Марио Бенедетти - Спасибо за огонек

• Название: Спасибо за огонек
• Автор: Марио Бенедетти
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Проза крупнейшего уругвайского писателя уже не раз издавалась в нашей стране. В том "Избранного" входят три романа: "Спасибо за огонек", "Передышка", "Весна с отколотым углом" (два последних переводятся на русский язык впервые) — и рассказы.

Творчество Марио Бенедетти отличают глубокий реализм, острая социально-нравственная проблематика и оригинальная манера построения сюжета, позволяющая полнее раскрывать внутренний мир его героев.

---

— А мне?

— И тебе причинил зло. Но ты сильнее.

— Будь я на самом деле сильнее, я бы должен был уничтожить его. А Старика можно уничтожить, только если его убьешь.

— Рамон.

— Не тревожься. Старик не только непобедим. Он еще и бессмертен.

— Но ты говоришь ужасные вещи. Ужасно, что ты мог об этом подумать.

— Да, я сам это сознаю. Видишь, как я с тобой откровенен. До сих пор я об этом говорил только самому себе, и то не очень ясно. Да, я хочу его смерти. Представляешь себе?

— Бедный Рамон.

— Мне кажется, что, если он умрет, придет также конец худшему, что есть во мне, а может, и худшему, что есть в стране. Временами мне становится невыносим его цинизм, то, как он пользуется нашими избитыми фразами, нашими ритуалами, нашими предрассудками, нашими суевериями, нашими табу. Если к нам приезжает иностранец и смотрит на нас с презрением, с тем же улыбчивым презрением, с каким, наверно, смотрят янки на наши протянутые руки, тогда во мне что-то взрывается, я прихожу в ярость, да, в ярость. Но если с презрением смотрит на нашу жизнь один из нас, например Старик, и все его действия становятся грязными подробностями одного огромного издевательства, тогда я чувствую не ярость, а мертвящее бессилие, и ничто во мне не взрывается, напротив — что-то рушится. И больше всего меня убивает именно то, что я его сын, — что бы я ни сказал против него, каким бы способом ни попытался избавить страну от его пагубного присутствия, это будет воспринято как неблагодарность, как озлобление, как предательство. Он это знает лучше, чем кто бы то ни было, и потому, когда только может, подчеркивает, что, «в конце концов», я его сын. Он знает, что это гарантия. Скажу тебе прямо: не будь я его сыном, я бы, наверно, уже его убил. Но если я его убью, никто не поймет сути моей жертвы. Ведь я принес бы в жертву себя, если считать, что я не просто разбойник. Никто бы не понял, почему в нестерпимо гротескном происшествии «Сын Убивает Своего Отца «таится иное значение. И еще меня мучает один вопрос: если, по-видимому, я единственный, кто знает правду о Старике и терзается ею, если вдобавок я единственный, кто убежден в необходимости, в срочности его устранения, то имею ли я право медлить с этим актом правосудия лишь потому, что он мой отец?

— Ты его сделаешь мучеником.

— Знаю, я об этом думал.

— К тому же что будет с тобой?

— А что со мной сейчас?

— Мне тяжко вести этот разговор, Рамон. Кажется невероятным, что мы обсуждаем такую тему совершенно спокойно, сидя в твоей машине, которая едет по Рио-Бранко.

— Возможно, мы стали нечувствительны или жестоки. То есть я стал.

— Какое чудесное утро сегодня.

— Да, правда.

— Должна признаться, что в эту минуту я тоскую по обычной жизни. При моей диете да при таких эмоциональных потрясениях меня через недельку-другую отправят в психбольницу.

— Долли.

— Почему ты меня не называешь моим настоящим именем: Долорес? Никто меня так не называет, а мне оно нравится.

— Хорошо, Долорес.

— Мне нравится, как ты его произносишь.

— Спасибо, Долорес.

— Вот тут я выйду.

— Завтра тебя захватить?

— Нет, думаю, завтра мне не понадобится ехать в центр. К тому же Уго вернется.

— До свиданья, Долорес. Ты очаровательная, ты добрая. И еще мне нравится, как естественно ты умеешь слушать.

Чтобы я называл ее Долорес. Конечно, буду так называть, даже в блаженной бессоннице, даже в злополучных снах. Все это было открытием. То есть я был открытием для себя самого. Когда я говорил Долли, то бишь Долорес, о своей идее убить Старика, я все сильнее чувствовал, что она закономерна, что это давняя мысль, возникшая во мне бог весть когда, и самое худшее или же лучшее, но всяком случае, самое странное то, что она меня не ужасала и не ужасает. Неужели я в конце концов убийца? Ах, громкие слова. Убийца. «Сын-изверг убивает отца». Обычно говорят о матерях и отцах — извергах. Я буду основателем новой касты: детей-извергов. «Зависть как мотив ужасающего отцеубийства». Интересно, с какими заголовками это будет объявлено в газете Старика? Может, просто: «ЭДМУНДО БУДИНЬО СКОНЧАЛСЯ», с жирной черной каймой внизу страницы. Наверняка Хавьер или партийные боссы сочтут уместным скрыть от широких читательских масс правду, то, что великий Основоположник убит ни мало ни много собственным сыном. "Вчера, без каких-либо предвестий рокового исхода, скончался от сердечного приступа доктор Эдмундо Будиньо, директор нашей газеты. Как только скорбная весть распространилась, волна горя нахлынула на наш город. Никто не мог поверить, что Эдмундо Будиньо, alma parens[122] всего доброго, всего благородного, что создала наша нация за пять десятилетий неуклонного демократического процесса, — да, никто не мог поверить, что этот неутомимый поборник справедливости, этот первосвященник милосердия, это великое уругвайское сердце перестало биться. И для всенародного отказа поверить было основание, ибо огромное, великодушное, великолепное сердце Эдмундо Будиньо будет продолжать биться не только на наших страницах, которые всегда будут взывать к непререкаемому авторитету его политического и морального духа, но также в народе, который в течение многих лет составлял предмет глубочайшей и искреннейшей заботы великого человека». М-да, чудно; но что сделают со мной? Возможно, полиция возьмет на себя труд устроить так, чтобы я тоже умер от приступа. Наследственная болезнь. «Сыновняя скорбь унесла также сына Эдмундо Будиньо». Слезы сочувствия у старушек. Радиотеатр, воплотившийся к жизнь. Ну нет, дудки.

— Что скажете, Габальдон?

— Сеньор Будиньо, вот уже несколько дней, как я хочу с вами поговорить, но все никак не удавалось вас застать.

— Да, я был изрядно занят.

— Ничего особо важного, я только хотел бы уточнить некоторые детали.

— Например?

— Знаете, это со мной случалось уже три раза, и в результате чувствуешь себя каким-то провинциалом.

— Опять проблема с call-girls[123]?

— Да, она. Вы же знаете, эти люди не туристы. Это управляющие, вице-президенты, региональные инспектора, и они привыкли к трем категориям. Вы бывали в Нью-Йорке и видели, как там в отелях все прекрасно налажено. Француженки — пятьдесят долларов. Североамериканки — сорок. Пуэрториканки — двадцать пять. Эти люди привыкли к француженкам. Они готовы платись пятьдесят долларов, только чтобы были француженки. Уругвайки, пусть самые хорошенькие, для них все равно что пуэрториканки и их не интересуют. Мы им достаем девушек по двадцать пять долларов и даже меньше, но они их не хотят. Им, видите ли, нужна не дешевка, как у вас тут говорят, а француженка.

— И вы не можете раздобыть ни одной? С Даллегри говорили?

— Да, сеньор, с Даллегри я говорил. Но француженки есть только те, что на улице Реконкисты. В общем, в Старом городе. Совсем не то. А эти люди приезжают с определенными запросами. Они не забывают, что они управляющие, вице-президенты, региональные инспектора. Это люди в чинах, не какая-нибудь шушера, как у вас тут выражаются. Были бы они бейсболистами, еще куда ни шло, но они управляющие, вице-президенты директоратов, региональные инспектора. Не подумайте, сеньор Будиньо, будто я недооцениваю отечественную продукцию. И в мыслях нет. Я прекрасно знаю, что и вы, и я предпочли бы уругвайских девочек, они же прехорошенькие, но эти управляющие, вице-президенты, региональные инспектора — они народ все пожилой, старые кадры и слегка презирают все наше креольское. Предложишь им монтевидеанку, а они говорят, мол, с индианками дело иметь не желают. Они, видите ли, привыкли к француженкам, и точки. Янки — раб своих привычек. Надеюсь, что это изменится, но потребуется время. Эти люди еще не поняли истинного духа «Союза ради прогресса»[124].

— И что вы предлагаете?

— Я подумал, что, возможно, надо бы поговорить сперва с другими агентствами, затем с владельцами отелей о демарше (естественно, неофициальном) в Национальной комиссии по туризму. Правду сказать, я полагаю, что единственным пристойным решением был бы импорт.

— Импорт чего?

— Французских девочек, сеньор. Но не тек отбросов, которые, объездив все моря и страны, оседают в пансионатах Старого города. Француженки для матросов нам не годятся. Этих и у нас сколько угодно. Нам нужны француженки для вице-президентов, управляющих, региональных инспекторов. Заметьте, сеньор Будиньо, они требуют, чтобы девушки были вверху полненькие, с тонкой талией, с длинными волосами a la Марина Влади, с округлыми, но не слишком пышными ягодицами, с глазами приветливой телочки, ну, of course, чтобы говорили по-английски и умели внимательно и чутко слушать рассказ гостя о том, что его шестая жена его не понимает. Знаю, что таких заполучить нелегко, на них большой спрос в Майами, в Нассау, в Палм-Биче, в Ницце, в Бразилиа, на Майорке, в Копенгагене и прочих местах действительно развитого туризма. Но, быть может. Национальная комиссия по туризму могла бы что-нибудь предпринять. Так продолжаться не может, поймите. Вчера вечером тот региональный инспектор «Нью-Калифорниан Ойл Компани», которому вы меня представили, довольно уныло и покорно спросил у меня, нет ли у нас хотя бы гаваек, и мне пришлось ответить, что нет. Вы смеетесь, вы не знаете, какое это унижение. Чего стоит накопленный опыт, если оказывается, что нет товара? Поверьте, для них подумать о гавайках-это уже большая уступка. И даже тех нет. Уверяю вас, они прямо-таки угнетены. События в Гаване были ужасным ударом. Нет, я имею в виду не аграрную реформу. С этим они в конце концов свыкнутся. Я имею в виду румбу. Ужасно тоскую по румбе, говорил мне вчера этот тип. Он не может простить Кастро, что тот его лишил румбы. Эх, сеньор Будиньо, мне смешно читать газеты — в том числе и уважаемую газету вашего отца, — когда они требуют от властей более разумной политики в отношении туризма. Ха-ха. Побольше мест в Пунта-дель-Эсте, льготы для туристов, казино. Как можно быть настолько близорукими? Для туриста из Буэнос-Айреса это, конечно, годится — несмотря на свое чванство и шесть миллионов жителей, как они уверяют, они такие же провинциалы, как мы, здешние, и приезжают с супругой и детками или довольствуются средненькой «программкой» Пириаполиса. Но, на мой взгляд, думать только об аргентинском туристе, который зависит от политических перемен и «горилл», — значит довольствоваться малым. Важно привлечь туриста с Севера, не так ли? А туриста с Севера вы никогда не привлечете, если предварительно не решите проблему call-girls. Заметьте, мы даже не освоили условный код, В Лос-Анджелесе в любом отеле — не говорю уже о первой категории, но и второй и третьей — у вас на ночном столике обязательно лежит список стенографисток. Звонок, и пожалуйста, является стенографистка без карандаша, без бумаги и даже без панталон, как вы тут выражаетесь. Чудо. Вот это организация. А здесь, напротив, столько проблем, что наши гости приходят в уныние. Владельцы отелей даже опасаются, что их могут обвинить в торговле белыми женщинами, — какая провинциальность. Недостает только, чтобы гостям приходилось писать свое требование на бумаге с печатью. Туризм без секса — да где это видано? Вот вы смеетесь, а мы и правда ужасно отстали. Если дело не наладится, возвращаюсь в Каракас. Там по крайней мере есть нефть, а где есть нефть — это доказано историей, — там туризм становится цивилизованным. Не знаю, известно ли вам, что я был вынужден сюда приехать, когда к власти пришел этот психопат Ларрасабаль[125]. Я был под ударом, ясное дело, как многие порядочные люди. Но теперь положение меняется, и я думаю, что смогу продолжить там свою блестящую карьеру. Пятнадцать лет опыта нельзя сбросить со счетов, сеньор Будиньо. Опыт и четыре языка — вот мой единственный капитал.