Михаил Шевердин - Санджар Непобедимый

• Название: Санджар Непобедимый
• Автор: Михаил Шевердин
• Издательство: Государственное издательство УзССР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1954

Знаменитый приключенческий роман Михаила Ивановича Шевердина (1899-1984) охватывает первую половину 1920-х годов. Главный герой - бывший пастух, вставший на защиту рабоче-крестьянской власти. В острых приключениях, смертельных схватках с врагами революции закаляется, мужает Санджар и в итоге становиться прекрасным командиром Красной Армии.

---

Снежные холмы грудей моих топчи,

Только с милым другом нас не разлучи…

— Здравствуйте, тетя Зайнаб! Здравствуй,злой Волк!

В дверях появилась, блистая серебряными украшениями и румянцем нежных щек, Гульайин. Она сбросила изящные кожаные калоши на высоких туркменских каблучках и, ласково обняв старуху одной рукой за плечи, присела на корточки около очага и выхватила кувшинчик из огня.

— Ой, тетя, у вас вся вода ушла. Я тут кое–что принесла, попробуйте. Я напекла.

Тряхнув тяжелыми глянцевыми косами так, что зазвенели все подвески, она развернула платок, в котором лежали белые лепешки, посыпанные кунжутом. Приятный запах распространился по комнате.

— Что ты там пела, дочка, — спросила Зайнаб, — не очень… подобающее девушке?

— Ну вот! Почему неподобающее? Это в дастане девушка поет о коне своего жениха, поджидая его.

— А ты кого поджидаешь?

То ли пламя костра вспыхнуло особенно сильно, то ли отсвет красного платья пал на лицо Гульайин, но щеки ее сейчас казались пунцовыми.

— Никого…

Пурпур залил лоб, уши, подбородок, шею девушки.

— А я все смотрю, — задумчиво проговорила тетушка Зайнаб, — что это Волк волнуется, на месте не сидит? Он, плут, свежий хлеб почуял. Ну, доченька, спасибо! Давай чаю попьем…

— Ой, тетя, мне некогда. Там у нас гости.

— Кто же, Гульайин?

— Тетушки из Таджик–кудука приехали, — личико Гульайин омрачилось и поблекло. — Ой, кажется они сватать меня приехали.

— Ну и правильно. Что за непорядки! Тебе, доченька, уже скоро девятнадцать, твои однолетки по два ребенка уже имеют, а ты все еще блохой прыгаешь. Да, а твой папаша Сабир–ата, хоть и похож своей черной бородищей и большой чалмой на самого кушбеги бухарского, а мягкий он, как вата. Все потакает капризам своей дочки… Балует он тебя. Новые времена, новые нравы. Да разве в наши дни с нами, женщинами, стали бы разговаривать?!

Девушка простодушно улыбнулась.

— Папаша у меня очень послушный… — и передразнивая, по–видимому, отца, басом продолжала, поглаживая воображаемую бороду. — Дочь моя, я так хочу, делай так, как я повелеваю. Ой, доченька, ой, что я сказал такого, что твои глазки опечалились? Нет, нет, поступай по–своему. Как хочешь! Как хочешь! Даже, если за тебя предложат калым, как в сказке — тысячу верблюдов, тысячу баранов, тысячу псов без хвостов и тысячу блох, и то я не буду огорчать свою Гульайин.

— Редкий у тебя отец, дочка. Но почему же ты замуж не идешь? Ведь такие подходящие женихи есть…

— Ой, тетя, успею еще…

— Смотри, егоза, хоть у нас новые порядки, и даже мы, женщины, стали рассуждать, только как бы тебе не попасть в перестарки. Кто тебя лет двадцати возьмет?

— Тетя, оставим это…

Гульайин нагнулась к углям и начала усиленно раздувать их, хотя никакой надобности в этом не было. Когда она подняла голову, лицо ее было снова красно, очевидно, от жара пламени.

Тетушка Зайнаб многозначительно поджала губы. Она–то знала истинную причину смущения Гульайин, но разве об этом можно и нужно говорить? Да к тому же…

— Ветер мчит лист, сорванный ураганом с ветки, по степи… Когда–то он вернется к родному дереву?

Девушка снова опустила голову и сказала:

— До страшного суда будут сражаться герои. — Вдруг она показала на Волка. — Смотрите, тетя, что с ним?

Пес снова начал повизгивать. Он топтался на месте, кружился, выбегал на двор, снова возвращался, напряженно прислушивался.

— Волк, перестань, иди сюда, ложись! — крикнула тетушка Зайнаб. — Заболел, что ли?

Собака нехотя подошла к хозяйке, покорно ткнулась холодным мокрым носом в ее руку и вдруг с воем кинулась в дверь и исчезла в темноте. Испуганно смотрели вслед ей женщины, прислушиваясь к все удалявшемуся радостному лаю.

— Ва–алло, — бормотала тетушка Зайнаб, — уж не взбесился ли наш Волк?

— Нет! — взволнованно вскочила с места Гульайин. — Волк радуется…

Она стояла около двери, держась за сердце, и бесчисленные серебряные подвески на голове, на плечах, на высокой груди опять весело зазвенели, переливаясь блеском.

Тетушка Зайнаб тоже вскочила и, приоткрыв рот, замерла, не в состоянии сделать ни шага.

В кишлаке творилось что–то необычное. Все собаки разразились, как по команде, дружным лаем. Скрипели двери, слышались тревожные голоса.

Совсем близко раздался топот копыт. Кто–то громко сказал:

— Салом, салом!

В ответ прозвучал неуверенный голос:

— Кто там?

Лошади зафыркали на дворе, звякнул металл о металл. Послышались властные, решительные шаги, зазвенели шпоры.

— Можно войти? — прогремел мужественный голос. В дверях выросла фигура военного. Он вынужден был наклонить голову, чтобы не удариться о притолоку. На груди его поблескивали ордена.

Зайнаб и Гульайин вскрикнули от неожиданности и разочарования.

Войдя в комнату, командир улыбнулся и сказал приветливо.

— Здравствуйте. Пусть не доставит вам мой приход беспокойства.

— Кто вы? — испуганно спросила тетушка Зайнаб.

Она так растерялась, что не прикрыла полой халата лицо. Не до этого ей было. С величайшим волнением смотрела она на неожиданного гостя. И вдруг узнала его. Ведь он приходил к ней, когда она приезжала в Гиссарскую долину в поисках Санджара. Неожиданный гость, не отвечая на вопрос, спросил:

— Где ваш сын? Где же Санджар?

Старушка растерянно молчала. Тогда выступил вперед только что вошедший в михманхану староста кишлака Кош–Как Сабир–ата. Тот самый бородатый Сабир–ата, который любил говорить: «Украшение базара — лавочки, украшение мужчины — борода». Вежливо и стеснительно покашливая в руку, он заметил:

— Гость, извините глупость тетушки Зайнаб. Да к тому же женщинам неприлично вступать в разговоры с посторонними мужчинами. Лучше я скажу. Сын тетушки Зайнаб Санджар вот уже три года в бегах… убежал из кишлака и ничего о нем не слышно.

— Неправда, — неожиданно звонко выкрикнула Гульайин, — Санджар стал воином, и весь кишлак знает это.

— Дочь моя, — степенно возразил кошкакский старшина, свирепо шевеля холеными усами и густыми бровями. — Совет женщины годится только женщине. Тебе здесь совсем не место. Убирайся домой!

— Ну вот, ну вот, — воскликнула девушка. — Тут новости, а меня гонят.

Глаза ее предательски заблестели, бахромой головного платка она смахнула воображаемую слезинку.

— Доченька, не надо, не надо, — испуганно забормотал Сабир–ата и в смущении стал теребить свою прославленную бороду. — Как хочешь, только прикрой лицо. Все же, по закону…

Командир засмеялся.

— Зачем же закрывать такую прелестную розу от глаз людей? Тетушка Зайнаб! Меня зовут Кошуба. Я товарищ и друг вашего сына Санджара. И я приехал узнать, где он и что с ним?

— Где он? Что с ним? Мы сами не знаем.

Тревога и боль прозвучала в ответе старушки. Тогда Сабир–ата, отстранив тетушку и свою своенравную дочь, подошел к очагу и, расправив одеяла, пригласил Кошубу присесть:

— Прошу пожаловать, дорогой гость. Отдохните с дороги у домашнего очага. Прошу, прошу! А вы, женщины, принимайте гостя.

Через минуту комната была полна народу. Во дворе у дверей толпились женщины. Свет костра нет–нет и выхватывал из темноты их лица.

Садясь к огню, Кошуба произнес установленное обычаем «бисмилля»… чем приятно поразил степняков. В этом «бисмилля» пастухи и дехкане не столько видели мусульманскую молитву, сколько призыв к добрым силам помочь дому и обитателям его в их делах. Старейший из старейших жителей кишлака, Баба–калян, наклонился к соседу и сказал шепотом:

— Сынок, добрый человек наш гость…

«Сынок» важно погладил седую бороду и прошамкал в ответ что–то благочестивое. Ему было по меньшей мере лет восемьдесят.

Никто не раскрывал больше рта; все с интересом разглядывали гостя.

Несмотря на только что проделанный дальний путь, Кошуба, как всегда, был тщательно выбрит; аккуратно подстриженные усы делали его лицо солидным, представительным. Степняки, видевшие на своем веку из военных только оборванных, грязных и всегда голодных эмирских воинов, остались довольны результатами осмотра, Кошуба подождал вопросов, но, так как никто не заговорил, он сам решил рассказать о цели своего приезда,

— Очень жалею, — сказал он, — очень огорчен, что не вижу в родном доме, у родного очага брата моего Санджара. Семьдесят ташей я проскакал на своем коне, чтобы обнять его и приветствовать… — Кошуба помолчал. Неожиданно он задал вопрос. — Кем был у вас в кишлаке Санджар?

Сабир–ата наклонился вперед и ответил:

— Чабаном. Подпаском. Три года назад Санджар был молод, и ему нельзя было доверить отару.

Повернувшись к Сабиру–ата, Кошуба прижал руку к сердцу, как бы благодаря за разъяснение, и продолжал: