Златослава Каменкович - Ночь без права сна

• Название: Ночь без права сна
• Автор: Златослава Каменкович
• Издательство: Каменяр
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

В романе известной русской писательницы отображена революционная борьба трудящихся Западной Украины за свое социальное и национальное освобождение в начале нашего века. Исторические события здесь переплетаются с увлекательной, захватывающей интригой, волнующими приключениями героев.

---

Да, да, недавно Давидка сам своими ушами слышал. Боже сохрани, Давидка и не думал подслушивать, но так уж вышло…

Дедушка сильно заболел, горел как огонь. Надо было позвать доктора, а за визит доктор меньше двух-трех злотых не возьмет, сказала пани Катря. Лицо ее погрустнело, затем она даже заплакала, как на похоронах. Ведь кроме доктора нужны и лекарства. А где взять денег? И тут добрая женщина вспомнила о пани профессорке, всегда готовой помочь беднякам. Полгода назад праздничный костюм Гната был заложен под проценты у пана Соломона. А выкупить не на что. Тому, конечно, выгодно, растут проценты. Пани Мартынчукова к нему и на поденщину ходила, только бы подождал, не продавал. Ой, легко залезть в долг, да нелегко вылезть! Выручила пани профессорка. Чтобы не обидеть жену каменщика, давая ей деньги, пани профессорка сказала, что и год подождет, и два, и три. Когда будут тогда и можно отдать. Процентов она не берет.

Давидка, охваченный страхом за жизнь дедушки, помчался к небольшому коттеджу, увитому плющом, где жила панн профессорка.

Ему даже не пришлось потянуть за ручку колокольчика в железной калитке, потому что она была открыта.

Через цветник к дому вела аккуратно подметенная дорожка, выложенная кирпичом. К величайшей радости Давидки парадная дверь тоже оказалась настежь. И он вошел. Однако тут же был вынужден юркнуть за кадку с пальмой, чтобы его не увидел кругленький пожилой человечек с румяным безбородым лицом. Это был пан Соломон, которому дедушка задолжал плату за каморку в подвале.

«Что ему здесь надо?» — стревожно стучало сердце Давидки.

Откуда же мальчику было знать, что Соломон Гольдфельд пришел по очень важному делу.

— Нам нужно договориться, пани Калиновская, — начал ростовщик.

— О чем?

— Овва, разве пани не догадывается?

— Нет, прошу пана.

— Ну, так я пани скажу. Разве я не так когда-то завоевывал себе клиентов? Кто посмеет сказать, что я не спасал их детей от голодной смерти? Теперь у них появился новый спаситель. Но золото испытывается огнем, а наш брат — золотом. Посмотрим, у кого его больше…

— Я не понимаю, что папу угодно?

— Ну, так я пани скажу. Вы нарушаете этику честной конкуренции. Я двадцать пять лет помогаю людям в голодные дни сводить концы с концами. По человеческое бесстыдство не знает предела, — выразительно жестикулируя, сетовал ростовщик. — От голодранцев не жди благодарности, нет! Пока вас здесь не было, пани Калиновская, они все бегали ко мне, в ноги кланялись: «Пан Соломон, пан Соломон». Конечно, пани берет с них на какой-то грош меньшие проценты, чтобы привлечь клиентов, и голодранцы бегут к вам. Ну, так я вам скажу, что так переманывать клиентов нечестно, пани. У нас во Львове порядочные коммерсанты такого себе не позволяют. Если мы не договоримся, пани, поверьте, все деловые люди Львова вас будут бойкотировать!

— Да вы с ума сошли! — вспылила женщина. — С чего вы взяли, будто я…

— Э-э, пани, огня без дыма не бывает. Чтоб я так жил, не бывает. Пани незачем выкручиваться, у нас есть прямой интерес договориться…

— Прошу вас оставить мой дом. Немедленно! — возмущенная женщина указала на дверь.

— Зачем такой шум? Кому это надо и что это даст? — не трогаясь с места, невозмутимо спросил Соломон Гольдфельд, привыкший, как кошка, падать с любой высоты на ноги. — Давайте без шума и нервов договоримся. Сколько пани хочет отступного, чтобы она выбралась куда-нибудь подальше отсюда?

— Убирайтесь вон!

— И это ваше последнее слово, пани? — ростовщик неспеша встал и подошел вплотную к женщине. — Так я скажу вам, пани, вы пожалеете…

— Если вы еще раз посмеете побеспокоить меня, я позову полицию…

— Овва! А пани не знает — полиция сидит у меня вот тут, в кармане. Пани тоже имеет такой большой карман? Пани молчит? Ну, так прошу дать мне знать, сколько пани хочет отступного, и будьте здоровы.

В дверях он еще раз обернулся и нагло добавил:

— А про полицию пусть пани забудет, она поможет ей как покойнику валерианка. И на будущее помните, пани: всякий, кто считает, что он твердо стоит на ногах, должен быть осторожным, чтобы не оступиться…

Записи Одиссей не нашел

Во Львов Одиссей приехал вечером. Лабиринт узких, плохо освещенных газовыми фонарями улочек привел его к трехэтажному дому, где они когда-то жили с Анной. Не без волнения нащупал деревянную грушу звонка в каменной нише и осторожно потянул вниз…

Прошло несколько минут тревожного ожидания.

Наконец в браме появился угрюмый с виду старик с закопченным фонарем в руке. Приблизив бородатое лицо к защищенному ажурной железной решеткой дверному стеклу и подняв фонарь, он старался рассмотреть человека, стоящего в темноте на улице. Нет, перед ним не жилец меблированных комнат. И старик, не снимая цепочки, приоткрыл дверь.

— Что пану угодно?

— Я хочу видеть пани Терезу Гжибовскую.

— Овва! — старик еще выше поднял фонарь, чтобы осветить лицо незнакомого. — Пани Тереза, прошу пана, уже восемнадцать лет на том свете.

«Это, кажется, Остап Мартынчук, — пристально вглядываясь в лицо старика, подумал Одиссей. — Да, он. Как постарел! Не узнал меня…»

Старик, все еще не открывая двери, с интересом и вместе с тем подозрительно разглядывал ночного гостя.

«Не изменилось ли что-нибудь за эти годы? Можно ли довериться? Однако нет, — возразил себе Одиссей, — камень, сколько бы не лежал, бревном не станет. Дуб можно срубить, но не согнуть».

Одиссей хорошо знал, что в натуре Остапа Мартынчука не было рабской, лакейской угодливости, присущей некоторым людям и его положении. Он был работящим, но спины никогда ни перед кем не гнул, держался независимо, с чувством собственного достоинства. Вот этого ему и не могла простить дочь владельца мясной лавки пани Тереза Гжибовская. Этот «гайдамака-разбойник», как злобно называла дворника хозяйка меблированных комнат, имел счастье спасти ее мужа во время пожара. «Мой старый дурак выжил из ума, — не раз жаловалась жильцам на покойного мужа пани Тереза, — и ничего мудрее не мог придумать: в оставленном у нотариуса завещании указал, что Остап Мартынчук может жить в дворницкой до самой смерти да еще бесплатно…»

— Теперь домом владеет дочь покойной пани Гжибовской. Да и свободных комнат нет, — угрюмо проронил Мартынчук.

Но вместо того, чтобы закрыть дверь, он быстро снял цепочку и впустил Одиссея в коридор с каменным полом и сводчатым потолком. Из-под нахмуренных бровей на Одиссея глянули чистые голубые глаза. Теперь лицо Мартынчука будто засветилось от радостного волнения.

— Пойдемте, — шепнул старик, поспешно закрывая дверь на широкую железную задвижку.

Идя впереди и освещая дорогу, Мартынчук повел гостя по деревянной лестнице вниз. В кухне он погасил фонарь, повесил его и приветливо указал на приоткрытую дверь:

— Прошу, заходите, там никого нет.

Пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, Одиссей вышел в низкую продолговатую комнату.

«Кажется, здесь ничего не изменилось, — подумал он. — Разве что этажерки с книгами тогда не было. Кисейного полотна возле низкой двуспальной кровати нет. Теперь уже не у изголовья, как прежде, а на старом комоде белеет гипсовое распятие Христа (подарок старого папа Гжибовского). Вот небольшой кованый сундук, на котором когда-то спал белоголовый Гнатко. Ему теперь, должно быть, лет тридцать пять. Как сложилась его судьба?»

Остап Мартынчук поймал на себе пристальный взгляд Одиссея и тоже подумал: «Узнать почти невозможно. Но глаза… Глаза не изменились: как и когда-то, в самую душу глядят. Годы щедро припорошили инеем его голову. Совсем поседел…»

— Если не побрезгуете, то можете воспользоваться гостеприимством простого дворника. Га? — с хитринкой в голосе спросил гостя Мартынчук и взял из рук Одиссея шляпу, дождевик и саквояж.

Одиссей улыбался и молчал.

— Ярослав, дорогой… — голос Остапа Мартынчука дрогнул, губы задрожали.

— Не ждали? — Одиссей обнял и крепко поцеловал старого друга.

— А мы тебя давно похоронили, — усаживая гостя на стул и вытирая кулаком слезы, взволнованно говорил старик. — Прошел слух, будто… Ну, в газете было… что в варшавской цитадели тебя повесили. Одна моя Мирося не верила. Всегда молилась за тебя: «Есть бог на небесах, он все видит, он не даст погибнуть доброму человеку». До ссор доходило. Я ей, бывало, говорю: «Дура ты, дура! Твой бог либо слеп, либо богачи его подкупили. Даже ребенку видно, что бог всегда на их стороне». А Мирося вся так и задрожит: «Побойся всевышнего, ты что мелешь?!» Но теперь, — глаза Мартынчука по-мальчишески блеснули, — теперь, когда вижу тебя живым, здоровым, говорю с тобой, я готов стать верующим!

У Одиссея растаял наконец ледок настороженности, с которым шел сюда.

Остап Мартынчук, надев фартук, словно заправская кухарка, быстро сварил кофе, нарезал хлеб и, лукаво подмигнув Одиссею, снял с подоконника бутыль с вишневкой. Наполняя граненые стаканы, он топом заговорщика признался: