Кнут Гамсун - Пан (пер. Химона)

• Название: Пан (пер. Химона)
• Автор: Кнут Гамсун
• Жанр: Классическая проза

Гамсун (Hamsun) — псевдоним. Настоящая фамилия Педерсен (Pedersen) — знаменитый норвежский писатель, лауреат Нобелевский премии (1920). Имел исключительную популярность в России в предреволюционные годы. Задолго до пособничества нацистам (за что был судим у себя в Норвегии).

---

Я спросилъ:- У тебя есть милый, Генріета, и обнималъ ли онъ тебя? — Да, - отвѣчала она и смущенно улыбнулась. — Много разъ? — Она молчитъ. — Много разъ? — повторилъ я. — Два раза, — сказала она тихо.

Я привлекъ ее къ себѣ и спросилъ:- Какъ онъ дѣлалъ? Вотъ такъ?

— Да, — прошептала она, вся задрожавъ. Было пять часовъ.

IX

У меня былъ разговоръ съ Эдвардой:- Пожалуй, скоро пойдетъ дождь, — сказалъ я. — Который теперь часъ? — спросила она. Я посмотрѣлъ на солнце и отвѣчалъ: — Около пяти.

Она спросила:

— Развѣ вы можете опредѣлить это такъ точно по солнцу?

— Да, — сказалъ я, — это я могу. — Пауза.

— Ну, а если вы не видите солнца, какъ тогда вы можете знать, сколько времени? — Тогда я руковожусь другими явленіями. Морскимъ приливомъ или отливомъ, травой, которая ложится въ опредѣленное время, пѣніемъ птицъ, постоянно мѣняющимся; нѣкоторыя птицы начинаютъ тогда пѣть, перестаютъ другія. Потомъ я вижу время по цвѣтамъ, которые послѣ полдня закрываются, по листвѣ то свѣтло-зеленой, то темной; кромѣ того, я просто это чувствую. — Неужели? — сказала она.

Я зналъ, что скоро будетъ дождь, и потому не хотѣлъ задерживать ее дольше на дорогѣ; я взялся за фуражку. Но она задала мнѣ еще новый вопросъ, и я остался. Она покраснѣла и спросила меня, зачѣмъ, собственно говоря, я здѣсь, зачѣмъ я хожу на охоту, зачѣмъ то, зачѣмъ это. Я стрѣлялъ вѣдь только необходимое для пропитанія, я вѣдь давалъ Эзопу отдыхать. Она покраснѣла и слушала. Я видѣлъ, что кто-то говорилъ обо мнѣ, она что-то слыхала; это не были ея собственныя слова.

Она возбуждала во мнѣ волненіе, она была такая покинутая. Я вспомнилъ, что у нея не было матери, ея худыя руки придавали ей видъ такой заброшенной. Это трогало меня.

Ну да, я стрѣляю не для того, чтобы убивать, я стрѣляю — чтобы жить. Мнѣ сегодня нуженъ одинъ тетеревъ, и я стрѣляю не двухъ, а одного, другого оставляю на завтра. И къ чему мнѣ убивать больше? Я живу въ лѣсу, я сынъ лѣсовъ; съ іюня наложенъ запретъ также и на зайцевъ и на куропатокъ; такъ что мнѣ почти нечего стрѣлять; прекрасно, тогда я ловлю рыбу и питаюсь ей. Ея отецъ даетъ мнѣ лодку, и я буду выѣзжать въ море. Во всякомъ случаѣ я охотникъ не для того, только, чтобы стрѣлять, но для того, чтобы жить въ лѣсу. А тамъ мнѣ такъ хорошо. Я обѣдаю сидя на землѣ, а не вытянувшись на стулѣ; я не опрокидываю стакановъ. Въ лѣсу я ни въ чемъ себѣ не отказываю. Я могу ложиться на спину и закрывать глаза, если мнѣ этого захочется. И говорить я могу тамъ все, что мнѣ угодно; часто хочется что-нибудь сказать, громко разговаривать, и рѣчь звучитъ въ лѣсу, какъ изъ глубины сердца…

Когда я ее спросилъ, понятно ли ей это, она отвѣчала:- Да.

Я продолжалъ говорить, такъ какъ ея глаза были устремлены на меня. — Если бъ вы только- знали, чего я только не насмотрюсь въ поляхъ, — сказалъ я. — Зимой, идешь себѣ по полю и видишь на снѣгу слѣды тетерева. Вдругъ слѣды исчезаютъ, птица улетѣла. Но отпечатку крыльевъ я вижу, въ какомъ направленіи полетѣла дичь, и черезъ нѣкоторое время я нахожу ее. И каждый разъ что-нибудь новое. Осенью я наблюдаю за падающими звѣздами. Неужели, думаю я тогда въ своемъ одиночествѣ, это былъ міръ, который содрогнулся? Міръ, который вотъ у меня на глазахъ разбивается вдребезги. И я, я видѣлъ паденіе звѣздъ! Ну, а когда наступаетъ лѣто, тогда чуть ли не на каждомъ листочкѣ есть маленькое живое существо; у нѣкоторыхъ изъ нихъ нѣтъ крыльевъ, они никуда не могутъ уйти, они должны жить и умереть на томъ же маленькомъ листочкѣ, на которомъ они появились на свѣтъ Божій. Представьте себѣ только! Иногда увидишь голубую муху. Да, объ этихъ вещахъ такъ мало приходится слышать, что я, право, не знаю, понятно ли вамъ все это?

— Да, да, я это понимаю!

— Ну вотъ иногда смотришь на траву и трава тоже, можетъ-быть, видитъ меня, кто знаетъ? Я смотрѣлъ на отдѣльную травку, она дрожитъ немного, и мнѣ кажется, что это что-нибудь да значитъ; я думаю про себя: вотъ стоитъ травка и дрожитъ. Смотришь на обыкновенную сосну, и тамъ найдется вѣтка, которая заставитъ тебя задуматься, но иногда въ горахъ я встрѣчаю и людей, случается.

Я посмотрѣлъ на нее. Она стояла, согнувшись, и внимательно смотрѣла, я не узналъ ее. Она была до такой степени сосредоточена, что совсѣмъ не обращала на себя вниманіе. У нея былъ глупый, противный видъ; ея нижняя губа отвисла.

— Да, да, — сказала она и выпрямилась.

Упали первыя капли дождя.

— Дождь идетъ, — сказалъ я тогда.

— Да, подумайте-ка: дождь, — сказала она и тотчасъ же пошла.

Я не провожалъ ее домой. Она одна пошла своей дорогой, я же поспѣшилъ къ своей хижинѣ. Черезъ нѣсколько минутъ дождь пошелъ сильнѣе. Вдругъ я слышу, кто-то бѣжитъ за мной; я останавливаюсь и вижу Эдварду. Она покраснѣла онъ усилія, чтобы догнать меня, и смѣялась. — Я совсѣмъ забыла, — сказала она, съ трудомъ дыша, — объ этой поѣздкѣ въ рыбосушильни. Докторъ пріѣзжаетъ завтра, вы будете свободны? — Завтра? хорошо. У меня есть время. — Я совсѣмъ забыла объ этомъ, — сказала она опять и улыбнулась

Когда она пошла, я обратилъ вниманіе на ея красивыя, стройныя ноги; онѣ высоко намокли. Башмаки ея были стоптаны.

X

Я помню очень хорошо одинъ день. Это былъ день, когда наступило для меня лѣто. Солнце теперь свѣтило и по ночамъ и къ утру высушивало землю. Воздухъ былъ мягкій и свѣжій послѣ послѣдняго дождя.

Было послѣобѣденное время, когда я явился на пристань. Вода была совершенно неподвижна. Были слышны смѣхъ и болтовня съ острова, гдѣ мужчины и дѣвушки были заняты рыбой. Веселый былъ этотъ день.

Да, развѣ было не весело? У насъ были съ собой корзины съ ѣдой и виномъ; насъ было большое общество, размѣстившееся въ двухъ лодкахъ; молодыя женщины были въ свѣтлыхъ платьяхъ. Я былъ такъ доволенъ, я напѣвалъ что-то про себя.

Когда я сидѣлъ въ лодкѣ, я думалъ, откуда набралась вся эта молодежь. Тутъ были дочери участковаго доктора, приходскаго фогта, нѣсколько гувернантокъ, дамы съ церковнаго двора; я никогда ихъ раньше не видѣлъ, онѣ были для меня чужія, а между тѣмъ онѣ относились ко мнѣ такъ довѣрчиво, какъ-будто мы давно уже были знакомы. Со мной случилось нѣсколько неловкостей, я совсѣмъ отвыкъ обращаться съ людьми и часто говорилъ «ты» молодымъ дамамъ; но на меня за это не сердились. Разъ я даже сказалъ «милая» или «моя милая», но мнѣ и это простили и сдѣлали видъ, какъ-будто я этого не говорилъ.

На господинѣ Макѣ, какъ всегда, была его ненакрахмаленная рубашка съ брилліантовой застежкой на ней. Онъ, кажется, былъ въ превосходномъ настроеніи и кричалъ другой лодкѣ. — Поберегите же корзины съ бутылками, эй, вы сумасброды! Докторъ, вы отвѣтите мнѣ за бутылки!

— Ладно! — отвѣчаетъ ему докторъ. И эти два возгласа на морѣ отъ лодки къ лодкѣ звучали для меня такъ празднично и весело. На Эдвардѣ было вчерашнее платье, какъ-будто у нея не было другого, или она не хотѣла его перемѣнить. И башмаки на ней были тѣ же, что и вчера. Мнѣ показалось, что ея руки не совсѣмъ были чисты; Но на головѣ у нея была совершенно новая шляпа съ перомъ. Она захватила съ собой свою перекрашенную кофточку, чтобы на ней сидѣть.

По желанію господина Мака, я разрядилъ свое ружье, когда мы выходили на берегъ; два выстрѣла изъ обоихъ стволовъ; потомъ прокричали ура. Мы пошли на островъ; люди, занятые сушкой рыбы, всѣмъ намъ кланялись, а господинъ Макъ разговаривалъ со своими рабочими. Мы нашли гусиную травку и лютикъ, вдѣли ихъ въ петлицы; нѣкоторые изъ насъ нашли колокольчики. Многочисленныя морскія птицы гоготали и кричали въ воздухѣ и на берегу.

Мы расположились на зеленой лужайкѣ, гдѣ росло нѣсколько кривыхъ березокъ съ бѣлой корой; открыли корзины; а господинъ Макъ занялся бутылками. Свѣтлыя платья, голубые глаза, звонъ стакановъ, море, бѣлые паруса. Мы начали пѣть.

Лица разгорѣлись.

И часъ спустя мои мысли все еще исполнены ликованія: всякая мелочь дѣйствуетъ на меня: на шляпѣ развивается вуаль, коса распускается, два глаза жмурятся отъ смѣха, и я тронутъ. Ахъ, этотъ день, этотъ день!

— Я слышала, у васъ маленькая престранная хижина, господинъ лейтенантъ?

— Да, настоящее гнѣздо. Боже, какъ я его люблю. Загляните какъ-нибудь ко мнѣ, фрёкэнъ: существуетъ лишь одна хижина въ такомъ родѣ, а за хижиной большой лѣсъ.

Другая подходитъ во мнѣ и привѣтливо говоритъ:

— Вы здѣсь въ первый разъ на сѣверѣ? — Да, — отвѣчаю, но я уже знаю все. По ночамъ я стою лицомъ къ лицу съ горами, солнцемъ, землей. Впрочемъ, я не хочу быть высокопарнымъ. Что за лѣто у васъ! Оно наступаетъ ночью, когда всѣ спятъ, и утромъ оно уже тутъ какъ тутъ. Я смотрѣлъ въ окно и самъ это видѣлъ. У меня два маленькія окна.

Подходитъ третья. Она очаровательна съ ея прелестнымъ голосомъ и крошечными руками. Какія онѣ всѣ очаровательныя!

Третья говоритъ:

— Помѣняемтесь цвѣтами. Это приноситъ счастіе.