологической достоверности.

Мужчины погибли на войне, — так как же теперь быть молодым женщинам? Они не желают оставаться одинокими. Они хотят самых обычных вещей — детей, семью, постельных супружеских радостей. Но… общество, до сих пор живущее по викторианским законам, считает их бунтарками и едва ли не распутницами, клеймит и проклинает…

---

— Я ведь сказал «патриотизм», Маккол, а не «национализм». Убеждение, что Шотландия über alles[3], восхищения у меня отнюдь не вызывает. И под патриотизмом я подразумеваю патриотизм, а не национализм. Патриотизм — это живительное чувство коллективной ответственности. Национализм же — глупый петух, который кукарекает на вершине своей навозной кучи и призывает к тому, чтобы шпоры стали подлиннее, а клювы засверкали бы. Боюсь, что национализм входит в число многих даров, которые Англия преподнесла миру, хотя он прекрасно мог бы без них обойтись.

— Одного без другого не существует, — возразил Маккол, бессознательно утрируя свой шотландский акцент. — Если у человека есть чувство коллективной ответственности, так уж он будет стоять за родную страну и в правом и в неправом деле. Человеческую природу так просто не изменишь. А пока она остается такой, как есть, всегда будут войны; и пока будут войны, люди будут воевать.

Мистер Перфлит крепко сжал виски.

— Мне кажется, что-то такое я уже слышал, Маккол. Но я не могу одним махом опровергнуть десяток ошибок. Что это такое — «человеческая природа»? Не воевать — это тоже «человеческая природа», как и воевать. Вот-вот вы мне сообщите, что птица своего гнезда не пачкает, а я отвечу, что оно достаточно запачкано и без моей помощи.

— Справедливо, но какое все это имеет отношение к Джорджи Смизерс и ее неудовлетворенным потребностям? Неужто вы не можете обойтись без мировой войны, доказывая, как печальна участь еще одной старой девы?

Мистер Перфлит вздохнул.

— Вы прекрасный человек, Маккол, но жуткий собеседник. Каждой своей фразой вспугиваете зайца, но ни за одним не бросаетесь вдогонку. — Он помолчал. — По-моему, Фукидид первым сделал опасное открытие, что государства можно персонифицировать в подозрительных, готовых к драке баб. Я просто постулирую верность человечеству, а не верность воображаемому нечто под названием «Англия» или «Британия» в шлеме и с трезубцем. Меня больше заботит Джорджи Смизерс, реальная женщина с реально исковерканной жизнью, чем изображение одной из любовниц Карла Второго.

— Но при чем тут любовницы Карла Второго? — с интересом спросил Маккол, не желая упустить что-то пикантное.

— А, пустяки! — нетерпеливо ответил Перфлит. — Некая мисс Стюарт позировала для фигуры Британии. Не берусь даже точно утверждать, что она свела доброго короля Карла с пути истинного. Но только Британия увенчана лаврами, а все Джорджи скучны, неудовлетворены и несчастны.

Маккол сардонически покачал головой.

— Доминионы независимы, Южная Африка настроена враждебно, Ирландия утрачена. Египет утрачивается, Индия скоро будет утрачена. Торговое главенство мы потеряли — вспомните про безработицу! С Британской империей покончено.

— Так что? С какой, собственно, стати должны Тутинг-Бек и Падторп экспортировать своих сынов, дабы диктовать Аллахабаду, Каиру и Найроби, что им надлежит делать, как думать и чем быть? И разрешите спросить вас, доктор Маккол, сколько главенство в торговле принесло лично вам? Пока вы практиковали во Франции, Британия милостиво вознаграждала вас пятнадцатью шиллингами с пинком ежедневно плюс полевые за то, что вы перевязывали раны Ее Доблестных Сынов, сражавшихся за полшиллинга в день. Нет, не перебивайте! Я знаю, что вы скажете: что они сражались не ради денег, но из патриотизма, чувства долга, любви к родине. Две минуты молчания! Вы и остальные миллионы «выполнили свой долг». А результат? Истребление целого поколения мужчин, горе их женщин, абсолютно бессмысленный «мир» и обогащение благородных сердцем людей вроде нашего приятеля Стимса.

— Но и мне это выгодно! — возразил Маккол. — Стимс щедро и без проволочек платит мне за визиты к его супруге, которая, кстати, никакими особыми болезнями не страдает.

— Мне стыдно за вас. А вам, неужели вам не стыдно быть прихлебателем и блюдолизом у какого-то Стимса? Где ваша шотландская гордость? Продали ее в придачу к своему королю и пустошам с пернатой дичью? Но вообще денежные мерки тут не приложимы. К финансовым доводам я прибег только, чтобы вбить истину в вашу упрямую шотландскую башку. Подлинное богатство любой страны — это ее мужчины и женщины. Если они дурны, несчастны и больны, то совершенно не важно, насколько богат сэр Хорес, — страна бедна.

Маккол зевнул и выбил пепел из трубки.

— Пожалуй, мне пора. Ого! Уже почти семь. Я люблю вас слушать. Перфлит. Конечно, далеко не так, как вы сами любите себя слушать, но люблю. Я с вами не согласен, но у меня возникает иллюзия, будто жизнь и правда стоит того, чтобы размышлять о ней. Сам же я считаю, что она — сплошная ошибка, и чем скорее мы столкнемся с пресловутой блуждающей звездой, тем лучше. Жизнь — зло.

— Вздор! — ответил Перфлит. — Чистейшее манихейство. Ересь, устаревшая полторы тысячи лет тому назад. Нам выпал миг осознания в вечности, во всем сознанию противоположной. Капелька здравого смысла, добрая воля и малюсенькая доза бескорыстия могли бы претворить старушку Землю в земной рай и для нас и для наших преемников. Есть две породы предателей, внушающих мне особое отвращение. Во-первых, самодовольные сукины дети, бубнящие, что все прекрасно в этом лучшем из миров, и молящиеся о продлении нашего беспримерного процветания. Во-вторых, брюзгливые скептики вроде вас, нудящие, что все бессмысленно, что человеческая природа никогда не изменится, что чем скорее все это кончится, тем лучше. Уж лучше бы вы все разом с оглушительным треском застрелились бы и перестали хныкать.

Маккол засмеялся.

— Если бы вас подвергли психиатрической проверке, Перфлит, на предмет установления, в здравом ли вы уме, боюсь, послушав такие ваши разглагольствования, вас не признали бы нормальным.

— Да, вероятно. Но пока еще я ни единого миллионера не оскорбил настолько, чтобы меня упрятали в приют для умалишенных. А в случае необходимости вы же подтвердите ясность моего рассудка!

Маккол с улыбкой покачал головой.

— Это сгубило бы мою профессиональную репутацию. Ну-с, мы, как обычно, разобрались и с Англией и со Вселенной. А теперь пора садиться за ростбиф с картофелем, которые вам, мой милый, купили шахты Уэльса и прядильные машины Ланкашира.

— Знаю. Но было бы лучше питаться хлебом и сыром наших собственных полей и лугов.

— Однако проблему Джорджи Смизерс мы как будто не решили, а?

— Джорджи всего лишь одна из бесчисленных жертв этого мерзкого хаоса. Жертва на дьявольском алтаре стимсизма. В перенаселенной стране лишние женщины обречены на адово существование. Что может быть более жалким, чем старая дева поневоле? От души желаю им всем приятных совокуплений без зачатия. Детей им всем иметь, конечно, нельзя. И так уж милых крошек развелось слишком много. Но раз уж по инициативе сэра Хореса Стимса потенциальные мужья Джорджи либо перебиты, либо разосланы блюсти его торговые интересы во всех уголках нашей необъятной Империи, то, по моему глубокому убеждению, Джорджи следует натянуть сэру Хоресу нос, заведя любовника, а то и нескольких, если она захочет и сумеет их найти. Зачем заводить миллионы шлюх, лишь бы Джорджи сохранила воображаемую добродетель, которая ей вовсе не нужна?

— Ухожу, — объявил Маккол. — Вы абсолютно безнравственны. Я потеряю половину пациентов, если станет известно, что я выслушивал подобную крамолу и не вышвырнул вас в окошко.

— Почтенные сюртуки и котелки! — Перфлит злокозненно усмехнулся. — Люди вроде вас — подлые нравственные трусы. Ради своего так называемого хлеба насущного вы готовы подлизывать любые плевки. В глубине души вы же прекрасно знаете, что я прав, пусть я кудахчу много лишнего, точно старая наседка. Но признаться даже себе боитесь. А уж тем более — что-то предпринять. Лень и трусость!

Перфлит проводил гостя до садовой калитки, перед которой стоял автомобиль врача, и кивнул на звезды в морозном небе:

— Рядом с ними наш могучий интеллект и ниспровергательные идеи выглядят глуповато, а?

Маккол пытался завести остывший мотор.

— А?

— Так, ничего. Прощайте, сэр Бездеятельный Скептик. Удачи с вашими ядами и скальпелем! А я пошел домой. Бр-р! Ну и холодина!

Мотор внезапно взревел и заработал. Маккол крикнул:

— Бывайте! На днях еще загляну!

Перфлит бегом вернулся в дом и встал поближе к пылающему камину. Потом позвонил. Вошел слуга, бывший его денщик.

— Что у нас нынче на обед, Керзон?

— Суп, сэр, жареная треска, курица и десерт.

— Курица? Хорошо, подавайте, как только все у вас будет готово. И подогрейте бутылочку бургундского, шамбертен одиннадцатого года.

— Слушаю, сэр.

Мистер Перфлит опустился в кресло у огня и с оптимистической надеждой воззрился на будущее человечества. Затем, минуты две спустя, ему в голову пришла здравая, отрезвляющая, но не слишком приятная мысль, что, запивая курицу бургундским, быть оптимистом легче, чем ужиная хлебом с маргарином и согреваясь жиденьким какао. Что, впрочем, не помешало ему кушать с обычным аппетитом и взыскательным одобрением.