Александр Боханов - Павел I

• Название: Павел I
• Автор: Александр Боханов
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4331-2

Император Павел I — фигура трагическая и оклеветанная; недаром его называли Русским Гамлетом. Этот Самодержец давно должен занять достойное место на страницах истории Отечества, где его имя все еще затушевано различными бездоказательными тенденциозными измышлениями. Исторический портрет Павла I необходимо воссоздать в первозданной подлинности, без всякого идеологического налета. Его правление, бурное и яркое, являлось важной вехой истории России, и трудно усомниться в том, что если бы не трагические события 11–12 марта 1801 года, то история нашей страны развивалась бы во многом совершенно иначе.

---

В конце апреля 1782 года «граф Северный» покинул Италию и 7 мая был уже в «столице мира» — Париже. Большой шумный город, не спящий ни днём ни ночью, каскад лиц, круговорот вещей и событий на первых порах сбивали с толку. Так как ничего подобного раньше наблюдать не доводилось, то предыдущий опыт не играл никакого значения. Надо было сообразовываться с обстоятельствами в новых, необычных условиях. Барону Остен-Сакену Цесаревич писал 14 мая 1782 года: «Вы видите, откуда я Вам пишу, — из настоящего водоворота людей, вещей и событий; молю Бога, чтобы Он даровал мне силы справиться со всем. Друг мой, я вижу здесь совершенно иное, чем то, что мне известно было доселе. Я ещё не знаю, что я буду делать, я едва помню, что со мной было; вот какой я веду образ жизни в данный момент, но когда немного заботишься о своей репутации, то труды и бдения не кажутся страшными. Сеешь для того, чтобы собирать жатву, и тогда чувствуешь себя вознагражденным за всё».

Король Людовик XVI (1754–1792, Король с 1774 года) и Королева Мария-Антуанетта (1755–1793) стремились произвести на русских гостей наилучшее впечатление. Прием в Версале затмил всё, что ранее приходилось видеть Павлу в Петербурге, Берлине и Вене. Оперный спектакль в великолепной Версальском театре, а затем роскошный бал во дворце «Малый Трианон» потрясали изысканностью и роскошью. По словам очевидца, Мария Фёдоровна «имела на голове маленькую птичку из драгоценных камней, на которую едва можно было смотреть, так она блистала. Она качалась на пружине и хлопала крыльями по розовому цветку». Великая княгиня произвела впечатление; ничего подобного присутствовавшие никогда не видели.

В честь гостей были и другие королевские балы, в том числе в Зеркальной галерее Версаля, расписанной знаменитым французским живописцем Шарлем Лебреном (1619–1690). Русские гости смогли поразить воображение пресыщенной версальской публики, Павел, свободно владевший французским языком, сыпал остротами, которые потом передавались из уст в уста.

Родственники Короля тоже желали отличиться; Людовик-Жозеф Бурбон принц Конде (1736–1818) в своем замке в Шантильи устроил трёхдневный праздник в честь русских гостей, — праздник, по своему великолепию превзошедший блеск Версаля. Здесь после спектакля «граф Северный» с супругой ужинали на «Острове Любви», а на следующий день была охота на оленей…

Были не только балы и спектакли. Уже в первый день пребывания в Париже, 7 мая 1782 года, Павел инкогнито посетил католическую мессу, а потом наблюдал процессию «кавалеров Святого Духа». Затем были смотры войск, осмотры казарм, больниц, приютов, библиотек; он интересовался всем. Бомарше читал ему ненапечатанную ещё «Свадьбу Фигаро», а на обратной дороге из Шантильи Великокняжеская чета посетила могилу писателя и мыслителя Жан-Жака Руссо (1712–1778) в Эрменонвиле, совершенно не подозревая, что они находятся во Франции накануне крушения. Страшная революции через несколько лет сметёт монархию, а «отцом» этой революции по праву назовут ненавистника существующих устоев — Руссо. 21 января 1793 года в центре Парижа под улюлюканье толпы Людовику XVI отрубят голову; 16 октября того же года революционные маньяки так же поступят и с Марией-Антуанеттой.

Некоторые из утончённых аристократов, блиставших при Дворе Людовика XVI, спасшиеся чудом и обезумевшие от революционного ужаса, будут скитаться по всей Европе в поисках приюта и пропитания. Среди них будут и те, которые когда-то в своих великолепных дворцах принималиу себя «графа Северного» — Принц Конде, граф д’Артуа, граф Прованский. Они получат покровительство и субсидии от Императора Павла…

Но все это случится через годы, В 1782 году подобное и вообразить было невозможно. Гримм не без восхищения сообщал Екатерине: «В Версале Великий князь производил впечатление, что знает французский двор, как свой собственный. В мастерских наших художников (в особенности, он осмотрел с величайшим вниманием мастерские Грёза и Гудона) он обнаружил такое знание искусства, которое могло только сделать его похвалу более ценною для художников. В наших лицеях, академиях своими похвалами и вопросами он доказывал, что не было ни одного рода таланта и работ, который не возбуждал бы его внимания… Его беседы и все его слова, которые остались в памяти, обнаружили не только весьма проницательный, весьма образованный ум, но и утончённое понимание всех оттенков наших обычаев и всех тонкостей нашего языка».

Неизвестно, какое впечатление подобные донесения производили на Екатерину II, но вряд ли она испытывала особую радость, С одной стороны, она могла гордиться, что Цесаревич так блестяще себя показывает в Европе. Но с другой, чувство личной неприязни не давало возможности забыть, что Павел — угроза, Павел — враг и его подлинное место совсем не в золотых залах Версаля. И она испортила пребывание Павла Петровича во Франции.

Цесаревич получил письмо матери, из которого следовало, что в Петербурге раскрыт «заговор» против Самодержицы и главными «преступниками» явились добрые знакомые Павла Петровича: флигель-адъютант Павел Бибиков и находившийся в свите Цесаревича князь Александр Куракин. Как писала Императрица, она приказала арестовать Бибикова «по причине предерзостных его поступков, кои суть пример необузданности, развращающей все обязательства».

В основе «заговора», как справедливо утверждали, лежала «копеечная история». Была перехвачена переписка между Бибиковым и Куракиным, в которой молодые люди без стеснения критиковали нравы при Дворе и особенно главного фигуранта — Г. А. Потёмкина, или «кривого»,[46] который подыскивал для повелительницы «ночные грелки» по своему усмотрению из числа темпераментных офицеров и придворных. Эти, как позже выразилась Екатерина, «бабьи сплетни» произвели на «вольнолюбивую» Императрицу просто оглушительное впечатление. Она устроила публичную историю на основании нескольких фраз из частной переписки. Да, видно уроки её общения с Вольтером на темы «свободы», «прав личности» и всеобщей «справедливости» для Екатерины прошли даром…

Поразительно, но многочисленные симпатизанты Екатерины никогда не видели в позиции Императрицы ничего предосудительного. Наоборот. Они традиционно метали стрелы критики по адресу Цесаревича, обвиняя его в том, что он вращался в «непозволительной умственной атмосфере». Но ведь о произволе Г. А. Потёмкина, о его самодурстве и грубости говорили тогда многие, или, как выразился Куракин в ответном письме Бибикову, «все честные люди».

Екатерина II, которая всегда старалась быть выше «бабьих сплетен», в данном случае показала себя именно мелкой и склочной бабой. Вся данная история была раздута исключительно для того, чтобы устроить публичную выволочку, нет, ни Бибикову или Куракину — эти молодые люди её мало интересовали. Она желала нанести оскорбление Цесаревичу, которому переслала письмо Бибикова и своё собственное описание «его покаяния». Павел должен был знать, что она — «Великая Государыня» — видит и знает всё, и одним мановением руки может уничтожить любого, кто вздумает умалять её величие. Павел Петрович тут не являлся исключением; он первый верноподданный, он холоп, и она может обращаться с ним так, как ей заблагорассудится.

И ещё одно, что должен был усвоить Павел. Он не имеет права на дружбу, на душевную привязанность; у него не может быть никакого «своего мира», не устроенного по «милостивому» разрешению Самодержицы. Так случилось и в данном случае. Павел Петрович переживал, что вскорости последует отзыв из его свиты князя Александра Куракина — единственного человека, которому он доверял полностью. Князю пришлось писать покаянное письмо Императрице и уверять её, что он никогда не имел никаких «тайных мыслей» и не разделяет мнений своего друга Бибикова. Князь Куракин[47] отозван не был, но как только вернулся в Россию, был немедленно выслан из Петербурга в свое имение под Саратовом без права возвращаться «без особого разрешения». Ещё раньше в Астрахань был сослан Бибиков.

Не сохранилось свидетельств того, как Павел Петрович переживал банковскую историю. Однако трудно усомниться в том, что он тяжело её переживал. Ужасное ощущение не иметь права на дружбу, невозможность никогда быть самим собой — напрягали нервы выше всякой меры. Цесаревич держался, но однажды высказал то, что было на душе. На одном из вечеров в Версале, во время дружеской беседы в узком кругу, Людовик XVI спросил «графа Северного», имеются ли в его свите люди, которым он полностью доверяет. Павел Петрович дал ответ, который мог смутить Короля: «Я был бы очень недоволен, если бы возле меня находился какой-нибудь привязанный ко мне пудель; прежде, чем мы оставили бы Париж, мать моя велела бы бросить его в Сену с камнем на шее».

Поклонники Екатерины всегда усматривали в этом высказывании «оскорбление Императрицы». Конечно, это была метафора, но, по сути, в ней выражено истинное положение вещей, И чему тут двести лет возмущаться? Тому ли, что Павел Петрович позволил сказать правду? Что он выразил не какие-то «нервные импульсии», а ясное представление о беспрестанном произволе своей матери? Может быть, такие высокопоставленные персоны, как Король и Королева, не должны были сие слышать? Но почему? О недоброжелательном отношении Екатерины к сыну знали при всех европейских дворах; тут не было никакой ни «династической», ни «государственной» тайны.