Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

• Название: Мистерии (пер. Соколова)
• Автор: Кнут Гамсун
• Жанр: Классическая проза

Гамсун (Hamsun) — псевдоним. Настоящая фамилия Педерсен (Pedersen) — знаменитый норвежский писатель, лауреат Нобелевский премии (1920). Имел исключительную популярность в России в предреволюционные годы. Задолго до пособничества нацистам (за что был судим у себя в Норвегии).

---

Хозяйка дома подозвала Нагеля и предложила ему мѣсто у дамскаго стола. Чего онъ хочетъ выпить? А онѣ какъ разъ вели разговоръ о Христіаніи, да, говорила она. У него, право, престіоанная идея пріѣхать въ такой маленькій городишко, тогда какъ выборъ вполнѣ зависѣлъ отъ него и онъ точно такъ же могъ бы жить въ Христіаніи.

Нагель находилъ, что идея вовсе не такъ удивительна: ему хотѣлось пожить гдѣ-нибудь въ родѣ деревни, устроитъ себѣ каникулы. Ужъ во всякомъ случаѣ онъ не хотѣлъ бы быть въ Христіаніи; Христіанія — послѣднее мѣсто, которое онъ выбралъ бы.

— Въ самомъ дѣлѣ? Но вѣдь это все-таки же столица; все, что только страна создаетъ великаго, знаменитаго въ отношеніи искусства, театровъ и всего другого — все собрано тамъ.

— И кромѣ того всѣ путешествующіе иностранцы, — замѣтила фрейлейнъ Андресенъ;- иностранные актеры, пѣвцы, музыканты, представители всѣхъ родовъ искусства.

Дагни Килландъ сидѣла молча и только прислушивалась.

Ахъ, да, это-то, разумѣется, возможно; онъ не знаетъ, какъ тамъ и что, но только каждый разъ, какъ упоминаютъ о Христіаніи, передъ глазами его является уже частица какой-то "границы", а въ носу ощущаетъ онъ запахъ готоваго платья, выставленнаго на продажу. Право, это вовсе не выдумка съ его стороны, Въ немъ возникаетъ представленіе о маленькомъ, напыщенномъ городѣ съ парой церковокъ, парой газетокъ, одной гостиницей и единственной водокачкой для всеобщаго употребленія, но съ массою "величайшихъ людей въ мірѣ". Онъ нигдѣ не видывалъ, чтобы люди такъ чванились, какъ тамъ, и, Господи Боже мой, какъ онъ стремился удрать оттуда, пока жилъ тамъ.

Судья не могъ понять, какъ можно испытывать подобную антипатію не по отношенію къ какому-либо опредѣленному человѣку, а къ цѣлому городу, главному городу цѣлой страны. Христіанія, на самомъ дѣлѣ, ужъ вовсе не такъ мала, она начинаетъ занимать мѣсто среди другихъ перворазрядныхъ городовъ Европы. Что можно, напр., сказать о такомъ кафе, какъ "Grand"?

Ну, да и Нагель также ничего не могъ возразить противъ "Grand"; "Grand" еще туда-сюда, сказалъ онъ. Но тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ онъ поморщился и замѣтилъ во всеуслышаніе:

— Собственно говоря, "Grand" — это славное помѣщеніе для выставокъ.

Что онъ подразумѣваетъ подъ этимъ?

Онъ засмѣялся. Въ Христіаніи одинъ кафе, именно "Grand". "Grand" и Христіанія это приблизительно одно и то же; вотъ почему "Grand" — великое мѣсто, гдѣ всѣ великіе люди назначаютъ другъ другу rendezvous. Тамъ сидятъ величайшіе въ мірѣ живописцы, молодежь, подающая наибольшія въ мірѣ надежды, дамы, наиболѣе изящныя въ мірѣ, издатели, наиболѣе извѣстные въ мірѣ, и величайшіе въ мірѣ писатели! Ха ха! Вотъ сидятъ они тамъ и величаются другъ передъ другомъ и кокетничаютъ своими духовными богатствами, каждый вполнѣ довольный тѣмъ, что другой его чествуетъ, и превозноситъ, и цѣнитъ. Господи! великолѣпнѣйшая комедія, какую только можно видѣть! Въ сущности же, "Grand" — это ни болѣе, ни менѣе, какъ маленькій, модный кабачокъ, гдѣ добрые буржуа въ сюртукахъ могутъ тянуть себѣ свою водочку; съѣстная лавочка, гдѣ каждый садится и радуется, что вокругъ него тоже сидятъ и каждый за нимъ наблюдаетъ. Вотъ что такое "Grand".

Эта рѣчь вызвала всеобщее недовольство. Судья наклонился къ стулу Дагни Килландъ и сказалъ довольно громко:

— Во всю свою жизнь не встрѣчалъ подобнаго самомнѣнія!

Она очнулась и быстро оглянулась на Нагеля; онъ, пожалуй, слышалъ слова судьи; однако онъ, повидимому, не принялъ ихъ къ сердцу. Напротивъ онъ чокнулся съ юнымъ студентомъ и съ равнодушнымъ видомъ заговорилъ о другомъ. Да, это сознаніе своего превосходства въ немъ раздражало и ее. Что долженъ былъ онъ думать о нихъ всѣхъ, угощая ихъ подобными высокомѣрными глупостями! Эта. надменность, эта превыспренняя важность! Когда судья спросилъ ее: "Ну, что же вы на это скажете?" она отвѣтила преднамѣренно громко: "Какъ нахожу я? Я нахожу, что Христіанія достаточно велика для меня".

Это также не нарушило спокойствія Нагеля. Когда онъ услыхалъ эту громко произнесенную фразу, наполовину относившуюся къ нему, и замѣтилъ выраженіе недовольства на лицѣ Дагни Килландъ, онъ задумчиво посмотрѣлъ на нее, словно спрашивая себя, чѣмъ именно могъ онъ разсердитъ ее. Дольше минуты, не отрывая глазъ, смотрѣлъ онъ на нее блестящимъ взглядомъ и вникалъ въ этотъ вопросъ, что придавало ему почти печальный видъ.

Какъ только адьюнктъ заслышалъ, о чемъ шла рѣчь, онъ сталъ горячо протестовать противъ того, будто Христіанія была меньше Бѣлграда, хотя о Бѣлградѣ даже и не упоминалось ни единымъ словечкомъ. Есть столицы и меньше Христіаніи; есть также столицы, въ которыхъ гораздо меньше предметовъ искусства и достопримѣчательностей, не говоря уже о томъ, что въ Христіаніи безподобная гавань. Да впрочемъ о чемъ тутъ еще разговаривать? Въ общемъ Христіанія ни чуть не меньше другихъ столицъ средняго размѣра…

Тутъ всѣ разсмѣялись: адьюнктъ былъ такъ забавенъ со своими пылающими щеками и непоколебимыми убѣжденіями. Прокуроръ Гансенъ, маленькій, толстый человѣкъ съ голымъ черепомъ, безъ удержу смѣялся надъ нимъ, онъ даже упалъ на колѣни отъ хохота.

— Средней величины, средней величины, Да! — воскликнулъ онъ. — Христіанія не меньше другихъ сто лицъ той же величины, точно такой же величины, нѣтъ, во всякомъ случаѣ не меньше! Ахъ, ты добрая душа! Пью за твое здоровье!

Нагелю однако надоѣлъ этотъ разговоръ. Зачѣмъ, чортъ побери, открылъ онъ ротъ! Вѣдь онъ же твердо вознамѣрился молчать, чтобы не затѣвать ссоръ въ чужомъ домѣ, и вотъ опять онъ врѣзался въ самую свалку и всѣ были противъ него. Ну, зато на будущее время онъ возьметъ себя въ руки; впередъ уже никто не посмѣетъ ни въ чемъ укорить его.

Онъ сталъ оглядывать комнату. Въ ней не царилъ безупречный порядокъ и не вездѣ была безукоризненная чистота, но краски въ ней были пріятны, было много свѣта благодаря тремъ большимъ окнамъ, а вокругъ стола стояло много удобныхъ стульевъ. Стулья, какъ и вся остальная мебель, были подержаны, и все-таки были недурны на видъ. На трехъ стѣнахъ висѣли картины Хенердоля, Хіальмара Іонсена и какого-то германскаго художника; картина Хіальмара Іонсена была марина.

Нагель все еще разговаривалъ со студентомъ Ойеномъ. Да, въ юности своей онъ, Нагель, тоже бредилъ музыкой, особенно Вагнеромъ, но съ годами это какъ-то стушевалось. Впрочемъ онъ едва научился читать ноты и умѣлъ взять два-три аккорда.

— На рояли? — спросилъ студентъ. Фортепьяно было его конькомъ.

— Нѣтъ. Фу! На скрипкѣ. Но, какъ я уже сказалъ, я далеко не пошелъ и скоро забросилъ это.

Случайно взглядъ его упалъ на фрейленъ Андресенъ, которая уже съ четверть часа сидѣла у печки, болтая съ судьей. Ея глаза встрѣтили его взглядъ нечаянно, мимолетно; но тѣмъ не менѣе она безпокойно задвигалась на своемъ стулѣ и вдругъ забыла, что хотѣла сказать.

Дагни сидѣла какъ разъ одна, барабанила по столу пальцами и перелистывала какой-то альбомъ. На длинныхъ бѣлыхъ пальцахъ ея не было колецъ. Нагель тайкомъ наблюдалъ ее. Боже, какъ она хороша была въ этотъ вечеръ! При этомъ освѣщеніи на темномъ фонѣ марины на стѣнѣ ея толстыя свѣтлыя косы казались еще свѣтлѣе, тогда какъ рѣсницы были еще темнѣе. Сидя, она казалась немножко слишкомъ пышной, но, когда, вставала, это впечатлѣніе исчезало, она была высока, немножко полна, но имѣла легкую, удивительно привлекательную походку.

Нагель всталъ и направился къ ней. Увидавъ его, она сказала поспѣшно:

— Вы не сердитесь на меня за то, что я сказала? Не сердитесь!.. Тогда, о Христіаніи, вѣдь вы же помните!

Онъ удивился и отвѣчалъ, что онъ вовсе даже и не думалъ объ этомъ; онъ даже не могъ бы сказать теперь съ увѣренностью, разслышалъ ли онъ ея слова; нѣтъ, онъ все время болталъ о музыкѣ съ тѣмъ молодымъ человѣкомъ.

— Ну, все-таки же! — сказала она. — Вы слышали, я видѣла по вашему лицу. Но съ моей стороны было очень необдуманно соваться: вѣдь я никогда не была за границей, а потому никакъ не могу судить о величинѣ нашихъ городовъ и т. п.

— Да, но я со своей стороны не долженъ былъ спорить съ людьми: все равно, мы никогда не придемъ ни къ какому соглашенію. Да и потомъ — что за нужда? Споромъ никого не убѣдишь ни въ чемъ; никогда! Этого никогда не бываетъ.

— Ну, я надѣюсь, что вы меня простите. Это-то вотъ и было то, что я хотѣла сказать вамъ.

Онъ взглянулъ на нее. Она устремила на него взглядъ своихъ своебразныхъ темно-сннихъ глазъ, и вдругъ онъ необдуманно воскликнулъ:

— Господи помилуй, до чего вы хороши сегодня вечеромъ!

Эта откровенность окончательно смутила ее; она сидѣла съ открытымъ ртомъ, не зная, что дѣлать.

— Ну, будьте же хоть сколько-нибудь благоразумны, — пробормотала она.

Затѣмъ она тотчасъ же встала и направилась къ роялю, гдѣ съ раскраснѣвшимися щеками стала перелистывать ноты.

Разговоръ между тѣмъ сталъ общимъ. Докторъ, горѣвшій желаніемъ поговорить о политикѣ, спросилъ вдругъ, обращаясь ко всему обществу: