Артур Миллер - Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна

• Название: Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна
• Автор: Артур Миллер
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-068196-9

Рассказы Артура Миллера. Безжалостно жестокие в своей психологической обнаженности, беспощадно талантливые в своей насмешливости. Одни можно отнести к «чистому» реализму, другие, скорее, к сюрреализму, но во всех безошибочно угадывается неповторимый стиль Миллера — не важно, идет ли в них речь о писателе, решившем создать очередной шедевр на… обнаженном женском теле, о стареющей светской даме, только в конце жизни обретшей счастье и любовь, — или о маленьком мальчике, одержимом совсем недетскими страстями…

---

Что-то тут между ними произошло. Еще ничего не поняв, он со страхом и неудовольствием почувствовал, что вступил с нею в какую-то связь, что он здесь уже не в одиночестве, и решил больше ничего не говорить, разве что при крайней необходимости. Тридцать лет назад он и сам занимался любовью на этом пляже. Тогда здесь не было столько домов. Это могло тогда происходить в траве на этой же самой дюне, хотя, насколько он помнил, та была повыше. Ее уже нет теперь, она умерла, и время, надо полагать, уже превратило ее в скелет. Но они-то занимались этим отнюдь не в полном молчании. И тогда было темно, насколько он помнил, на воде сверкала лунная дорожка, как шоссе, и свет от нее исчезал в ее черных волосах.

Она что, больше не собирается разговаривать? Он попытался принять веселый вид, но ему мешал страх. Он поднял на нее глаза. Быстрый взгляд вдаль, и он убедился, что спальный мешок не шевелится, как будто ее партнер уже отбыл в мир иной. А у нее вид был совсем не сонный. Вполне могло оказаться, что она все еще пребывает в нервном напряжении. На ее лбу явственно высветились какие-то напряженные размышления, это было видно и по ее опущенному взгляду.

— Вы подсматривали за нами.

У него перехватило дыхание, но он отлично помнил о своих правах.

— Я понятия не имел, что вы там…

— Я знаю, я вас видела.

— Правда? А я вас не видел. Вас трава скрывала.

— А я вас все же разглядела. Ну и как, здорово это смотрелось?

— Очень здорово.

Она повернулась и бросила взгляд в сторону спального мешка, покачала головой, словно чему-то радуясь или восхищаясь. Но, опустившись на песок, снова обернулась и поглядела через плечо, видимо, чтобы убедиться, что он по-прежнему не шевелится. Затем подтянула колени к себе и уселась лицом к нему практически в позе лотоса, выпрямив спину. Теперь она казалась почти восточного облика, полные круглые щеки высоко подпирали глаза, превращая их взгляд в суженный прищур.

— Вы ведь потом еще раз приходили, не так ли?

— Ну, я думал, вы уже закончили.

— Вы ж понимаете, мне вас было не видно, но я чувствовала, что вы здесь.

— Как это?

— Присутствие некоторых людей хорошо ощущается.

Она сидела молча и глядела на него; казалось, она ждет, когда произойдет то, о чем они как будто уже договорились. Ему не хотелось что-то говорить или что-то предпринимать, что могло бы неприятно удивить его самого или заставить уйти. Он на секунду отвернулся к морю, притворившись, что просто расслабился, не испытывая никакой нужды что-то говорить, потому что им было сейчас так хорошо и безопасно в этом обоюдном молчании. Но она встала, ловко, словно на хорошо смазанных шарнирах, и зашла в воду на несколько ярдов. Он весь вспыхнул, испугавшись, что сейчас потеряет ее. Решив последовать за нею, он вошел в воду позади нее, несмотря на то что вспомнил об отличном перочинном ножике, подарке жены надень рождения, который лежал у него в кармане; соленая морская вода, несомненно, испортит его. Она скользнула под мягко набежавшую волну. Вода была отчаянно холодная, но он опустился в нее и поплыл рядом с нею. Потом они встали в воде, повернувшись лицом друг к другу, она подплыла ближе и положила руку ему на плечо. Он взял ее за талию, привлек к себе и почувствовал, как она раздвинула ноги, обхватив его ими. Набежавшая волна окатила их с головой, они закашлялись и засмеялись, и она ухватила его за бедра, притянула к себе и поцеловала ледяными губами, затем отпрянула и поплыла прочь и вышла из воды на песок и, не останавливаясь, пошла к своему любовнику, который по-прежнему не шевелился.

Выходя из воды, он сунул руку в карман, вытащил ножик, открыл все четыре лезвия, вытер их мокрыми пальцами. Выдув влагу из углублений, он сел на песок. Полотенца у него не было, но солнце хорошо грело. От свежего воздуха, попадавшего в легкие, у него немного кружилась голова, и он откинул голову назад и закрыл глаза, расслабившись и вбирая в себя все вокруг. Надо все-таки что-то предпринять. Он повернулся и посмотрел в тот конец пляжа. Она сидела на своем одеяле и неотрывно смотрела на него. Так они и сидели, уставившись друг на друга, словно связанные одной шелковой нитью. Вот теперь он потеряет ее окончательно. В районе бедер у него возникла знакомая боль. Он вытянулся, лег на спину, как бы празднуя эту маленькую победу, что сумел прикоснуться к ее телу и, некоторым образом, соединился с нею духовно. И закрыл глаза. К его удивлению, тонкие щупальца сна сразу же коснулись его сомкнутых век; после заплыва в море он иной раз чувствовал себя таким же усталым и расслабленным, как после секса, и он понял, что, если захочет, вполне сможет заснуть. Перед внутренним взором уже начали возникать какие-то сонные образы, но солнце быстро нагревало все вокруг, и он непременно обгорит, поэтому он сел и, уже поднимаясь на ноги, еще раз глянул в тот конец пляжа, в сторону той заповедной дюны, и сердце у него упало. Их там не было. Шок отозвался болью в желудке, угрожая рвотой. Как это могло произойти столь быстро? Им ведь нужно было сложить ее одеяло и спальный мешок мужчины, собрать и упаковать остальные вещи, валявшиеся вокруг. Он поспешно бросился к дюне, где они были, но там не осталось ничего, а песок там был слишком сыпучий, чтобы сохранить какие-то следы. В груди комком застрял страх, заставил оглядеться во все стороны, но увидел он только море и пустой пляж. Он бросился к утоптанной тропинке, надеясь добраться до улицы прежде, чем они окончательно исчезнут, потом остановился, заметив белую майку, повисшую на остриях колючей травы. Нагнувшись, он взял ее в руки и почувствовал остатки тепла ее тела, еще оставшиеся на хлопчатобумажной ткани. Или ее забыли здесь другие любовники, что были здесь раньше, а теперь ее согрело тепло солнца? Его снова обуял страх переступить некую сдерживающую грань и оказаться в полном проигрыше. Но в этот же самый момент, тяжкий и мрачный, его вдруг подхватил поток огромной радости, не связанный совершенно ни с чем. Он взобрался наверх по тропинке, добрался до улицы и свернул по направлению к дому, где гостили они с женой. Как это все же странно, думал он, что теперь это так мало значит, были они здесь или не были, если все, что он тогда увидел, оставило его в таком счастливом состоянии?

ДУРНУШКА. ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЖИЗНИ

Дурнушка. История одной жизни

I

Когда она всплыла на поверхность, выбравшись из глубокого сна, ей показалось, что на нее дует ледяной ветер. Вчера в Центральном парке было тепло, ведь уже стоял июнь. Открыв глаза, как всегда, обращенные в его сторону, она заметила, какое у него странное, побледневшее лицо. Хотя то, что она всегда называла его «сонной улыбкой», было на месте, обычный намек на счастье в изогнутых уголках его губ, он как будто гораздо тяжелее давил на матрас. И она немедленно поняла — с ужасом и отвращением подняв руку и прикоснувшись к его щеке, — что это конец всей этой длинной истории. И первой ее мыслью, чем-то вроде жалобного протеста против возможной ошибки, было: но ему ведь всего шестьдесят восемь!

Страх, но не слезы, никаких внешних проявлений. Просто тяжелый удар кулаком по голове. У жизни тоже есть кулаки.

— Ах! — громко и жалостно воскликнула она и прижала ладони к губам. — Ах! — Она наклонилась над ним, ее шелковистые волосы коснулись его лица. Но его здесь уже не было. — Ах, Чарлз! — Она ощутила некоторую злость, но ее быстро вытеснил здравый смысл. И удивление.

Это удивление так и осталось при ней — удивление, что вся ее жизнь в конечном итоге свелась к чему-то очень малому, но все же одарила ее этим человеком, этим мужчиной, который никогда ее не видел. А теперь он лежит здесь, внушая лишь страх и благоговение.

Ох, если бы ей еще хоть один разок удалось поговорить с ним, спросить его, рассказать ему… что? Эта заноза так и сидела у нее в сердце — удивление. Что он любил ее и никогда не видел ее за все четырнадцать лет их совместной жизни. В ней всегда, помимо всего прочего, жило стремление каким-то образом попасть в поле его зрения, словно от этого секундного взгляда на нее его мерцающие глаза очнутся от своего вечного сна.

«Ну и что мне теперь делать? Ох, Чарлз, дорогой мой, что же мне теперь делать с тем, что у меня осталось?»

Что-то как будто еще не окончилось. Однако, сказала она себе, надо полагать, ничто никогда окончательно и не кончается, кроме как в кино, когда зажигается свет и ты стоишь на тротуаре, все еще щуря глаза.

Она еще раз пододвинулась ближе и прикоснулась к нему, но его уже здесь не было, он уже ей не принадлежал, он уже стал ничем, и она отдернула руку и села, свесив одну ногу с кровати.

Она всегда ненавидела свое лицо, ненавидела, еще будучи маленькой девочкой, но знала, что у нее есть чувство стиля, и по крайней мере раз в день довольствовалась и этим, а также своим великолепным, литым телом и потрясающе длинной шеей. И да, конечно, своей ироничностью. Да, она была снобом, да и хотела им быть. Она умела при ходьбе придать своим бедрам еле заметное вращательное движение, хотя и не питала никаких иллюзий насчет того, что это может компенсировать ее втянутые щеки, словно кожу ей стянуло квасцами при дублении, и слишком выпирающую верхнюю губу. Немного похоже на Дизраели[30], однажды подумала она, наткнувшись на его портрет в школьном учебнике. И еще слишком высокий лоб (она не желала не замечать любые отрицательные детали). Ей иногда приходило в голову, что ее силком вытащили из чрева матери и при этом растянули; или что мать во время беременности напугал вид жирафа. На вечеринках она неоднократно подмечала, как мужчины, приблизившись к ней сзади, вдруг останавливались пораженные, когда она оборачивалась к ним лицом. Но она научилась коротким взмахом отбрасывать в сторону свои шелковистые светло-каштановые волосы и напускать налицо ироничную защитную улыбку — молчаливое извинение за их неизбежную блеклость. У нее был определенный шарм, и этого ей было почти достаточно, но не совсем, конечно; она ощущала свою ущербность с самого детства, когда мать совала ей под нос журнал «Космополитен» с рекламой крема «Айвори»[31] и с преувеличенной теплотой и любовью восклицала: «Вот она, настоящая красота!», словно, если достаточно пристально смотреть на картинку, ей удастся стать похожей на одну из этих девушек. В такие минуты она чувствовала себя проклятой. И тем не менее в возрасте пятнадцати лет она решила, что в промежутке между щиколотками и грудями она ничуть не менее привлекательна, чем Бетти Грэбл, ну почти такая же. Когда ей стукнуло шестнадцать, тетя Айда, приехавшая к ним погостить из Египта, сказала ей: «У тебя внешность египтянки; египетские женщины обычно очень горячие». Вспоминая это необычное замечание, она всегда начинала смеяться, оно сразу поднимало ей настроение, даже на седьмом десятке, когда Чарлз уже умер.