Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх

• Название: Снизу вверх
• Автор: Николай Каронин-Петропавловский
• Жанр: Русская классическая проза

КАРОНИН, С., псевдоним, настоящее имя и фамилия Петропавловский Николай Елпидифорович, известен как Н. Е. Каронин-Петропавловский — прозаик. Родился в семье священника, первые годы жизни провел в деревне. В 1866 г. закончил духовное училище и поступил в Самарскую семинарию. В 1871 г. К. был лишен казенного содержания за непочтительное отношение к начальству и осенью подал заявление о выходе из семинарии. Он стал усердно готовиться к поступлению в классическую гимназию и осенью 1872 г. успешно выдержал экзамен в 6-й класс. Однако учеба в гимназии разочаровала К., он стал пропускать уроки и был отчислен. Увлекшись идеями революционного народничества, летом 1874 г. К. принял участие в «хождении в народ». В августе 1874 г. был арестован по «делу 193-х о революционной пропаганде в империи» и помещен в саратовскую тюрьму. В декабре этого же года его перемещают в Петропавловскую крепость в Петербурге. В каземате К. настойчиво занимается самообразованием. После освобождения (1878) К. живет в Петербурге, перебиваясь случайными заработками. Он продолжает революционную деятельность, за что в феврале 1879 г. вновь был заточен в Петропавловскую крепость.

Точных сведений о начале литературной деятельности К. нет. Первые публикации — рассказ «Безгласный» под псевдонимом С. Каронин (Отечественные записки.- 1879.- № 12) и повесть «Подрезанные крылья» (Слово.- 1880.- № 4–6).

В 1889 г. К. переехал на местожительство в Саратов, где и умер после тяжелой болезни (туберкулез горла). Его похороны превратились в массовую демонстрацию.

---

Въ этихъ «свидѣтеляхъ» и заключался весь скандальный интересъ. Публика съ изумленіемъ видѣла, что ничтожное дѣло о мошенничествѣ расплывается въ ширь, захватывая, повидимому, совершенно непричастныхъ дѣлу лицъ. На мѣсто ничтожныхъ Михайлы Лунина и Василья Лукова постепенно появлялись городскіе мясники, какіе-то четыре купца, три ветеринара, полиція. Такъ накопилось много дряни въ обществѣ, что достаточно было ничтожнаго случая, чтобы она потекла… Обыкновенно во всѣхъ новѣйшихъ дѣлахъ этого рода всего больше одно удивляетъ: не знаешь, кто жаднѣе и подлѣе, — обвиняемые или свидѣтели. На судѣ выяснилось, что всѣ промышленники скотомъ сбываютъ чумной скотъ въ лавки. Это разболталъ Луковъ, разболталъ откровенно, съ обычною сонливостью и тупоуміемъ. Началось съ того, что его спросили, зачѣмъ онъ доставилъ Мартынову полудохлый скотъ? Онъ отвѣчалъ: «У Мартынова завсегда мясо дохлое». — «А у другихъ мясниковъ?» — спросили его. — «И у другихъ», — отвѣчалъ онъ. Потомъ онъ съ длиннѣйшими подробностями разсказалъ обо всѣхъ мясникахъ въ городѣ. Вышло гадко ужасно. «А что же, скототорговцы смотрятъ?» — спросили Лукова. — «И скототорговцы своей пользы не упущаютъ». Снова подробности. Дѣло коснулось ветеринаровъ. «Что же смотрятъ ветеринары?» — спросили Лукова. — «Ихъ благодарятъ», — отвѣчалъ онъ и развилъ эту мысль. — «А полиція?» — «Въ этомъ разѣ съ полиціей жить хорошо», — сказалъ Луковъ и распространился подробно, причемъ передъ глазами публики моментально прошло нѣсколько невѣроятно наглыхъ лицъ.

Граница между обвиняемыми и свидѣтелями окончательно терялась. Ихъ связывало кровное родство. Разница была лишь въ положеніи: одни попались, а другіе нѣтъ. Но какъ обвиняемые, такъ и свидѣтели одинаково изумляли тупою, безразсчетною жадностью, не разсуждающею дальше настоящей минуты. Еслибы судъ захотѣлъ, передъ глазами публики прошла бы еще масса хищнаго народа, и всѣ они были бы связаны родствомъ. У нихъ отпала охота правильно работать, правильно жить и наживаться, даже взяточниковъ нѣтъ больше. Взятка была вродѣ какъ бы постояннаго налога, между тѣмъ, нынѣшніе обвиняемые и свидѣтели дѣлаютъ дѣла «сразу», думая только о текущей минутѣ. Всѣ они какъ будто живутъ временною жизнью, среди временной стоянки, причемъ всякій какъ будто разсуждаетъ, подобно Лукову: «Свое получилъ?* — „Получилъ!“ — „Положилъ въ карманъ?“ — „Положилъ!“ — „Больше чего же тебѣ?“

Изъ-за этого ряда свидѣтелей подсудимыхъ Лукова и Михайлы не было видно. Никто не интересовался, чѣмъ кончится ихъ дѣло. Луковъ показался всѣмъ жалкимъ, что и было вѣрно, ибо онъ снова сдѣлался тѣмъ же несчастливцемъ, котораго выперли изъ деревни. Когда процессъ приблизился въ концу, онъ съежился, какъ пойманная кошка, а когда присяжнымъ вручили вопросы, онъ заплакалъ, какъ то по-бабьи всхлипывая.

Совершенно иначе держался Михайло. Во все время суда онъ сидѣлъ съ широко раскрытыми глазами, какъ человѣкъ, который ничего не понимаетъ. Онъ не болталъ, подобно Лукову, и не плакалъ. На него, кажется, просто напало безчувствіе. Въ душѣ его зіяла положительная пустота. Когда его спросили, зачѣмъ онъ присвоилъ деньги Мартынова, то онъ отвѣчалъ:

— Денегъ у меня не было.

— Но развѣ ты не зналъ, что чужія деньги берешь?

Молчаніе.

— Зачѣмъ ты ушелъ изъ деревни?

— Ничего у меня не было тамъ.

— А зачѣмъ въ городъ пришелъ?

— Чтобы денегъ получить.

Деньги — съ начала до конца.

На предложеніе сказать что-нибудь въ свое оправданіе, онъ повторилъ, что „ничего не имѣетъ въ своей жизни, оттого и получилъ съ Мартынова“.

И замолчалъ.

Лукова осудили, но Михайло былъ оправданъ. Присяжные сжалились надъ нимъ. Ихъ поразили его слова, что «онъ ничего не имѣетъ въ своей жизни». Они увидали передъ собою голаго человѣка. Но Михайло былъ голъ и внутри. Правда, совѣсть, руководящія чувства и мысли, ничего онъ не взялъ изъ деревни, гдѣ живутъ же чѣмъ-нибудь люди… У него вмѣсто всего были деньги. Въ нихъ заключалось для него все — цѣль, причина, побужденіе жить. Для того онъ и пришелъ въ городъ.

Это чувство жизненной пустоты владѣло имъ во все время процесса, оно же нахлынуло на него и тогда, когда послѣ суда его выпустили изъ тюрьмы на улицу. Онъ остановился посреди городской улицы и пощупалъ свой карманъ. Въ немъ, разумѣется, не было ни гроша. Осязательно убѣдившись въ томъ, онъ сразу упалъ духомъ, потому что на самомъ дѣлѣ, вмѣсто души, у него висѣлъ карманъ, и этотъ карманъ теперь былъ пустъ.

III Рабъ

Каждый разъ, въ извѣстное время, изъ деревень идетъ въ большіе города народъ съ цѣлью получить денегъ какъ можно больше. Одни идутъ на заводы, другіе — въ трактиры, третьи — въ чернорабочіе, кто куда успѣетъ. Половина этого народа, однако, всегда пропадаетъ зря. Никто изъ нихъ, идя въ городъ за деньгами, не знаетъ, какимъ образовъ онъ возьметъ ихъ; знаетъ только, что взять непремѣнно надо, не столько для себя, сколько для той самой деревни, откуда онъ вышелъ, и гдѣ у отца одного вотъ-вотъ ужь корову хотятъ отнять, ужь хватились за рога и за хвостъ тянутъ въ разныя стороны за долги, надо спасать, и для этого надо взять въ городѣ денегъ, иначе корова пропадетъ; у другого дома остался братъ и этому брату плохо, если не взять денегъ, то брата поминай какъ звали. У третьяго, у четвертаго, у пятаго и у всѣхъ вообще идущихъ въ городъ осталась въ деревнѣ какая-нибудь пропасть, которую надо пополнять деньгами. Наконецъ, и сами эти идущіе въ городъ такъ наголодались, что нѣтъ больше силъ терпѣть… И вотъ гдѣ пропадаетъ много народа! Всѣ мысли его такъ сосредоточены на получкѣ во что бы то ни стало денегъ, что онъ не разбираетъ уже способовъ; оттого и въ острогъ попадаютъ, сидятъ тамъ, судятся, возбуждая недоумѣніе и въ судьяхъ, и въ публикѣ. Изъ разбирательства дѣла по большей части оказывается, что никакой злой воли вотъ въ этомъ лохматомъ парнѣ нѣтъ и не было, когда онъ учинилъ мошенничество или кражу, или другое какое незаконное дѣяніе; у него, напротивъ, было самое мирное намѣреніе: купить что слѣдуетъ, а оставшіяся деньги послать въ деревню для спасенія отца, брата, дѣда. А мошенничество онъ совершилъ потому собственно, что, кромѣ этого намѣренія, у него никакихъ побочныхъ соображеній, во время мошеннической получки денегъ, не было.

Приблизительно такое же приключеніе испыталъ Михайло Лунинъ. Пришелъ онъ въ городъ за деньгами. Но деньги зря не валяются. Наконецъ, онъ наткнулся на предпріятіе, обѣщавшее большую получку денегъ, и, ни о чемъ не думая, выполнилъ его… А послѣ этого попалъ въ острогъ и сидѣлъ тамъ. Потомъ судился, но на судѣ обнаружилъ полную свою душевную наготу, былъ понятъ, оправданъ и пущенъ на волю… Все это произошло съ нимъ такъ, какъ съ тысячами другихъ деревенскихъ юношей. Но только дальнѣйшая судьба его была не похожа на судьбу другихъ. Тѣ, другіе, погибали, а онъ продолжалъ рости; острогъ, гдѣ онъ сидѣлъ, не развратилъ его, а только ужаснулъ и перевернулъ всѣ его мысли. Отъ всѣхъ, кто потомъ зналъ его и любилъ, онъ долго скрывалъ эту мрачную тайну своей жизни; и долго ужасъ и стыдъ нападали на него, лишь только ему приходилъ на память этотъ темный эпизодъ его жизни.

Такой же ужасъ овладѣлъ имъ и тотчасъ послѣ того, какъ онъ, очутившись на улицѣ, среди толпы людей, изумленно оглядывался по сторонамъ, не рѣшаясь сдѣлать шагу отъ зданія суда. Невѣдомый раньше его дикой натурѣ страхъ всецѣло завладѣлъ имъ. Онъ стоялъ, прижавшись къ стѣнѣ, и испуганно смотрѣлъ на проходящихъ. Ему казалось, что нѣкоторые изъ нихъ презрительно оглядывали его, а на ихъ устахъ, казалось ему, было написано: мошенникъ! Онъ упалъ духомъ. Неужели онъ — мошенникъ и такимъ останется навсегда?

Но все-таки черезъ нѣкоторое время онъ пошелъ, самъ не зная куда. У него ничего опредѣленнаго не было въ виду кромѣ какого-то смутнаго желанія вырваться откуда-то… Нѣтъ ощущенія болѣе страннаго, нежели эта внутренняя пустота, въ особенности когда она поселяется въ здоровомъ, молодомъ тѣлѣ; Михайло чувствовалъ, что тѣло его хочетъ распасться, развалиться на куски, лишенные внутренняго содержанія и поддержки, оно казалось ему страшно тяжелымъ, и онъ съ усиліемъ тащилъ его вдоль улицъ.

Но все-таки онъ шелъ, тихо, тяжело и безъ цѣли. Такъ онъ прошелъ площадь, множество улицъ, весь городъ, вышелъ за предѣлы его и сѣлъ на берегу рѣки, не зная самъ, зачѣмъ онъ это сдѣлалъ. Онъ смотрѣлъ на воду, на противоположный берегъ рѣки, на баржи, на пароходъ, который тянулъ ихъ, на людей, виднѣвшихся изъ-за бортовъ судна, но едва-ли видѣлъ все это. Его внутреннее состояніе можно бы выразить такъ:

— Господи! да что мнѣ нужно?

Ибо онъ дѣйствительно не зналъ, что надо ему. Изъ деревни онъ убѣжалъ затѣмъ, чтобы нажить много денегъ, по крайней мѣрѣ, самъ думалъ, что за этимъ… Теперь же онъ не понималъ, зачѣмъ ему деньги? Деньги? но за нихъ, пожалуй, влопаешься въ какую-нибудь подлость. Хлѣбъ? но хлѣба вездѣ можно достать. Что же надо ему, деревенскому юношѣ, рабочему человѣку, одаренному какою-то необычною жаждой борьбы съ чѣмъ-то, гонимому какою-то силой, нигдѣ не дававшей ему покоя? И вотъ все существо Михайлы проникнуто было вопросомъ: чего же ему надо? Онъ для чего-то убѣжалъ изъ деревни, ищетъ что то, ловитъ какую-то вещь — и самъ не знаетъ, что кто такое?… Но только не деньги.