Андреа Басфилд - Неверная. Костры Афганистана

• Название: Неверная. Костры Афганистана
• Автор: Андреа Басфилд
• Жанр: Зарубежное современное

Пронзительная история любви девушки-англичанки и афганского преступного авторитета, рассказанная десятилетним афганским мальчиком Фавадом.

Афганистан, 2000-е годы. После вывода советских войск в стране установился талибский режим, насаждавший ортодоксальную мораль и безжалостно расправлявшийся с недовольными. Из большой семьи Фавада в живых остались только они с матерью. Матери мальчика удается устроиться домработницей к энергичной и обаятельной англичанке Джорджии. Так Фавад стал невольным свидетелем стремительно разворачивающихся отношений между Джорджией и влиятельным и опасным наркодилером Хаджи Ханом. Между истинным мусульманином и «неверной».

Перевод: Инна Шаргородская

---

– Талибы были те еще сволочи, – заявил Пир Хедери, когда я перебирал ящики с фруктами и заплесневелыми овощами, выискивая те, что доживут до утра. – И тупые, как коровье дерьмо, – продолжил он. – В большинстве своем – маленькие человечки из маленьких деревень, не умевшие ни читать, ни писать. Да что там, у них даже лидеры были безграмотными.

– А вы умеете читать и писать? – спросил я, отскребая плесень с картофелины, чтобы переложить ее потом в ящик «для продажи».

– Нет, Фавад, я слепой.

– Ой, извините.

– Спасибо жене.

– Как же им удалось получить власть над Афганистаном? – спросил я. – Если они были такие тупые?

– Из-за страха, – пробормотал Пир, выковыривая что-то из носа. – Твоя мать права – они всех более или менее устраивали, когда только появились. Страну бомбили кто во что горазд вояки, которым только бы свои карманы набить, люди были запуганы и уже устали бояться. И тут является из Кандагара кучка этих бойцов, обещает порядок, проповедует ислам и вешает насильников. Кто бы им не обрадовался?

– Кому обрадовался? – спросил Спанди, появляясь из темноты со своей жестянкой, на время погашенной, на поясе.

– Талибам, – ответил я.

– А, этим сволочам.

Пир закудахтал.

– Точно, сынок. Присаживайся, дай ногам отдохнуть.

Спанди придвинул к себе ящик и скинул башмаки.

Столкнувшись со мной пару недель назад на помойке в конце улицы, куда я выносил мусор, он начал регулярно захаживать в магазин. И в тот раз зашел по дороге домой, в Олд-Макройен, скопище одноэтажных домишек, куда они с отцом переехали после падения талибов.

В свои золотые времена кварталы Олд-Макройена считались гордостью города, но теперь были всего лишь трущобами, еще одной пропастью, куда могли скатиться кабульские неудачники. Однако район этот находился ближе к центру, чем Хаир Хана, поэтому жителям его было легче найти работу.

– На чем я остановился? – спросил Пир, выудив откуда-то, как фокусник, банку пепси и вручив ее Спанди.

– Люди радовались талибам, потому что они убивали насильников и проповедовали ислам, – напомнил я.

– Да-да, ислам, – вздохнул он, задумчиво кивая головой. – Они, конечно, чересчур сурово толковали законы шариата, почему и ввели опять публичные казни и телесные наказания. Телевидение и музыку запретили, нельзя было даже хлопать на спортивных соревнованиях… даром что я и видеть-то не могу, кто там выигрывает.

И не только это запретили – дошло до того, что уж и Новый год праздновать было нельзя. Единственное, что было можно, – это гулять по парку и цветочки нюхать. Чертовы гомики! Но хуже всего пришлось, конечно, женщинам…

– Да, – перебил его Спанди. – Мой отец знал одну женщину, которой религиозная полиция отрубила все пальцы на руках, потому что она накрасила ногти.

– Вот! – воскликнул Пир. – На это они были горазды!

– Но почему они так делали? – спросил я, решительно не понимая, как можно из-за капельки краски отрубить пальцы чьей-то матери.

– Они говорили, что защищают женскую честь. А на самом деле были последними сволочами… как ты думаешь, почему в те времена всяк и каждый пытался удрать в Пакистан?

– Пакистанцы тоже сволочи, – проворчал Спанди.

– Совершенно верно, сынок, – согласился Пир. – Но они хотя бы давали людям возможность жить по-человечески. Несмотря на все обещания, при талибах здесь было дерьмово. Не хватало ни еды, ни воды, ни работы. В правительстве – бардак… еще чуть-чуть, и весь этот механизм заглох бы к черту. Что вы думаете? Когда цены на продукты взлетели и условия жизни стали таковы, что мы солнца не видели… не чувствовали, в моем случае… министр планирования талибов, тип по имени Куари дин Мухаммед, объявил на весь мир, что нам не нужна международная помощь, потому что «мы, мусульмане, верим, что Аллах Всемогущий напитает каждого – так или иначе». Дерьмо! Бог был занят по горло, стараясь хотя бы не дать нам умереть.

* * *

Бог, Афганистан и талибы – темы сложные, особенно в сочетании, и едва ли понятные, особенно для ребенка, ибо главное направление таково – хорошему мусульманину не должно вопрошать о путях Всемогущего.

Хороший мусульманин верит, что Бог даст – неважно что; и, если даже Он не дает, хороший мусульманин верит, что голод, смерть, война и болезнь, которые стучатся в его дверь, – это часть Божьего замысла. С этой точки зрения министр планирования талибов был прав, и режим их тоже был частью Божьих замыслов относительно Афганистана. Довод что надо, когда ты у власти.

Слово «талибы» по сути означает «религиозные студенты», поэтому им нетрудно было убедить простых людей, живущих в деревнях и не умеющих читать и писать, в том, что их приказы сходят прямо со страниц Корана. Если в священной книге сказано, что девочки не должны ходить в школу, – кто такой фермер, чтобы сомневаться в Слове Божьем? Мать, правда, говорила, что в Коране ничего подобного не сказано, и говорила уверенно, хотя откуда она могла это знать, если сама была неграмотной, я понятия не имею. И все же, когда талиб заявляет человеку неученому, будто там написано именно так, разве тот может спорить против учения и, следовательно, против самого Бога? Он вынужден принять услышанное. По этой-то причине лучшее оружие, которое может иметь афганский народ против талибов и любой другой злой силы, желающей утвердиться в Афганистане, – это образование. Так, во всяком случае, мне сказал Исмераи.

Исмераи был одним из последних моих знакомых и приходился Хаджи Халид Хану дядей.

– Когда умеешь читать и писать и самостоятельно добираться до сути, Божью правду увидеть куда легче, – объяснил он, сидя на одеяле, расстеленном на траве в саду, и втягивая дым из сложенных ковшиком рук. В его ладонях скрывалась афганская сигарета. – Образование – ключ к счастливому будущему Афганистана, Фавад, потому что оно побеждает невежество и нетерпимость и открывает путь к новым возможностям. Владея знанием, человек владеет силой – силой принимать осознанные решения, силой отличать правду от лжи и силой строить свою судьбу в согласии с Божьей волей. Он сильнее невежды, который только и может, что слепо принять учение, навязанное ему другими. И, кстати, о слепоте… – Исмераи прервался ненадолго, чтобы выпустить изо рта струю дыма, – я посоветовал бы твоему другу Пиру Хедери быть осторожнее, когда он рассуждает вслух о талибах. Всякий может сбрить бороду и сменить тюрбан, но это не означает, что человек изменился.

Сделав еще одну затяжку, он добавил загадочно:

– Мы не одни.

Я кивнул, мысленно повторив услышанное, чтобы запомнить. И пообещал:

– Ладно, я ему передам, – потому что уважал Исмераи и верил, что зря он ничего не скажет.

Он курил наркотики, чего моя мать не одобряла, но в моих глазах это делало его только интереснее.

Хаджи Халид Хан часто привозил к нам Исмераи, потому что Джорджия дружила со всей его семьей. Она сказала, что знакома с его родными и двоюродными братьями и даже с детьми, и меня перестало удивлять, что она так и не научилась стирать самостоятельно, – слишком занята была, видно, коллекционируя афганцев.

С того дня, как Хаджи Халид Хан, со своей армией телохранителей и манерой пожимать руку обеими руками, вошел в мою жизнь, наше общение с Джорджией стало всего лишь данью вежливости. Мы разговаривали, конечно, но я предпочитал держать дистанцию, а Джорджия не пыталась ее сократить. Отдалились мы по моей вине, но я ничего не мог с собой поделать. Мне казалось, что меня предали. Отодвинули. Подманили и оттолкнули.

Джорджия наверняка все понимала, потому что, когда она заезжала теперь за мной к Пиру Хедери, я выдумывал всякие отговорки или просто говорил, что занят, – лишь бы не ехать с ней домой, – и больше не позволял ей брать себя за руку.

– Я не ребенок! – крикнул я в последний раз, когда она попыталась это сделать, и, видимо, обидел ее, потому что она тихо ответила:

– Фавад, я никогда… никогда не относилась к тебе как к ребенку.

– Ты сказала маме, что я пил пиво! – сердито напомнил я.

– Ну, один раз, может быть, – согласилась она.

И ушла, а я остался, чувствуя одновременно и злость, и угрызения совести, – ведь на самом деле ничего худого она мне не сделала, и винить я мог только себя.

– Ты же знаешь, она хорошая, – упрекнул меня Исмераи как-то раз, когда мы сидели с ним в саду, а Хаджи Халид Хан с Джорджией – Бог знает чем занимались в доме.

– Я не говорю, что плохая, – огрызнулся я.

– Не говоришь, – согласился он, – но за тебя говорят твои поступки, и нехорошо так обращаться с человеком, который является гостем нашей страны, и более того – другом.

Он, конечно, был прав. Я ревновал, не имея на это права. Мне следовало радоваться счастью Джорджии. Но радоваться было трудно. Меня раздражала улыбка, которая не сходила теперь с ее лица, мне тошно было от того, что она пила кофе по вечерам с Хаджи Халид Ханом, как раньше со мной. А когда она вообще не приходила домой, и я знал, что это время она проводит с ним где-то в другом месте, меня душила ярость.