Курцио Малапарте - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы.

• Название: Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы.
• Автор: Курцио Малапарте
• Издательство: Алгоритм-Книга
• Жанр: Словари
• Год: 2004
• ISBN: 5-9265-0154-4

Том 5 (кн. 1) продолжает знакомить читателя с прозаическими переводами Сергея Николаевича Толстого (1908–1977), прозаика, поэта, драматурга, литературоведа, философа, из которых самым объемным и с художественной точки зрения самым значительным является «Капут» Курцио Малапарте о Второй Мировой войне (целиком публикуется впервые), произведение единственное в своем роде, осмысленное автором в ключе общехристианских ценностей. Это воспоминания писателя, который в качестве итальянского военного корреспондента объехал всю Европу: он оказывался и на Восточном, и на Финском фронтах, его принимали в королевских домах Швеции и Италии, он беседовал с генералитетом рейха в оккупированной Польше, видел еврейские гетто, погромы в Молдавии; он рассказывает о чудотворной иконе Черной Девы в Ченстохове, о доме с привидением в Финляндии и о многих неизвестных читателю исторических фактах. Автор вскрывает сущность фашизма. Несмотря на трагическую, жестокую реальность описываемых событий, перевод нередко воспринимается как стихи в прозе — настолько он изыскан и эстетичен.

Эту эстетику дополняют два фрагментарных перевода: из Марселя Пруста «Пленница» и Эдмона де Гонкура «Хокусай» (о выдающемся японском художнике), а третий — первые главы «Цитадели» Антуана де Сент-Экзюпери — идеологически завершает весь связанный цикл переводов зарубежной прозы большого писателя XX века.

Том заканчивается составленным С. Н. Толстым уникальным «Словарем неологизмов» — от Тредиаковского до современных ему поэтов, работа над которым велась на протяжении последних лет его жизни, до середины 70-х гг.

---

И не звучат ли сегодня, во время перестройки в России, пророческими, поднятыми из небытия слова Экзюпери: «и вот они уже видят в смутном сне, как они восстанавливают дворец… И сами того не зная… — переводит Сергей Толстой, — они оплакивают дворец отца моего, в котором каждый шаг был исполнен смысла». И сегодня, возможно, уже не покажется таким непримиримо-жестким характер его отца Н. А. Толстого, слишком твердыми его монархические и религиозные суждения, после десятков лет гонений, глупостей и преступлений, слишком неоправданными его эмоции. И слова из «Цитадели»: «Меня не трогает, если лягушки квакают о несправедливости», — не кажутся ли они произнесенными им в своем имении Новинки в начале XX века? «Он, который не правил, но давил и оставлял на всем след своей личности, — переводил С. Н. Толстой Экзюпери, — он был таким же весомым, как первая плита закладываемого храма… Это он разъяснил мне смерть и научил, когда я был молод, смело смотреть ей в глаза, ибо сам он никогда не опускал глаз. Мой отец по крови был орлом».

А сцена защиты семьей Толстых ее Новинок в 1905 году, — не подпадает ли под слова: «О, цитадель, жилище мое, я спасу тебя от замысла, построенного на песке, и окружу рожками, чтобы бить тревогу при нашествии варваров!» (и о том же писал Стейнбек). И это не чувство превосходства «руководителя людей», это долг, ответственность и смирение: «Я заточил народ мой в любви моей…» (как Н. А. Толстой «предпочел запереть своих детей до семнадцати лет» в имении, где сам учил и воспитывал их, когда говорил им: «Никогда не перестану быть тем, что я есть, никогда ни за какую похлебку иудейскую не отдам своего первородства, потому что в моем первородстве вижу мою цель и право считать себя в числе сынов моего Бога, сынов, созданных им по своему образу и подобию» («Осужденный жить»); «руководитель — не тот, кто спасает остальных, но тот, кто просит самого его спасти»

Перевод С. Н. Толстым первых четырех глав «Цитадели» — это снова памятник отцу в утверждении всего того, в чём тот был абсолютно уверен, как и Экзюпери, и ничто не могло поколебать его в этой уверенности. Облекая свой низкий ему поклон в стихи, сценарии, повести и даже переводы, С. Н. Толстой до последнего своего дня вспоминал все его принципы и устои, которые должны были держать государство, без которых оно расшатывалось и разрушалось. Так «поступают те, кто думает охватить мыслью имение мое, разделяя его на составные части… И я подумал: как схожи они с тем, кто расчленяет труп… Тогда как мое имение… это родина любви моей. И все обычаи во времени есть то же, что жилище в вечности».

«Я открыл великую истину, — переводит С. Н. Толстой слова Экзюпери в «Цитадели». — Я узнал, что люди живут в домах своих и что смысл вещей для них изменяется соответственно смыслу дома. И что дорога, ячменное поле и откосы холмов различно воспринимаются человеком в зависимости от того, составляют они все вместе поместье или же нет. Ибо вдруг… все эти не связанные между собой предметы, объединяются в нечто единое и овладевают сердцем. А оно обитает в той же Вселенной, в которой осуществляется или нет царство Божие».

Поэтому все ценности, провозглашенные и коммунистами, и социалистами, и фашистами, и демократами — мнимые, они не выдерживают только одной проверки — на Божьи заповеди. «И как ошибаются неверные, которые смеются над нами и полагают своей целью богатства осязаемые, каких не существует в мире. Ибо если они жаждут владеть этим стадом, то из одной лишь гордыни. А радости гордыни сами по себе неосязаемы».

«Если баобаб не распознать вовремя, — писал Экзюпери в «Маленьком принце», — потом от него уже не избавишься. Он завладеет всей планетой. Он пронижет ее насквозь своими корнями, и если планета очень маленькая, а баобабов много, они разорвут ее в клочки». Книги Оруэлла, Малапарта и Экзюпери — это предостережение, напоминание, что «светильники надо беречь: порыв ветра может погасить их», но «с каждого надо спрашивать то, что он может дать. Власть прежде всего должна быть разумной» и не допускать, чтобы кто-то «погасил их», как собирались персонажи Оруэлла, или чтобы кто-то, додумавшись первым, что они «ничьи», не смог бы «положить их в банк» («Маленький принц»). Застрельщики любых переворотов, — писал Экзюпери в «Письме к заложнику», — какой бы партии они не принадлежали, преследуют не людей (человек сам по себе в их глазах ровно ничего не стоит), — они несут симптомы», — будто отвечает он Джону Стейнбеку на его роман «В сомнительной борьбе», и, тонко чувствуя мир, говорит: «я ненавижу иронию, которая свойственна не человеку, а крабу. Ибо краб говорит нам: «Ваши жертвы в другом месте были иными. Почему же не изменить их впредь?… И его жертвы, которые не умеют более познавать истину, начинают разрушать ее основания… предавая свои традиции, празднуя в честь врага своего…»

Переводя Экзюпери, С. Н. Толстой не мог не поражаться тому, насколько написанное людьми разных стран и разных национальностей (правда, близкой ему социальной группы) близко ему по духу, насколько все то, что они пишут, подходит и к его стране, и к его народу, и даже ему лично. Но с другой стороны, он и не удивлялся этому, поскольку, как и эти писатели, был убежден в том, что «смысл мира» — в его Божественном происхождении, и поэтому весь он должен быть построен по единым непреложным высоким законам, а все остальное — бред, вымысел, издевательство, если не осознанное разрушение. И эти четыре главы «Цитадели» воспринимаются как диалог в вечности, как вечный спор добра со злом, диалог, который С. Н. Толстой всегда вел всем своим творчеством:

«Надо было разрушить эти бесконечные стены, тогда человеку было бы свободнее. И я отвечаю: но дворец может благоприятствовать созданию поэм… Вот отчего я благословляю того, кто от своего певца унаследовал неведомо кем созданную песнь. И… повторяя ее и ошибаясь, добавляет к ней свой сок, свой аромат, свою интонацию…»

«Человек подобен цитадели. Он опрокидывает стены, чтобы обеспечить себе свободу, но сам он не более, чем крепость, обрушенная и отверстая звездам».

Н. И. Толстая СЛОВАРЬ НЕОЛОГИЗМОВ С. Н. ТОЛСТОГО

Словарь составлялся С. Н. Толстым в 60–70-е годы. Судя по авторскому предисловию и по тому, что в Словаре нет неологизмов самого Толстого (хотя они у него несомненно есть, (с. 599), он очевидно хотел предложить Словарь к публикации, для чего перепечатал его и «снабдил индексом новых слов, упорядоченных по авторам». Видимо, публикация не состоялась: то ли автор передумал, то ли Словарь не приняли к изданию — неизвестно. Но после этой перепечатки Сергей Николаевич от руки вписывал в него новые слова, которые в то время попадались ему во время работы, и благодаря этому можно увидеть, что он читал и перечитывал в последние годы жизни: Есенин, Маяковский, конечно Хлебников, Пушкин, Ф. Сологуб, Белый, Замятин, Асеев и даже Ленин (видимо, в связи с работой по Л. Н. Толстому ему попадались бесконечные цитаты из его трудов). В одной из вставок Словаря есть ссылка на журнал с точной датой — 1972 год, что говорит о том, что Словарь был составлен и отпечатан до этого года, а вставки могли быть сделаны в последние пять лет жизни.

Интерес С. Н. Толстого к неологизмам, скорее всего, появился в связи с изучением творчества В. Хлебникова, у которого их особенно много и они неожиданны, исключительно ёмки и закончены, это, как правило, отдельные слова. Со временем Сергей Николаевич так втянулся в эту кропотливую работу, что она показалась ему очень увлекательной и любопытной, и теперь, беря в руки любой текст — поэтический, прозаический, включая политическую публицистику, — он автоматически отмечал в нем авторские неологизмы и выписывал их. В итоге получился уникальный, объемом в 1400 слов, Словарь. Можно заметить в нем довольно много ссылок на литературоведа Л. И. Тимофеева, члена-корреспондента Академии наук, специалиста по теории и истории русского стиха и теории литературы, с которым, как уже говорилось выше, Сергей Николаевич был знаком и наверняка обсуждал многие проблемы Словаря.

О своем подходе к его составлению С. Н. Толстой довольно подробно говорит в предисловии и дает там определение слову «неологизм». В энциклопедическом словаре это определение более развернуто: «1. Это новые слова и выражения, созданные для новых предметов или для выражения новых понятий. К неологизмам относятся заимствования. 2. Это новые слова и выражения, необычность которых ясно ощущается носителями языка». Подход С. Н. Толстого к неологизмам менее формален и более художественен, поэтому к его Словарю нельзя подходить строго научно, хотя наверное именно со строго научной точки зрения этот Словарь — выдающийся труд, который, по выражению чл. — корр. РАН Валентина Павловича Вомперского (ныне покойного), «тянет как минимум на кандидатскую диссертацию». Сергей Николаевич сам говорит в предисловии, что Словарь нельзя мерить общей меркой. В данном случае это авторская работа, его личное, индивидуальное восприятие русского языка, которое дорогого стоит, так как оно высвечивает то необычное сочетание слов, которое и «делает все выражение неологичным». Это словарь, как пишет С. Н. Толстой, «авторских поэтических удач и находок»; «образное значение, — считает он, — по сути своей неологично, хотя нет ни одного неологизма». Главное в этом Словаре, кроме, естественно, довольно внушительного расширения словаря русского языка, отражение в нем мировосприятия самого составителя в видении им этих поэтических удач, при том что требования к этим поэтическим озарениям другого поэта у С. Толстого профессионально завышенные, и поэтому они особенно ценны, а он сам говорит нам о том, как искренне радуется «вместе с автором чудесной поэтической находке».