Иван Ефремов - Лезвие бритвы (илл.: Г. Бойко, И. Шалито)

• Название: Лезвие бритвы (илл.: Г. Бойко, И. Шалито)
• Автор: Иван Ефремов
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-22347-3

Книги Ивана Ефремова, в корне изменившего своим романом «Туманность Андромеды» лицо советской и мировой фантастики, во многом опережали свое время. Его перу принадлежат не только научно-фантастические и исторические, но и необычные для нашей литературы шестидесятых годов XX века эзотерические произведения, исследующие тайны подсознания, его связь с творческим началом в человеке и его генетической памятью.

---

— И верно! Казалось бы, пугающая вещь, а оборачивается даже гуманностью!

— Как все в нашем диалектически сложном мире. И почти всегда мы об этом забываем. Нас с детства учат логике, но однолинейной, однобокой, математической. Пора бы уж подумать об иной педагогике. А то, например, мы привыкли с детства считать, что рыба — типичное холоднокровное животное, стоящее в физиологическом отношении куда ниже наземных позвоночных. Но ведь есть теплокровные рыбы с мясом, похожим на говядину, потому что оно так же обильно снабжено кровью. Это тунцовые, из них меч-рыба и парусная рыба мчатся по океану со скоростью девяносто километров в час. Такая сумасшедшая скорость под силу лишь самым мощным нашим кораблям, а тут просто рыба. Но рыба со стальными мышцами, не поддающимися даже сильным ударам, обильно омываемыми кровью и работающими при той же крайней для белка температуре, что и мускулы самых высших животных. И тут сразу же вступает в силу противоречие: низкий уровень снабжения кислородом через жабры не позволил бы получить нужной для такой скорости энергии, если бы сама скорость не пришла на помощь. Через широко раскрытые жаберные щели на бешеном ходу проносится громадное количество воды, насыщенной кислородом, что и заменяет дыхание высших позвоночных.

Есть рыбы, выкармливающие своих мальков подобием молока, выделяющегося особыми железами прямо на поверхности тела. Это симфизодоны, обитающие в реках бассейна Амазонки.

Таково бесконечное многообразие отношений организма и природы — двух частей одного целого, туго переплетшихся в преодолении противоречий развития за сотни миллионов лет истории Земли.

Теперь мы стали понимать, как лепится животная форма, связанная сложнейшими взаимоотношениями с окружающей средой; это долго оставалось загадкой и было главным козырем идеалистов. Отсюда мы пойдем к человеку, распутывая всю сложность его физиологии и психики, и получим твердую опору для настоящей медицины, новой морали и этики.

— Я ошибаюсь, или мне кажется, что вы пока говорите о желаемом, но не о фактическом состоянии биологии? — спросила Сима.

Гирин усмехнулся с нескрываемой горечью:

— Вы правы. Очень долго бытовал у нас устаревший взгляд на биологию, особенно зоологию, анатомию, морфологию, как на второсортные науки. Только недавно мы наконец обратили внимание на отставание биологии. Энергетика живых организмов, изучение их самоуправления и регулировки породили кибернетику, биоэнергетику и бионику. И в то же время кое-где у нас еще продолжают твердить о ненужности анатомии и морфологии, изучения форм и их соотношения с природой, сокращают ассигнования некоторым лабораториям. Мы долго отдавали на откуп Западу антропологию, генетику человека, психофизиологию и вообще ряд отраслей науки, занимающихся человеком. Довольно длительное время все это было под запретом. А ведь для коммунизма самое главное — человек и, следовательно, все относящееся к нему. Техника — что она без людей: звездолет с автоматическим управлением может вести и дикий в других отношениях человек. Летали же фашистские негодяи на самых сложных самолетах, и не так уж плохо летали! Простите,— спохватился Гирин,— вы затронули больное место, и я обрушил на вас свои заветные мысли. Пойдемте дальше!

— Вы говорили о глазах,— задумчиво сказала Сима.— А вы замечали выражение их у разных животных? Смотрите, какая бездушная, бесстрастная зоркость у хищных птиц, и совсем другие глаза у собак, волков — думающие, тоскующие. Тупые, кроткие и равнодушные у жвачных. А вот посмотрите! — Она показала на большую бурую гиену из Южной Африки, развалившуюся на невысокой полке.— Видите, какие у нее безумные глаза. Такое выражение бывает у сумасшедшего или омерзительно пьяного человека. И я заметила похожее выражение безумия у кенгуру, даже у хорьков. Что это, как не показатели разных мыслительных процессов? Мне становится страшно, когда я смотрю в глаза гиене.

— Очень интересно,— подумав, согласился Гирин.— Ведь и в самом деле птицы наиболее автоматизированы в своих жизненных процессах, это почти роботы, руководящиеся главным образом памятью поколений — инстинктами. Гиены, хорьки, особенно кенгуру — психически низко организованные млекопитающие. Они руководятся подсознательными процессами, регулируемыми древними инстинктами, без активного влияния памяти, для человека это было бы безумием.

Вы натолкнули меня на идею сравнительного анализа психических процессов у всех этих животных. Спасибо. А что вы скажете насчет львов или тигров? — Он показал на ряд клеток с крупными кошками, к которым они снова подошли, миновав гиену.

Сима ответила не сразу, задумчиво глядя на льва, выпрямившегося за прутьями клетки и втягивающего влажный ветер. В его ленивом и гордом выражении не было ничего похожего на бесстрастную автоматику птиц, на вызывающую готовность медведя, низкопоклонство собак. Даже самодовольная замкнутость мелких кошек ничем не напоминала взгляда желтых глаз льва и расположившейся рядом крупной львицы.

— Это спокойная безжалостная сила,— наконец сказала Сима.— Они владыки над другими зверями в их жизни и смерти…— Сима подумала и закончила: — А все-таки жаль, что мы произошли не от этих благородных зверей, а от гнусных обезьян!

— А! И вы тоже! Я терпеть не могу эти пародии на человека, может быть, именно из-за их похожести на нас.

— Но почему тогда обезьяны пользуются таким успехом? — Сима показала на людей, столпившихся перед высокими стеклами обезьянника и со смехом восторгавшихся ужимками и кривлянием своих отдаленных сородичей.

— Потому, что мы сохранили частичку их психологии, увы,— расхохотался Гирин.— Западные психологи назвали бы ее комплексом униженности. Вместе с развитием мозга обезьяны получили способность сравнивать и завидовать. Сознавать свою неполноценность перед могучими хищниками или огромными травоядными. И, завидуя, они всегда рады поиздеваться, оскорбить, осмеять, тем самым удовлетворяя свое недовольство на безопасной высоте деревьев. Самые страшные завистники, ревнивцы и собственники — обезьяны, особенно такие, как павианы, казалось бы — стадные животные.

— Стадные, но не коллективные,— вставила Сима.

Гирин согласно кивнул.

— И, к сожалению, насмехаться над непонятным, издеваться над слабым или больным, унизить чужого — нередкое свойство и хомо сапиенс, стоящего на низкой ступени культуры и дурно воспитанного. В частности, смех над обезьянами, мне кажется, того же обезьяньего происхождения. Вероятно, и корни садизма те же самые.

— Как жаль все же, что мы произошли от завистливых мещан в мире животных, а не от царственных львов или могучих слонов. Я согласна даже на быков! — Сима подошла к толстым рельсам загородки, за которой покачивал тяжкой головой огромный зубробизон.

— Вряд ли было бы хорошо — туповаты звери,— серьезно возразил Гирин,— а со львом и тигром тоже не выйдет. Природа ничего не дает даром. И расплата льва за силу и нервную энергию — короткий век, в который не наберешь мудрости.

— А верно, что немецкий ученый возродил вымерших диких быков — туров — и что их уже целое стадо? — спросила Сима.

— Вероятно, в дальнейшем наука будет способна и не на такие чудеса. Действительно, все признаки туров есть у этой породы быков. Но все же это лишь подобие когда-то живших туров, утратившие могучую силу, накопленную половым отбором за тысячи веков существования вида. У одного английского зоолога я прочел интересное соображение. Он считает, что одомашниванию могли поддаться лишь умственно дефективные особи. Я бы сказал о том же по-иному. Естественные виды животных — это средний стандарт, отобранный за миллион лет, та же мера и середина всесторонней пригодности, как и красота. А искусственно выведенные породы — это фокусы, отклонения, и без помощи человека они были бы вскоре сметены с лица Земли.

Гирин спохватился, взглянул на часы.

— Вы не опоздали? — встревожилась Сима.— Тогда бегите! Не беспокойтесь, я побуду здесь одна, мне надо подумать…

Пожатие крепкой руки, милый взгляд, уже не чужой, все понимающий,— и Гирин вышел на шумную Грузинскую улицу, сразу очутившись в мире спешащих и грохочущих металлом машин.

Сима вернулась на уединенную дорожку у оленьих загонов и замерла в раздумье, едва касаясь пальцами холодной проволоки. Под смех и редкие аккорды гитары к ней направлялась компания молодежи. Ее окликнули две девушки из гимнастической школы. Сопровождавшие их молодые люди тоже были знакомы Симе, веселые и музыкальные ребята из самодеятельности соседнего завода, дружная тройка, часто ожидавшая девушек после занятий.

— Серафима Юрьевна, какую смешную песню нам спел Володя! Ну-ка повтори для Серафимы Юрьевны! — воскликнула одна из девушек, обращаясь к статному парню с кудреватыми золотистыми волосами русского добра молодца. Тот устремил на Симу долгий, пристальный взгляд, и она сразу вспомнила. Этот взгляд всегда провожал ее, когда она встречалась с тремя приятелями. Парень упрямо свел четкие брови и вдруг согласился.