Уильям Моэм - Рассеянные мысли [сборник]

• Название: Рассеянные мысли [сборник]
• Автор: Уильям Моэм
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-079751-6

Эту книгу Джон Бойнтон Пристли назвал «самым честным произведением Моэма, в котором автор позволяет себе быть собой».

Собрание эссе, посвященных самым разным темам — истории, литературе, искусству и философии.

От Иммануила Канта — до Уильяма Хэзлитта.

От Генри Джеймса — до Дэшилла Хэммета и Реймонда Чандлера…

Эссе Моэма, увлекательные, ироничные и даже провокационные, восхищают читателя, завораживают его — но прежде всего позволяют вместе с автором совершать удивительные открытия.

---

III

Веласкес умер до Сурбарана, и его место придворного живописца заняли другие: сначала дель Масо, а потом Карреньо. Династия Габсбургов пресеклась, и вместе с Бурбонами в Испанию пришел восемнадцатый век. Искусство Сурбарана ничего не говорило публике, которая восхищалась ван Лоо с сыновьями, Рафаэлем Менгсом и Тьеполо. В девятнадцатом веке о нем и вовсе забыли, и если бы не определенные исторические события, соотечественники так и не вспомнили бы о нем. Однако поражение в Испано-американской войне, лишившей Испанию последних остатков когда-то обширной империи, заставило униженную нацию оглянуться на свой Золотой век и найти там повод для гордости. Пусть они утратили Кубу и Филиппины, но никто не лишит их величественных храмов и дворцов, писательского гения Сервантеса, Лопе де Веги, Кальдерона и Кеведо и выдающихся художников.

Веласкес к тому времени был знаменит на весь мир; после некоторых колебаний европейские знатоки и ценители искусства все же склонились перед таинственным обаянием Эль Греко, но, что касается Сурбарана, то из забвения его вернули сами испанцы. Наконец разглядев его, они наверняка почувствовали, как чувствуем мы сейчас, что он самый испанский из всех трех. Ему не хватает сияющего великолепия Веласкеса, страстной глубины Эль Греко, но он, как никто из них, связан с почвой. Ему присущи черты, которые испанцы считают своими. В нем есть честность, серьезность, глубокое религиозное чувство, достоинство и отвага — все те качества, которые, несмотря на трехсотлетнюю анархию, безумную расточительность двора, благодушную распущенность восемнадцатого века и унылое скудоумие девятнадцатого, глубоко укоренены в их характере. Испанцев не отталкивает его бедное воображение, поскольку им не свойственны пылкие фантазии, его реализм их вполне устраивает — они сами закостенелые реалисты. Они не романтичны, поскольку романтизм гораздо лучше себя чувствует на туманном севере и засыхает под палящими лучами солнца, но они страстны, и в картинах Сурбарана чувствуется страсть, сдерживаемая силой воли и чувством собственного достоинства.

В 1905 году испанцы собрали все имевшиеся в их распоряжении картины Сурбарана и устроили в Прадо большую выставку. Я не знаю, какое впечатление она произвела на испанскую публику, остальная же Европа, насколько я могу судить, ее не заметила.

Картины, которые Сурбаран писал для Буэн-Ретиро, настолько смущали его поклонников, что те долгое время сомневались в их подлинности. Однако настойчивая исследовательница архивов, донья Мария Луиза Катурла, недавно обнаружила расписку в получении денег за эти картины, на которой стоит подпись Сурбарана. Они откровенно плохи. Тема, без сомнения, неблагодарная, и подойти к ней можно лишь с фантазией, как это сделал, например, Пьеро ди Козимо, населивший картину маленькими фавнами, резвящимися на зеленой траве, птицами с ярким опереньем и мифологическими животными, но такое вряд ли могло прийти в голову Сурбарану. Он был человеком иного склада. Его честный реализм не оставлял места выдумкам. В его Геракле нет ничего героического, ничто не напоминает, что это сын бога и дочери микенского царя: он похож на испанского крестьянина, одетого лишь в набедренную повязку, мускулистого, грубого и некрасивого; такому только выступать борцом на ярмарке. Трудолюбивая дама оказала сомнительную услугу Сурбарану, доказав, что он действительно является автором этих картин.

Однако художник имеет право, чтобы о нем судили по его лучшим произведениям. Он создает их в относительно короткий период, который у Сурбарана, по-видимому, длился с 1626-го по 1639-й. «Подвиги Геракла» написаны в 1634-м, когда он был на вершине своего таланта. Почему же они неудачны? Единственное, на мой взгляд, правдоподобное объяснение заключается в том, что, как всякий гений, Сурбаран имел свои ограничения и, когда попытался выйти за их пределы, потерпел неудачу куда большего масштаба, чем это могло случиться с менее талантливым художником. Человек скромный и благоразумный, он привык выполнять желания заказчиков и уж никак не мог отказать королю. Ему давали работу, и он выполнял ее в меру своих возможностей. В данном случае он с ней не справился. Очевидно, церковники давали Сурбарану строгие указания. Поручая ему украшение часовен, соборов и сакристий, монахи хотели получить не произведения искусства, а, главным образом, дидактический материал, который к тому же прославлял бы их братство: благочестивая и щедрая публика должна была видеть на полотнах, принадлежавших ордену святых, явленные ими чудеса, оказанные им милости и даже мученическую смерть, если таковая имела место. Довольно часто их требования лишали художника возможности составить хоть сколько-нибудь сносную композицию. В Прадо есть картина Сурбарана, изображающая видение святого Петра Ноласко. На ней Град Небесный, на который указывает ангел, расположен в верхнем левом углу картины, что производит довольно странное впечатление. Ангел напоминает докладчика, который выступает с лекцией о путешествии за границу, сопровождая ее показом диапозитивов. Так и кажется, что он вот-вот кивнет оператору, раздастся щелчок, и перед нами предстанет очередной вид.

Сурбаран был не силен в вопросах композиции и не обладал особой изобретательностью; на его лучших картинах мы видим одиночные фигуры или несколько фигур (если так хотелось заказчику) в очень простой обстановке.

Что могло у него получиться при благоприятных обстоятельствах, видно по восьми большим полотнам, написанным для сакристии в Гуадалупе. Они до сих пор находятся в том самом месте, для которого предназначались, и поэтому смотрятся наиболее выигрышно. Согласно традициям монастыря художник сам делал эскизы полихромных рам, а также росписи стен и потолков (несколько вычурной, на наш сегодняшний вкус). На картинах изображены знаменательные события из жизни монахов ордена. Четыре подписаны Сурбараном и еще четыре, менее значимые, без подписи, поэтому предполагается, что они были начаты Сурбараном и закончены другой рукой. Как раз в то время, когда он работал над этим заказом, его жена заразилась болезнью, от которой впоследствии умерла, и, возможно, картины остались незаконченными из-за ее смерти.

Общепризнанным шедевром Сурбарана считается «Апофеоз святого Фомы Аквинского», который находится сейчас в художественном музее Севильи, но, на мой взгляд, эти восемь картин, взятые вместе, — куда более значительное произведение мастера. Они обладают всеми его достоинствами, лишены обычно свойственных ему недостатков. Так, например, на его полотнах, выставленных в Гренобле, персонажи удручающе безжизненны — марионетки на шарнирах, а не люди. На картинах из Гуадалупе изображены люди из плоти и крови. Они словно живые. Сурбаран был очень хорошим рисовальщиком, а чутье на драматические эффекты позволяло ему расставлять декорации и выбирать реквизит так, чтобы достичь наибольшего правдоподобия. Его задники красивы, но банальны, очевидно, что художника больше интересовало описание модели. Следует также добавить, что позировали ему монахи, жившие в монастыре в то время, когда он писал свои картины. Одно из наиболее впечатляющих его произведений — портрет отца Гонсало де Ильескаса, бывшего настоятелем монастыря примерно в середине пятнадцатого века. Монах изображен за письменным столом, с пером в поднятой руке, как будто он услышал стук в дверь и ждет, что кто-то войдет. Такое лицо — умное, задумчивое, настороженное — вполне могло бы принадлежать современному предпринимателю. Как я пытался объяснить читателю в начале этого эссе, такое учреждение, как Санта-Мария де Гуадалупе с его обширными владениями, феодальными городами, огромными стадами, больницами и богадельнями — очень крупное предприятие, и настоятель, единолично им управлявший, должен был, помимо благочестия, обладать настоящей деловой хваткой. Первоначальный колорит, пусть сдержанный, суровый и даже резкий, был великолепен, но в сакристии картины висели напротив окон и в течение трехсот лет подвергались воздействию яростного испанского солнца, поэтому краски выцвели до мягких оттенков пастели. Это отчасти лишило их силы, но придало благородства, которое не может не впечатлять. В них чувствуется непринужденная сила мастера, знающего свое дело.

«Апофеоз святого Фомы Аквинского» — огромных размеров полотно, и фигуры на нем больше натуральной величины. Святой Фома стоит на облаке с пером в одной руке и открытой книгой в другой. Его окружают четверо отцов церкви в богатых одеждах. На земле, рядом с массивной колонной, за которой открывается чудесный вид на городскую улицу, мы видим две группы коленопреклоненных людей: в одной из них — император Карл V с тремя придворными, а в другой — архиепископ Диего де Деса, основатель коллегии Святого Фомы, в окружении духовных лиц. Наверху, в облаках, расположились Иисус Христос, оперший крест на плечо, как ружье, Пресвятая Дева и двое других обитателей небесной сферы, в которых можно опознать апостола Павла и святого Доминика. Картина производит впечатление своими огромными размерами, мощью исполнения, совершенством рисунка и сиянием красок, однако при всем при том нельзя не заметить некоторую неловкость композиции. Она разделена на три секции, поэтому глаз не может свободно, без напряжения перемещаться от одной детали к другой, и самая нижняя часть, которая, несомненно, должна быть наименее важной, — самая притягательная. Известно, что художник писал святого Фому со своего друга — эконома коллегии святого Фомы дона Нуньеса де Эскобара. Изображая реальную историческую личность, художник не обязан сохранять портретное сходство; однако важно, чтобы люди чувствовали, что этот человек выглядел именно так. Это особенно справедливо в том случае, если данный персонаж давно умер. Но человек, изображенный на портрете святого Фомы, меньше всего похож на наше представление о нем. В самом деле, трудно поверить, что знаменитый философ и теолог был полноватым молодым человеком невыразительной внешности.