Игорь Смирнов - Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

• Название: Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
• Автор: Игорь Смирнов
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1994
• ISBN: 5-86793-002-5

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.

Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).

И. П. Смирнов

---

Ср., например: «По своей идейной направленности „Бесы“ принадлежат к группе так называемых „антинигилистических романов“ <…> И все же нельзя не видеть, сколь многим отличаются „Бесы“ <…> от убогих штампов „антинигилистического романа“ <…> По самым своим охранительным заданиям „антинигилистический роман“ был романом утверждающим, „оптимистическим“ <…> проводящим определенные классовые тенденции <…> Эти важные особенности антинигилистического чтива не находят себе никакого соответствия в „Бесах“, где нет торжествующих „сил добра“ и финал столь трагичен, где пороки и смешные стороны „барства“ прямо и резко критикуются…» (Ф. И. Евнин, Роман «Бесы». — В: Творчество Ф. М. Достоевского, под ред. Н. Л. Степанова, Москва 1959, 250, 251, 252). Кстати сказать, антинигилистический роман в своем стремлении преодолеть нигилизм нигилизмом же охотно критикует «барство», что бы ни думал по этому поводу Ф. И. Евнин (ср., в частности, Павла Петровича Кирсанова в «Отцах и детях», Иону-циника во «Взбаламученном море» и т. п.).

168

Ср. хотя бы одну из последних больших работ, трактующих в этом духе роман Достоевского: Ina Fuchs, Die Herausforderung des Nihilismus. Philosophische Analysen zu F. M. Dostojewskijs Werk «Die Dämonen» (= Slavistische Beiträge, Bd. 211), München 1987, passim.

169

Н. С. Лесков, цит. соч., 189.

170

Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-ти тт. т. 10, Ленинград 1974, 301. В дальнейшем ссылки на этот том см. в тексте книги.

171

А. Ф. Писемский, цит. соч., 457.

172

Там же, 459.

173

Ср. иную интерпретацию этого имени: М. С. Альтман, Достоевский. По вехам имен, Саратов 1975, 82–84.

174

Трудно сказать, связаны ли «Бесы» и с «Маревом». Оба текста цитируют то место из «Откровения», где Иоанн осуждает «ни холодных, ни горячих». Разумеется, Достоевский мог процитировать «Лаодикийское послание» и без посредничества Клюшникова. Нам важно констатировать, однако, что одинаковые формально обращения Клюшникова и Достоевского к «Апокалипсису» разительно не совпадают друг с другом функционально-аксиологически. В «Мареве» на «Апокалипсис» ссылается нигилист Вронский («Но аще будите ни теплы, ни холодны… так что ли это по-вашему… изблюю вас из уст моих» <…> «Вронский громил все сплеча, говорил с жаром <…> Он дал полную волю негодованию и накопившейся желчи. От чиновничества перешел к обществу, что так равнодушно смотрит на проделки служилых; досталось и литературе» (В. Клюшников, Марево, Москва 1865, 128). В «Бесах» те же слова произносит Тихон, пытающийся наставить Ставрогина на путь истинный.

175

То же — в публицистике Достоевского: ср. его статью «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах», где речь идет о «катастрофе» в нигилистическом лагере (Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-ти тт, т. 20, Ленинград 1980, 102 и след.).

176

Антиродовое в Ставрогине запечатлевается в этимологии его фамилии. Возведение этого имени к греч. «крест» (Вяч. Иванов, Основной миф в романе «Бесы». — В кн.: В. И., Борозды и межи, Москва 1916, 69) освещает лишь одну сторону имяобразования. С другой стороны, здесь естественно видеть русский композит: «став(ь) рог» (Николай Всеволодович и впрямь разрушает чужие любовные отношения на протяжении всего романа).

177

Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-mu тт, т. 11, Ленинград 1974, 130.

178

Цит. по: М. Полиевктов, Николай I. Биография и обзор царствования, Москва 1918, 10.

179

Аллюзией на Пушкина далеко не исчерпывается то содержание, которое Достоевский вложил в Лебядкина. Так, его личное имя, вероятно, имеет в виду патриарха Игнатия — одного из тех, кто возглавлял русскую церковь во время Смуты (ср. Ставрогина как самозванца).

180

Ср. очень интересное мнение Крученых о «Бесах», сохраненное в воспоминаниях его близкой знакомой О. Сетницкой «Встречи с Алексеем Крученых»: «О Бесах — это пародия на всех и на себя» (в сб.: Русский литературный авангард. Материалы и исследования, под ред. М. Марцадури, Д. Рицци, М. Евзлина, Тренто 1990, 173).

181

Ср. прямо противоположное мнение о рассказчике: «Хроникер, как заместитель автора в „Бесах“, представляет в романе и его позицию в целом, и эмоционально-оценочное, памфлетное отношение к изображаемому» (В. А. Туниманов, Рассказчик в «Бесах» Достоевского. — В: Исследования по поэтике и стилистике, под ред. В. В. Виноградова и др., Ленинград 1972, 160).

182

См. также: Wolf Schmid, Der Textaufbau in den Erzählungen Dostoevskijs, München 1973, 81–82.

183

Ср. о компрометации чужих мнений в «Братьях Карамазовых»: В. Е. Ветловская, Поэтика романа «Братья Карамазовы», Ленинград 1977, 52 и след.

184

Прием обратного чтения имен героев, выясняющего их подлинную сущность, будет повторен Набоковым в «Лолите», реинтерпретирующей насилие над малолетними, которое изображает Достоевский в «Бесах» (ср. хотя бы имя злой соседки Гумберта Гумберта и Лолиты: «Miss Lebone» = Nobel (в послесловии к русскому переводу «Лолиты» Набоков обрушивается на писателей, получивших, в отличие от него, Нобелевскую премию) или имя дяди героя «Trapp» = part (на дядю похож двойник и соперник Гумберта Гумберта, его часть, его alter ego).

185

Ср. об «искусстве риторики как искусстве лжи» в «Записках из подполья»: Р. Лахманн, Диалогический принцип или риторика? (О «Записках из подполья» Достоевского). — Wiener Slawistischer Almanach, Bd. 17, Wien 1986, 33–42.

186

«Der Arzt <…> erkennt in der fin-de-siècle-Stimmung <…> auf den ersten Blick das Syndrom <…> zweier bestimmter Krankheits-Zustände <…> der Degeneration oder Entartung und der Hysterie…» (Max Nordau, Entartung, Erster Band, Berlin 1892, 20).

187

В 1930-х гг. М. Дид неоправданно перенес понятие истерии (без ссылок на М. Нордау) на всю культуру модернизма, включая сюда и исторический авангард (Maurice Dide, L’hystérie et l’évolution humaine, Paris 1935, passim). По мнению этого автора (213 ff), человеческая культура начинается в первобытном обществе как явление истерии; модернизм с его «мифоманией» пытается выскользнуть из поступательного развития культуры. В наши дни психокультурологический почин М. Нордау, кажется, вновь получает заслуженное признание — ср.: Christina von Braun, Nicht Ich: Logik, Lüge, Libido (1985), 3. Aufl., Frankfurt am Main 1990, 420–421.

188

Claude-Gilbert Dubois, Le maniérisme, Paris 1979, 19 ff.

189

Christopher Lasch, The Culture of Narcissism. American Life in an Age of Diminishing Expectations, New York 1979, passim.

190

Андрей Белый, Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития, Ann Arbor, Michigan 1982, 40. Интертекстуальный анализ сочинений Белого обнаруживает его знакомство с книгой М. Нордау. Один из «симптомов» культурогенной истерии М. Нордау усматривал в распространении на грани двух веков писательских школ и группировок, в рамках которых, по его мнению, подражатель-истерик получал право эксплуатировать достижения действительно оригинальных художников: «Diese Krüppel <подразумеваются подражатели. — И.С.> bilden die gtoße Mehrheit der berufsmäßigen Schriftsteller und Künstler <…> Sie nun finden es, welche sich beeilen, jeder neuen Richtung, die in Mode zu kommen scheint, den Тroß zu liefект» (M. Nordau, op. cit., 51–52). В «Арабесках» Белый впрямую цитирует это место из «Entartung»: «за символизмом потянулся обоз» (Андрей Белый, Арабески. Книга статей, Москва 1911, 334). Влияние тезиса, выдвинутого М. Нордау, прослеживается и в некоторых других статьях русских символистов — ср., например, «Бальмонт-лирик» Анненского или «О смысле танца» М. Волошина. О рецепции сочинения М. Нордау Горьким см. подробно: Hans Giinther, Der sozialistische Übermensch. M. Gor’kij und der sowjetische Heldenmythos, Stuttgart, Weimar 1993, 53 ff.

191

He исключено, что «Психопатология…» оказала воздействие на «Двенадцать» Блока: он изображает то же, что исследовал Фрейд, — оговорки («— Ой, пурга какая, Спасе! — Петька! Эй, не завирайся! От чего тебя упас Золотой иконостас?» (А А Блок, Собр. соч., т. 3, Москва, Ленинград 1960, 356)), забывание имени («…И идут без имени святого Все двенадцать — вдаль» (там же)). И у Фрейда, и у Блока мы находим поскользнувшуюся истерическую женщину («Вот барыня в каракуле К другой подвернулась: — Уж мы плакали, плакали… Поскользнулась И — бац — растянулась!» (там же, 348)). Фрейд начинает свою книгу с рассказа о том, как он забыл имя автора фрески, посвященной Страшному суду (Синьорелли). Поэма Блока рисует Страшный суд (который вершат красногвардейцы, возглавляемые Христом). Знаменательно, что для характеристики главного героя «Двенадцати» Блок использует термин из понятийного арсенала психоанализа: «бессознательный ты, право…» (там же, 356). Читал ли Блок «Психопатологию…», неизвестно (ее нет среди книг блоковской библиотеки). Но даже если наше предположение о влиянии Фрейда на Блока ошибочно, непреложным остается тот факт, что оба подходили к человеку с одинаковой (психопатологической) меркой.