Владимир Карпов - Гибель и воскрешение разведчика

• Название: Гибель и воскрешение разведчика
• Автор: Владимир Карпов
• Жанр: О войне

Книга известного русского писателя Героя Советского Союза Владимира Карпова состоит из двух частей. В первой из них повествуется о гибели и воскрешении фронтового разведчика Степана Доронина, которого коллизии судьбы заносят в Аргентину. Во второй части представлен сокращенный вариант популярной книги «Взять живым», рассказывающей о боевом пути разведчика Василия Ромашкина, где прослеживаются жизненные вехи автора книги.

---

Василий побежал в госпиталь, влетел к лечащему врачу.

– Почему такой взъерошенный? – спросил военврач, привыкший видеть его спокойным.

– Вы не помните раненого Ромашкина? Пожилой такой. Худощавый, высокий. Его здесь лечили… Он там похоронен. Инициалы совпадают – В.М., у моего отца такие же, понимаете?

– Успокойся. Сейчас проверим. Какое звание у отца?

– Рядовой.

– Все ясно. Я его знать не мог: меня сразу закрепили за командирскими палатами. Идем.

В управлении госпиталя они зашли в тесную комнатку со стеллажами. Там в папках лежали врачебные документы на выбывших раненых.

– Посмотрите, пожалуйста, на «Р» – Ромашкин, – попросил военврач старую женщину в очках.

Она пошуршала страницами около выступающей картонки с черной буквой «Р» и, выдернув папочку, подала доктору. Он полистал бумажки, жалостливо посмотрел на лейтенанта, тихо сказал:

– Да, это он. Все совпадает – Оренбург, имя, отчество. Екатерина Львовна, дайте, пожалуйста, лейтенанту стул. Садитесь, читайте. В палату историю болезни дать не могу. Читайте здесь.

Василий раскрыл синюю папку. Прочитал: «Ф.И.О. – Ромашкин Владимир Михайлович. Год рождения – 1896. Национальность – русский». «Зачем здесь нужна национальность?» «Партийность – беспартийный, – мелькало перед глазами. – Диагноз – сквозное ранение в грудь с повреждением сердечной сумки». «И я в грудь, и папа…» Буквы расплылись, будто бумагу намочили водой. И тут же Василий почувствовал, что слезы заполнили глаза и уже катятся по щекам.

Остаток дня Василий пролежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Мария Никифоровна опять хлопотала возле него. Соседняя кровать была пуста, на место Гасанова никого еще не положили.

– Сердечный ты мой, надо же случиться такому, – тихо приговаривала тетя Маня и гладила Василия по голове. Ее глаза были влажными, но слез уже не было – выплакала вчера, когда умер Гасанов. – Ну уймись, ты ведь большой, – просила она, как ребенка. – О себе подумай, о своем здоровье. Теперь и за себя, и за него воевать придется. Уймись, сынок!

С этого дня Ромашкин стал торопиться на фронт. Его торопливость была теперь не только от желания отличиться и показать свою удаль – нет, он еще хотел мстить за отца. У него что-то окаменело в груди, и, чтобы там стало легче, надо было, он понимал, скорее оказаться на фронте, бить фашистов, бить много и беспощадно.

Доктор говорил – необходимо еще с полмесяца лечиться, предлагал отпуск.

– Домой съездите, матери покажетесь, поможете горе перенести.

Встречи с мамой Василий даже испугался. Оказаться в квартире, где все будет напоминать отца, и знать, что он никогда не появится, казалось непосильным.

– Нет, что вы, какой может быть отпуск, – отрешенно сказал Василий, – только на фронт!

Он каждый день надоедал военврачу, перестал ходить к сестричкам в процедурную, замкнулся, похудел.

В это время пришло письмо от мамы. Охваченная страхом за его жизнь и здоровье, она расспрашивала – куда ранен, могут ли быть последствия? Об отце не писала ни слова. А сообщение о его смерти она получила из этого же госпиталя. Василий сам видел копию в той синей папочке.

«Если мама так поступает, значит, ей так легче», – решил он и ответил, что рана пустяковая, скоро он вернется на фронт и пришлет свой новый адрес. Смерть отца стала тайной, которую знали оба, и, чтобы облегчить страдания другому, каждый хотел взять на себя большую часть горя.

* * *

16 ноября началось новое наступление гитлеровцев на Москву. В районе Яхромы, Солнечногорска фашисты бросили в атаку много танков. На одном из участков наша оборона была прорвана. Ночью немецкие танки и пехота на бронетранспортерах ворвались в деревню Индюшкино.

Госпиталь спал. Как только раздались выстрелы и взрывы, раненые, кто мог, вскочили с постелей.

– Немцы!

– Откуда они здесь?

– Не знаешь, откуда бывают немцы?

– Гаси свет!

– Зачем? Это же не бомбежка.

– Наоборот, зажгите все лампы, пусть видят, что здесь госпиталь.

Прибежали из своих комнатушек врачи, сестры, торопливо завязывая тесемки халатов.

– Товарищи! – властно и громко крикнул батальонный комиссар Линтварев, он стоял в центре общей палаты. – Оставайтесь на своих местах. Раненые находятся под защитой международной организации Красный Крест. Медицинский персонал объяснит немцам, что здесь госпиталь.

– Плохо ты фашистов знаешь! Они тебя другим крестом благословят, – сказал боец на костылях.

– Вы, пожалуйста, не тыкайте, а обращайтесь, как положено. Я – батальонный комиссар и приказываю всем сохранять спокойствие.

– У тебя на кальсонах шпалов нету, не видно, что ты комиссар, – не унимался боец.

Вмешался врач, поддержал Линтварева:

– Правильно, товарищи, о раненых есть международное соглашение.

Бойцы, приученные к дисциплине, кто лег, кто сел на свою койку. Тетя Маша сняла свой белый платочек и повязала косынку с красным крестиком на лбу.

– Где наше оружие? – спросил Ромашкин.

– На складе. Кто прибывает с оружием, у всех берут – и на склад.

– А склад где?

– Там, за сарайчиком, ну, за тем, где гробы делают.

Капитан Городецкий достал из-под подушки пистолет, молча положил его за пазуху.

– Эх, напрасно я сдал свой наган, – пожалел белобрысый танкист.

– Ложитесь, ложитесь, – успокаивал Линтварев. – Сделайте вид, что вы не ходячие.

Внизу, на первом этаже, хлопнули двери. Все замерли, тревожно вслушиваясь.

Затопали по лестнице тяжелые сапоги, зацокали металлические шляпки гвоздей. Ромашкин будто увидел подошвы немецких сапог, утыканные гвоздями.

Военврач двинулся к двери, чтобы встретить тех, кто поднимался по лестнице. Сестры испуганно прижались к стене. Вдруг дверь брызнула стеклами и распахнулась – ее ударили ногой. В зал с автоматами наперевес ввалились гитлеровцы в зеленых шинелях и касках, покрытых инеем.

– Здесь раненые, – сказал врач, став на пути врагов и раскинув руки.

Треснула короткая очередь, и врач упал с раскинутыми в стороны руками. Вскрикнула сестра. И тут же автоматы забились, заплевались огнем. Беленькие сестры сползли по стенам на пол. А фашисты уже косили тех, кто вскочил, и тех, кто лежал еще на кроватях.

Ромашкин кинулся на подоконник, вышиб ногой раму и спрыгнул в мягкий холодный снег. За ним выпрыгнули танкист Демин и комиссар Линтварев.

– Бегите, братцы, я прикрою! – крикнул сверху капитан Городецкий и выстрелил в гитлеровца, который побежал наперерез Линтвареву и Демину.

Пока Ромашкин бежал вдоль стены к углу дома, сверху хлестнуло еще несколько выстрелов, и он услышал, как отчаянно заматерился Городецкий.

За деревянным сараем трое командиров увидели кирпичную пристройку. Это, наверное, и был склад. Но едва они выбежали из-за угла, их остановил властный окрик:

– Стой, кто идет?

Часовой сидел в окопчике, оттуда торчала лишь заиндевелая ушанка.

– Свои, – тихо сказал танкист.

– Какие свои? Где разводящий?

– Немцы прорвались! Ты что, стрельбы не слыхал?

Часовой молчал. Он слышал стрельбу, но не знал, что происходит и как ему поступить. Командиры опять двинулись вперед.

– Дай нам оружие, – попросил Ромашкин, – там немцы раненых бьют…

– Не подходи, стрелять буду! – Часовой клацнул затвором.

– Я батальонный комиссар, верьте мне, это не провокация, – властно сказал Линтварев. – Я приказываю… – Тут же грохнул выстрел, и пуля свистнула над головой. Все трое упали в снег.

– Теперь не допустит, – печально и тихо сказал танкист. – Раз услышал, что комиссар приказывает, будет стоять до конца. Подвиг совершает! – Танкист истерически засмеялся, тут же заплакал, стал бить кулаками снег и надрывно выкрикивать: – До каких же пор так будет? До каких? В июне нам не позволили машины вывести: приказ – не поддаваться на провокацию. И что же? Многие танки сгорели в парке. Вот, смотрите, он тоже не поддается на провокацию, этот дурак!

Внезапно Демин вскочил и грудью пошел на часового.

– Стреляй, гад! Стреляй в своего! Фашисты раненых там убивают, а ты…

Часовой выстрелил раз и другой, наверное, умышленно выше головы. А Демин все шел. Наконец он достиг окопа, нагнулся, вырвал винтовку и ударил часового ногой в лицо.

– Ах ты, курва! – закричал боец. – Надо было тебя пристрелить! Я же специально вверх стрелял, чтобы ты обезоружил меня. Закон не велит тебя на пост допускать, не имею права.

Демин, не вступая в долгий разговор, подбежал к двери, засунул ствол винтовки за пробой и двумя рывками сорвал замок. Посвечивая спичками, стали искать оружие и патроны.

– Да здесь вот, – подсказывал пожилой боец, двигаясь за Деминым. – Вот в тех ящиках автоматы, в тех – винтовки.

– А где гранаты? – спросил Ромашкин.

– Гранат нема – вы на передовой их оставляете.

– А патроны?

– Патронов тоже чуть. Устав надо знать: уходя в лазарет, отдай патроны товарищу, который остается на передовой, – поучающе процитировал красноармеец.