Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

• Название: Моммзен Т. История Рима.
• Автор: Теодор Моммзен
• Жанр: История

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.

Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.

Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

---

Что же касается духовной иерархии, то хотя Цезарь и относительно этой части государственного аппарата издал подробный закон, он не предпринял в ней, однако, существенных нововведений, кроме того, разве, что соединил в лице правителя и звание верховного понтифика и вообще звание члена высших жреческих коллегий; с этим отчасти находится в связи и то, что в каждой из трех высших коллегий было учреждено по одному новому месту, в четвертой же, в коллегии распорядителей пиршествами, — три новых места. Если до этого времени римская государственная церковь служила опорой господствующей олигархии, то она могла нести такую же службу и для новой монархии. Консервативная политика сената в вероисповедных делах перешла к новым римским царям; когда строго консервативный Варрон опубликовал около этого времени свои «Религиозные древности», энциклопедию римского государственного богословия, то он имел право посвятить их верховному понтифику Цезарю. Тусклый блеск, который в ту пору еще в состоянии была испускать религия Юпитера, осветил вновь учрежденный престол, и старая народная вера в последние периоды своего существования стала орудием цезарепапизма, правда, в самом корне своем слабого и бессодержательного.

В области суда была прежде всего восстановлена старинная царская юрисдикция. Подобно тому, как первоначально царь был судьей в уголовных и гражданских делах и не был юридически связан в первом случае народными постановлениями в качестве инстанции, имевшей право помилования, во втором же случае — решением спорных вопросов присяжными, так и Цезарь признавал за собой право принимать уголовные дела и частные иски на свое единоличное и окончательное решение и разбирать их или лично или же в случае своего отсутствия через городского префекта. Действительно, мы видим его, совершенно в духе старых царей, или публично творящим суд на форуме по обвинениям римских граждан в государственной измене, или же восседающим для суда в своем доме, когда в той же измене обвинялись зависимые государи; таким образом, предпочтение, которым римские граждане пользовались в сравнении с прочими подданными царя, заключалось, по-видимому, лишь в публичности судопроизводства. Впрочем, эта возрожденная роль верховного судьи, хотя Цезарь и пользовался ею с беспристрастием и осмотрительностью, могла по существу дела применяться фактически лишь в исключительных случаях.

Для обычного отправления правосудия в уголовных и гражданских делах в существенных чертах удержалось наряду с этим новым порядком и прежнее республиканское судопроизводство. Уголовные дела и теперь решались в различных комиссиях присяжных, которым были подсудны отдельные виды преступлений, гражданские же дела — частью судом по делам о наследствах или так называемым «судом центумвиров», частью же — специальными присяжными, руководство судопроизводством, как и до той поры, принадлежало в столице, главным образом, преторам, в провинциях же — наместникам. Точно так же и политические преступления остались и при монархии в ведении комиссии присяжных; новый устав, данный ей Цезарем, точно определил караемые законом действия и притом в духе либеральном, чуждом всякого преследования убеждений, и в качестве наказания установил не смертную казнь, а изгнание. В отношении выбора присяжных, которых сенаторская партия хотела набирать исключительно из членов сената, а строгие последователи Гракха — исключительно из всадничества, Цезарь, оставаясь верным принципу примирения партий, удержал точку зрения компромиссного закона Котты, впрочем, с изменением, подготовленным, вероятно, еще Помпеевым законом 699 г. [55 г.]: по смыслу этого изменения происходившие из низших слоев населения эрарные трибуны были устранены и, таким образом, установлен для присяжных ценз не менее 400 тыс. сестерциев; сенаторы и всадники принимали теперь одинаковое участие в судах присяжных, так долго бывших яблоком раздора между ними. Отношения между царской и республиканской юрисдикцией имели вообще характер параллелизма, так что каждое дело могло быть рассмотрено как в суде монарха, так и в соответствующем республиканском трибунале, причем в случае коллизии последний естественно должен был уступать; когда же тот или другой суд выносил приговор, дело этим самым решалось окончательно.

Отменить решение, постановленное в гражданском или уголовном деле правомочными присяжными, не мог и новый властитель, кроме тех случаев, где особые обстоятельства, как, например, подкуп или насилие, вели за собой, даже по республиканским законам, кассацию приговора присяжных. Зато статья, гласившая, что потерпевший от всякого постановления, принятого каким-либо магистратом, вправе апеллировать к начальнику лица, издавшего декрет, получила, вероятно, уже в эту пору широкое применение, из которого выросла позднейшая апелляция к императору; по всей вероятности, на всех вершивших суд магистратов, по крайней мере на наместников всех провинций, стали смотреть как на подчиненных государя, вследствие чего на каждый их декрет ему могла быть подана апелляция.

Во всяком случае, эти нововведения, из которых важнейшее — расширение права апелляции, безусловно не может быть отнесено к числу улучшений, отнюдь не исцелили те язвы, от которых страдало римское правосудие. Ни в одном рабовладельческом государстве не возможен нормальный уголовный суд, так как привлечение к ответственности раба находится если не юридически, то фактически в руках его господина. Понятно, что в большинстве случаев римский господин наказывал своего раба не за преступление, как таковое, а лишь постольку, поскольку это преступление делало раба неприятным или непригодным для него самого; преступники-рабы сортировались приблизительно так, как бодливые быки, и, подобно тому, как быки продаются мясникам, так рабов продавали в гладиаторские школы. Но даже уголовный суд против людей свободных, издавна бывший и большей частью остававшийся всегда процессом политическим, превратился среди смут последнего времени из серьезного юридического акта в борьбу одной котерии против другой, борьбу, в которой оружием служили протекция, деньги и насилие. В этом виноваты были все причастные к этому люди — магистраты, присяжные, тяжущиеся стороны, наконец, даже зрители; но самые неизлечимые раны наносил закону образ действий адвокатов. По мере того как расцветало, словно паразитическое растение, римское адвокатское красноречие, стали разлагаться все положительные юридические понятия, и из римской уголовной практики попросту изгонялось столь трудно улавливаемое публикой различие между мнением и доказательством. Обвиняемый «из плохих», как говорит весьма опытный адвокат того времени, «может быть обвинен в любом преступлении, совершенном или не совершенном им, и наверное будет осужден». От этого времени сохранилось множество защитительных речей по уголовным делам; едва ли найдется между ними хоть одна, которая серьезно старалась бы определить спорное преступление и формулировать доказательства и возражения 97 . Едва ли стоит упоминать о том, что и гражданский процесс этого времени был во многих отношениях несовершенным, он также страдал от постоянного вмешательства во все партийной политики. Так, например, в процессе Публия Квинкция (671—673) [83—81 гг.] выносились самые противоречивые решения, смотря по тому, властвовал ли в Риме Цинна или Сулла, и адвокаты, зачастую не бывшие даже юристами, также производили здесь, намеренно или ненамеренно, немалую путаницу. Но, по самому существу дела, партии могли вмешиваться здесь только в виде исключения, да и само адвокатское крючкотворство не в силах было так быстро и основательно запутывать в этом случае правовые понятия; ввиду этого и речи в гражданских процессах того времени, если и не являются по нашим, более строгим, понятиям хорошими адвокатскими произведениями, то все-таки гораздо менее похожи на пасквили и заключают в себе гораздо более юридического содержания, чем современные им речи в уголовных процессах. Если Цезарь удержал наложенную Помпеем на адвокатское красноречие узду или даже подтянул ее, то от этого по крайней мере ничто не пострадало; напротив, многое улучшилось от более строгого выбора и надзора за магистратами и присяжными и от прекращения явного подкупа и застращивания суда. Но если трудно потрясти в умах массы священное сознание справедливости и уважение к закону, то не менее трудно снова водворить их. Как тщательно ни устранял законодатель разнообразные злоупотребления, он не мог исцелить коренную язву, и сомнительно было, поможет ли в этом случае время, залечивающее все исцелимое.

Римское военное дело находилось в эту пору приблизительно в том же положении, в каком было карфагенское во времена Ганнибала. Правящие классы выставляли одних только офицеров, подданные, плебеи и провинциалы составляли войско. Полководец был почти независим в финансовом и военном отношении от центрального правительства, и в счастье и в несчастье он мог, в сущности, уповать только на себя и на средства подчиненной ему области. Гражданское и даже национальное чувство исчезло у войска, и только корпоративный дух оставался внутренним связующим звеном. Армия перестала быть послушным орудием государства; в политическом отношении она не имела собственной воли, но зато могла усвоить себе волю своего руководителя; в военном отношении под руководством обычных жалких вождей она опустилась до уровня разнузданного, никуда негодного сброда, но при настоящем полководце достигала военного совершенства, недоступного гражданскому ополчению. Всего более пришло в упадок офицерское сословие. Высшие классы, сенаторы и всадники все более и более отвыкали носить оружие. Если прежде все обыкновенно ревностно добивались мест штабных офицеров, то теперь всякий, кто имел звание всадника и захотел бы служить, мог рассчитывать на получение должности военного трибуна, а многие из подобных мест приходилось замещать лицами из низших сословий; вообще же те из знатных особ, которые еще служили, старались по крайней мере отслужить свой срок в Сицилии или в другой какой-нибудь провинции, где они могли быть спокойны, что им не придется иметь дело с неприятелем. На офицеров, отличавшихся самой обыкновенной храбростью и годностью к делу, смотрели, как на диво морское; например, современники Помпея относились к нему как к воину с каким-то религиозным почтением, во всех отношениях компрометировавшим их самих. И к дезертирству и к мятежу сигнал всегда давал сам штаб; несмотря на преступное потворство со стороны начальствующих лиц, предложения о смещении знатных офицеров были явлением обыденным. До нас дошла набросанная не без иронии самим Цезарем картина того, как в его собственной главной квартире раздавались проклятия и плач, когда нужно было идти на Ариовиста, и как в эту минуту изготовлялись и завещания и даже просьбы об увольнении в отпуск. В рядах солдат невозможно было уже открыть даже следов присутствия людей из более зажиточных сословий. По закону всеобщая воинская повинность еще существовала; но набор производился, когда до него доходило дело в помощь добровольной вербовке, самым беспорядочным способом; многие подлежавшие призыву освобождались и, напротив, зачисленные удерживались на службе 30 лет и даже долее. Конница из римских граждан существовала еще в качестве своего рода конной гвардии нобилей, и ее надушенные всадники и редкостные, изящные кони играли роль только на столичных празднествах; так называемая гражданская пехота была отрядом ландскнехтов, кое-как набранным в низших слоях римских граждан; подданные выставляли исключительно конницу и легковооруженные войска и все чаще стали зачисляться и в пехоту. Места командиров манипул в легионах, — а при тогдашнем способе ведения войны от них, в сущности, зависела боевая пригодность воинских частей, причем, согласно римскому военному уставу, солдат мог дослужиться до этого поста, — стали теперь не только постоянно раздаваться в виде милости, но даже нередко продавались тем, кто больше давал. Уплата жалованья вследствие плохой финансовой политики правительства, продажности и плутней значительного большинства должностных лиц производилась нерегулярно и чрезвычайно неполно.