Николай Лейкин - Актеры-любители

• Название: Актеры-любители
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Русская классическая проза

Лейкин, Николай Александрович — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра».

Большое влияние на творчество Л. оказали братья В.С. и Н.С.Курочкины. С начала 70-х годов Л. - сотрудник «Петербургской газеты». С 1882 по 1905 годы — редактор-издатель юмористического журнала «Осколки», к участию в котором привлек многих бывших сотрудников «Искры» — В.В.Билибина (И.Грек), Л.И.Пальмина, Л.Н.Трефолева и др.

Фабульным источником многочисленных произведений Л. - юмористических рассказов («Наши забавники», «Шуты гороховые»), романов («Стукин и Хрустальников», «Сатир и нимфа», «Наши за границей») — являлись нравы купечества Гостиного и Апраксинского дворов 70-80-х годов. Некультурный купеческий быт Л. изображал с точки зрения либерального буржуа, пользуясь неиссякаемым запасом смехотворных положений. Но его количественно богатая продукция поражает однообразием тематики, примитивизмом художественного метода. Купеческий быт Л. изображал, пользуясь приемами внешнего бытописательства, без показа каких-либо сложных общественных или психологических конфликтов. Л. часто прибегал к шаржу, карикатуре, стремился рассмешить читателя даже коверканием его героями иностранных слов. Изображение крестин, свадеб, масляницы, заграничных путешествий его смехотворных героев — вот тот узкий круг, в к-ром вращалось творчество Л. Он удовлетворял спросу на легкое развлекательное чтение, к-рый предъявляла к лит-ре мещанско-обывательская масса читателей политически застойной эпохи 80-х гг. Наряду с ней Л. угождал и вкусам части буржуазной интеллигенции, с удовлетворением читавшей о похождениях купцов с Апраксинского двора, считая, что она уже «культурна» и высоко поднялась над темнотой лейкинских героев.

Л. привлек в «Осколки» А.П.Чехова, который под псевдонимом «Антоша Чехонте» в течение 5 лет (1882–1887) опубликовал здесь более двухсот рассказов. «Осколки» были для Чехова, по его выражению, литературной «купелью», а Л. - его «крестным батькой» (см. Письмо Чехова к Л. от 27 декабря 1887 года), по совету которого он начал писать «коротенькие рассказы-сценки».

---

— Ну, вотъ и отлично. Авось, Богъ тебя образумитъ. Помолиться никогда не мѣшаетъ. Пойдемъ вмѣстѣ, и я съ тобой пойду.

Люба вспыхнула и отвѣчала:

— Вотъ съ вами-то я ужъ ни за что не пойду? Что это, въ самомъ дѣлѣ, словно хвостъ, всюду сзади! И если-бы еще добрые родители были. А то въ болѣзнь вгоняютъ. Дайте мнѣ одной-то отдышаться.

— Нѣтъ, ужъ одну я тебя ни за что не отпущу. Вѣдь ужъ я теперь догадываюсь. зачѣмъ ты ко всенощной идешь. Чтобы съ нимъ видѣться?

— А хоть-бы и съ нимъ?

— Да что ты, бѣлены объѣлась, что-ли? Не пущу, ни за что не пущу, потому не желаю, чтобы ты съ нимъ видѣлась.

— Не убережете! сказала Люба и вышла изъ-за стола, не кончивъ завтрака.

Ко всенощной, однако, Люба не пошла и рѣшилась идти на свиданіе съ Плосковымъ завтра въ Пассажъ. Къ обѣду она опять не вышла, переодѣлась въ блузу и легла у себя въ комнатѣ съ книжкой въ рукѣ на постель. Отецъ, придя домой изъ конторы, по обыкновенію, зашелъ къ ней въ комнату поздороваться. Съ нимъ была и мать.

— Вотъ, сказала она указывая на дочь:- утромъ была человѣкъ человѣкомъ, выходила къ завтраку, а теперь раскапризилась и опять легла. А изъ-за чего раскапризилась-то? Изъ-за того, что я не пускаю ее сегодня одну ко всенощной, а хочу сама съ ней идти. Съ Плосковымъ, видишь ты, хочетъ тамъ видѣться и шушукаться, а я помѣха.

— Да вѣдь все равно не убережете, и не сегодня, такъ завтра буду съ нимъ видѣться, спокойно повторила свою угрозу Люба.

Андрей Иванычъ только покачалъ головой и пожалъ плечами. За обѣдомъ онъ сказалъ женѣ:

— Что-же это, однако, будетъ! Вѣдь такъ жить нельзя, ежели она не угомонится.

— Однако, не отдавать-же ее замужъ за перваго встрѣчнаго-поперечнаго! отвѣчала Дарья Терентьевна.

Такъ прошелъ еще день. На утро былъ праздникъ. Люба встала раньше обыкновеннаго, одѣлась съ утра и выходила къ утреннему чаю въ столовую.

— Къ обѣднѣ, что-ли, собралась? Пойдемъ ужъ хоть къ обѣднѣ-то вмѣстѣ, сказала ей мать, стараясь быть сколь возможно ласковѣе.

— Не желаю, рѣзко отвѣчала дочь.

— Да брось ты свой ретивый характеръ, будетъ тебѣ, угомонись.

— Бросьте вы сперва вашъ ретивый характеръ. Я своимъ ретивымъ характеромъ никому ничего не порчу, а вы мнѣ жизнь портите, въ болѣзнь меня вгоняете, до отчаянія доводите.

— Ахъ, актриса, актриса! покачала головой Дарья Терентьевна.

— А вотъ увидите, какая актриса.

Къ обѣднѣ Дарья Терентьевна отправилась одна. Когда-же она явилась домой, Любы дома уже не было. Словно какой тяжелый камень опустился на грудь Дарьи Терентьенны. Руки и ноги у ней задрожали.

— Гдѣ Люба? спросила она горничную.

— Ушли-съ… Полчаса тому назадъ ушли. Одѣлись и ушли.

— Куда?

— Да должно быть къ обѣднѣ.

— Что ты врешь! Ее въ церкви не было. Я даже молебенъ отстояла, всѣхъ мимо себя пропустила, а ее не видѣла.

— Должно быть, куда-нибудь въ другую церковь ушла.

— Господи! Да что-же это такое? Андрей Иванычъ! кричала, чуть не плача, Дарья Терентьевна и, когда тотъ вышелъ изъ кабинета съ газетой, сказала ему:- Вѣдь Любки-то дома нѣтъ. Она убѣжала.

— Какъ убѣжала? Куда? испуганно спрашивалъ Андрей Иванычъ.

— Да должно быть къ нему, подлецу.

— Что ты врешь! Она просто къ обѣднѣ ушла.

— Да не было ее у обѣдни въ нашей церкви.

— Ну, должно быть въ другую церковь.

— Да, да… Она говорила: все равно не убережете. Вотъ и не уберегли, не уберегли, не уберегли. И зачѣмъ только понесло меня одну къ обѣднѣ!

Дарья Терентьевна опустилась на стулъ и заплакала. Андрей Иванычъ утѣшалъ ее, что Люба у обѣдни, но и самъ тревожился.

Любу ждали къ завтраку, къ часу, но она не вернулась. Во второмъ часу сѣли за столъ, но ни мать, ни отецъ не могли ѣсть отъ безпокойства. Пробило два часа, а Любы все не было. Не сказавшись, Люба ушла въ первый разъ.

— Андрей Иванычъ! Голубчикъ! Надо искать ее… Надо послать… Надо по горячимъ слѣдамъ… Надо самому тебѣ ѣхать къ Плоскову. Гдѣ Плосковъ-то живетъ? Она непремѣнно у него, Боже мой, Боже мой! Что-же это такое! бормотала вся въ слезахъ Дарья Терентьевна,

Андрей Иванычъ и самъ трясся, какъ въ лихорадкѣ.

XXVIII

Изъ дома Люба вышла часу въ двѣнадцатомъ, а свиданіе съ Плосковымъ въ Пассажѣ назначено было въ часъ. Сдѣлала она это нарочно, дабы уйти въ то время, когда мать была у обѣдни. До часу ей еще порядочно пришлось походить по улицамъ. Улицы она избирала не многолюдныя: ходила по Итальянской за Пассажемъ, вокругъ Михайловскаго садика. Безъ пяти минутъ въ часъ она зашла въ Пассажъ. Въ Пассажъ она зашла съ Итальянской улицы. Плосковъ былъ уже тамъ. Онъ стоялъ около окна какого-то магазина и разсматривалъ выставленные товары. Люба до того обрадовалась, что чуть не бросилась ему на шею.

— Здравствуйте… Здравствуй… заговорила она, пожимая ему руки и мѣшаясь въ ты и вы. — Былъ у всенощной въ гимназіи? ждалъ меня? Я и хотѣла придти, да за мной маменька увязалась. Съ маменькой было-бы безполезно…

— Само собой. А я былъ, забрался еще до начала службы и всѣ глаза проглядѣлъ, отвѣчалъ Плосковъ. — Ну, что, не тяжело тебѣ быть дома?

— Ахъ, Виталій! Они просто поѣдомъ меня съѣли, проговорила Люба. — Надо это скорѣй какъ-нибудь кончить. Мнѣ жизнь не въ жизнь.

— Безъ документовъ и думать нечего вѣнчаться. Ну, что метрическое свидѣтельство?

— Въ желѣзномъ шкапу, у папеньки въ конторѣ. Оттуда его никакъ мнѣ добыть невозможно. Я и въ конторѣ-то разъ въ годъ бываю.

— Скверно.

Плосковъ задумался.

— Нельзя-ли какъ-нибудь безъ метрическаго свидѣтельства? приставала Люба. — Тогда я хоть сейчасъ… Я на все рѣшилась. Поѣдемъ, повѣнчаемся и ужъ домой я больше не вернусь.

— Да нельзя безъ документовъ. Надо хоть копію съ метрическаго свидѣтельства достать. Вотъ я съѣзжу въ домовую церковь и переговорю, нельзя-ли по копіи метрическаго свидѣтельства обвѣнчаться.

— Да вѣдь какъ-же я копію-то?.. Вѣдь я вамъ прямо говорю, что мое метрическое свидѣтельство въ желѣзномъ шкапу.

— Копію надо достать въ той церкви, гдѣ тебя крестили, или въ консисторіи. Въ какой церкви тебя крестили?

— Да развѣ меня въ церкви крестили? меня дома крестили. Гдѣ-же это видано, что богатые люди крестятъ дѣтей въ церкви!

— Ну, да, да… А изъ какой церкви былъ священникъ, который тебя крестилъ?

— Вотъ ужъ этого я, Виталій, рѣшительно не знаю. Развѣ я могу это помнить? Я тогда, самъ знаешь. была маленькая, наивно отвѣчала Люба.

— Надо узнать. Узнай какъ-нибудь незамѣтнымъ образомъ у отца или у матери. Можно вѣдь это какъ-нибудь такъ… среди другаго разговора. А безъ этого и копіи достать нельзя.

Люба опечалилась.

— Теперь ужъ узнавать что нибудь незамѣтнымъ манеромъ нельзя. Сейчасъ поймутъ въ чемъ дѣло сказала она. — Ушла я изъ дома безъ спроса. Къ кому, зачѣмъ — они ужъ догадались. Воображаю я, что теперь у насъ дома дѣлается! Маменька рветъ и мечетъ. Я, Виталій, просто даже боюсь домой вернуться.

— Экая ты какая! Ну, какъ-же не узнать, заранѣе, въ какой церкви записано твое крещеніе! досадливо сказалъ Плосковъ.

— Да вѣдь ты-же объ этомъ мнѣ ничего не приказывалъ.

— Ну, какъ не приказывалъ! Я тебѣ еще на репетиціяхъ сколько разъ говорилъ о метрическомъ свидѣтельствѣ, о копіи.

— О метрическомъ свидѣтельствѣ и о копіи ты говорилъ, а чтобы узнать о церкви — ничего не упоминалъ. Что-же намъ дѣлать теперь, Виталій?

— Одно — непремѣнно узнать, въ какой церкви записано твое крещеніе.

Ліоба помолчала и наконецъ произнесла.

— Ахъ, Виталій, а ужъ я хотѣла прямо къ тебѣ!…

— Какъ ко мнѣ? Не вѣнчавшись-то?!. испуганно спросилъ Плосковъ. — Нѣтъ, нѣтъ, милая, этого нельзя. Это просто невозможно. Ты теперь поѣзжай домой, соври, что была у какой-нибудь подруги и не застала ее дома.

— Да у меня нѣтъ подругъ.

— Ну, какъ нѣтъ! А Оля и Маша? Трубачева… Бекасова?

— Да я къ нимъ хожу только по приглашенію и, наконецъ, это было только наше дачное знакомство. На дачѣ знакомы, а въ городѣ нѣтъ.

— Ну, купи въ магазинѣ какую-нибудь вещь и скажи матери, что ты ходила за покупкой.

— Все равно не повѣрятъ. Не повѣрятъ и ужъ будутъ меня караулить и мнѣ тогда одной никуда изъ дома не урваться.

— Боже мой! Да вѣдь не на привязь-же тебя посадятъ.

— Посадятъ. Или сдѣлаютъ что нибудь въ родѣ этого. Вѣдь вынули-же они изъ двери моей комнаты ключъ, чтобы я не могла запираться въ комнатѣ и можно было всегда видѣть, что я дѣлаю. Ахъ, Виталій! Ты не знаешь, какіе мои родители изверги!

— Полно, полно, милая, это тебѣ только такъ кажется. Твой отецъ премилый, премягкій человѣкъ — одно только: упрямъ. Поѣзжай домой, старайся узнать изъ какой церкви священникъ тебя крестилъ, и напиши мнѣ объ этомъ, какъ можно скорѣй, записку въ банкъ, уговаривалъ Любу Плосковъ.

— Ахъ, Виталій! вздохнула Лвэба.