Инал Кануков - Антология осетинской прозы

• Название: Антология осетинской прозы
• Автор: Инал Кануков
• Издательство: Ир
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В книгу вошли лучшие рассказы, повести, главы из романов осетинских писателей в переводе на русский язык.

---

Скучно смотреть на эти неподвижные, словно восковые лица мужчин. Отсутствие разговора, а тем более смеха, наводят на посетителя сонливое состояние; изредка только это глубокое молчание прерывается муллою, который каждый раз при новых посетителях произносит свое протяжное «Фа-а-ти-ха!..»

Наконец выносят тело умершего, положенное на плетенке; под телом, обернутым в белый саван, лежит тюфяк, а под головою — подушка. Женщины становятся в ряд. Четверо мужчин выступают вперед, неся тело на плечах.

Процессия двигается так: впереди тело, за ним все мужчины и на некотором расстоянии толпа женщин, среди которой раздается плач. Процессия идет скорым шагом.

Вот и кладбище. Около свежей могилы кладут тело, обратив его лицом к Каабе. Женщины не доходят до кладбища, а остаются поодаль, откуда посылают свои рыдания. Мулла вышел вперед и, став у тела, обратился лицом к юго-востоку, по направлению к Мекке, и стал читать молитву. Мужчины, бравшие абдаз, стали позади муллы и помолились за покой души умершего. Опустили тело в могилу. Потом наискось прикрыли его дубовыми досками, доски засыпали землею и поставили цырт.

Мулла, произнося молитву, троекратно облил могилу вдоль из «кувгана» (рукомойник). Потом он поспешно отошел от могилы, и все последовали его примеру. На некотором расстоянии он останавливается и, поворотясь к свежезасыпанной могиле, произносит панегирик по умершему:

— Послушайте, добрые люди, умерший был хороший человек, — это каждый из нас знает. Он дурного ничего не сделал, а хорошего — много. Он был щедр и своим добром помогал многим. Теперь нет его… Он ушел в «дзенет» (рай) к праведным; бог этого желал. Да никто о нем дурного не скажет, и всякий да пожелает ему дзенет.

И все загалдели:

— Дзенеты бадед! (Да будет он в раю!)

29 июня.

Под вечер вчера сидел я у своего окна и читал книгу. Подходит ко мне Кургоко, наш аульный старшина, и говорит:

— Ради бога, ради всех твоих мертвых[10], помоги нам в одном деле. Начальник округа прислал кулера[11] из города отобрать штрафные деньги. С кого следует штраф — написано на бумаге, а так как писарь аульный заболел и кулер тоже не может читать, то будь так услужлив, сопровождай нас и читай по бумаге, кто должен платить штраф, сколько и за что.

Я не отказался сделать старшему услугу. Он мне вручил длинный список оштрафованных лиц, и я отправился с ним в его кунацкую, где находился и кулер Гаги, уполномоченный для сбора штрафных денег. Тут же был и другой старшина аула, Афако, и крикун Маци — непременное лицо при таких случаях.

— Идемте и начнем сбор с верхнего конца аула, — сказал Кургоко, и все мы пятеро отправились.

Почти на конце аула из штрафованных жил Бимболат. Мы подошли к воротам. На зов Кургоко вынырнул из низенькой сакли тщедушный старичок, сам Бимболат. Пожелав нам доброго вечера, он обратился к Кургоко с вопросом, что нам нужно.

— За тобою пять рублей штрафа, — сказал Кургоко, — за то, что лошадь твоя паслась на чужом покосе.

Бимболат, видимо, был поражен этим известием. Он старался оправдаться, но в оправдании путался. Гаги и слушать не хотел его оправданий и настоятельно потребовал от него штрафных денег. Бимболат говорил, что у него нет вовсе денег, что неоткуда и взять их.

— Ну, так есть скотина; мы угоним вола или корову, что есть, а там, когда добудешь пять рублей, возьмешь обратно.

— У меня только два вола, — сказал Бимболат со слезами на глазах. — Что же буду я делать, если из этих двух волов угоните одного? Не на чем даже дрова возить!

Гаги не слушал этих резонов.

— Что же делать, — сказал, наконец, Бимболат, видя тщету мольбы, — если так, гоните одного вола, — при этом он указал на стойло и отвернулся.

В стойле, действительно, стояли два вола. Маци, по приказанию Кургоко, выгнал одного из них.

— Э, да это не стоит и пяти рублей! — воскликнул Гаги, увидя вола вблизи; при этом он ткнул его палкою в ребра, и вол, чуть передвигавший ноги от крайней худобы, едва не свалился на бок.

— Ну, нечего делать! Ограничимся и этим, — продолжал Гаги, качая головою.

Мы вышли. Маци прошелся раза два по худым бокам бимболатова вола своей геркулесовской дубиной, и вол зачастил ногами впереди нас. Бимболат же еще постоял некоторое время и потом, махнув грустно рукою по нашему направлению, тихими шагами направился к своей сакле, откуда только что вынырнул к нам так радушно.

— А вот Гути, — сказал Афако, указывая на один двор.

Мы подошли. Я окинул двор глазами и увидел кругом только бедность. Посреди двора лепилась маленькая сакля из плетня, вымазанная грязью и покрытая даже не соломой, как другие сакли, а навозом. К этой мизерной сакле примыкал маленький курятник, и из него слышалось кудахтанье встревоженной курицы; далее виднелись обломки арбы. У сакли, при нашем входе в нее, лежала лохматая собака, весьма походившая на волка; она кинулась на нас с сильным лаем. Но из сакли вышел Гути, пастух нашего аула.

— Добрый вечер! — приветствовал он нас.

Гути был одет в порыжелую дырявую бурку: из-под нее виднелись рубища, он был бос. На угреватом, худом его лице я ничего не мог прочесть, кроме смущения.

— Будь счастлив! — сказали мы на его радушное приветствие.

— За тобой штраф, — обратился к нему Кургоко. В списке действительно значилось его имя: он был оштрафован за дерзость.

Услышав это известие, бедный Гути как был, так и остался, точно окатили его ведром холодной воды. Его маленькие глазки широко раскрылись, угреватое лицо разом побледнело, как полотно, и, казалось, даже рыженькая бородка его приняла другой цвет от слов Кургоко.

— Как это?.. За что?.. — мог он только сказать после продолжительной паузы.

В списке значилось, что он сильно поспорил с Мухамедом, за что оштрафован тремя рублями. Гути старался было оправдываться, но путался точно так же, как и Бимболат. Гаги не принял и его резонов.

— Не в моей власти принимать оправдания, — говорил он, — я послан из города начальством и выполняю только его приказания.

— Да где же взять мне столько денег?.. У меня никогда не бывало столько… Мне даже самому с прошлого года не выплачивают за собственные мои труды полтинники и меры пшена. Сколько раз жаловался вам! — обратился он к сильным аула.

Сильные аула, Кургоко и Афако, единогласно заметили ему, что теперь не время об этом говорить, а надо отдавать штраф.

— Если нет денег, то, вероятно, есть скотина, — сказал Гаги.

— Есть корова. Но это единственное животное, которое поддерживает всю мою семью. Что будут делать вон те малютки, если вы отнимаете их кормилицу? — и он указал по направлению двери сакли, откуда выглядывали боязливо мальчик и девочка; лохмотья едва прикрывали их тела.

— Ну хоть вы сжальтесь и заступитесь за меня! — обратился он к старшинам, сняв шапку и кланяясь.

— Мы ничего… Мы исполняем волю начальства, — говорили старшины, переминаясь в смущении с ноги на ногу.

— Коли так, — сказал Гути, — так гоните вон ее. — Он указал на корову, которая была привязана к плетню.

Около нее стояла, с деревянным ведром в руке, женщина; одета она была так же бедно, как Гути и его дети; она, вероятно, была жена и доила корову: Когда мы повернулись туда, женщина, опустив голову, побрела в саклю. Маци, по приказанию Гаги, отвязал корову и присоединил к волу Бимболата.

— Ну, спокойной ночи! — сказали Гаги и старшины, обращаясь к Гути.

— Не желаю вам провести такой спокойной ночи, какую я проведу, — ответил Гути, стоя к нам полуоборотом.

Мы вышли.

Совсем уже свечерело. Откуда-то набежал туман, и мелкий дождь, словно осенью, пошел как из частого сита. Мы шли молча. Маци погонял впереди вола и корову ударами огромной своей палки, приправляя эти удары ругательствами, относившимися к животным.

— Ого-го-го! — говорил он. — Чтоб тебя зарезали на поминки твоему же хозяину.

Зашли еще к Бибо, у которого выгнали почти силою быка за три рубля, несмотря на то, что он грозил убить того, кто осмелится выгнать это животное из стойла. Старшинам кое-как удалось урезонить его, и он напоследок сказал:

— Так и быть, ради вас уступаю своего бычка!..

Обошли еще два-три двора, и ни у кого не оказалось денег, кроме Саге. С Саге взяли пять рублей за ругань. Но я знаю, как дорого достались Саге эти пять рублей. Четыре дня тому назад я шел к речке купаться; на берегу речки кто-то усердно копал. Я подошел — это был Саге. Он работал в одной рубашке и нижнем белье, на босу ногу; на голове его была войлочная шапка. Он рыл, как я увидел, канаву.

— Зачем ты копаешь эту канаву? — спросил я.

— Казмахамат вон там будет строить мельницу, и нужно провести речку, — сказал он, разгибаясь и утирая обильный пот, катившийся с его лица из-под войлочной шапки.

Он должен был прорыть пространство расстоянием около ста пятидесяти шагов, причем на пути ему приходилось скапывать край холма.