Александр Боханов - Павел I

• Название: Павел I
• Автор: Александр Боханов
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4331-2

Император Павел I — фигура трагическая и оклеветанная; недаром его называли Русским Гамлетом. Этот Самодержец давно должен занять достойное место на страницах истории Отечества, где его имя все еще затушевано различными бездоказательными тенденциозными измышлениями. Исторический портрет Павла I необходимо воссоздать в первозданной подлинности, без всякого идеологического налета. Его правление, бурное и яркое, являлось важной вехой истории России, и трудно усомниться в том, что если бы не трагические события 11–12 марта 1801 года, то история нашей страны развивалась бы во многом совершенно иначе.

---

Однажды весной, поздно вечером, «при лунном свете», вместе с князем Куракиным и двумя слугами Павел Петрович прогуливался по безлюдному Петербургу. На одной из улиц Цесаревич заметил «высокого и худого человека, завернутого в плащ». Лицо разглядеть было невозможно и «только шаги его по тротуару издавали странный звук, как будто камень ударялся о камень». Наследник Престола сначала был «изумлён», а затем ощутил «охлаждение в левом боку», к которому «прикасался незнакомец». Павел Петрович тут же обратил внимание Куракина на присутствие нового спутника, шедшего слева от него. Однако князь ничего не видел и не ощущал.

Павел Петрович начал рассматривать спутника «внимательно» и разглядел взгляд, «какого не видел ни прежде, ни потом». Будущего Императора охватила дрожь, но «не от страха, а от холода». Вдруг незнакомец произнес «Павел!». Это обращение повергло в шок и ужас, но Куракин так ничего и не слышал, и не видел, шествуя, не обмеренный тяжелыми мыслями и видениями. Вдруг таинственный спутник остановился и произнес; «Павел, бедный Павел, бедный князь!»

Цесаревич затрепетал и, «сделав отчаянное усилие», спросил у незнакомца: кто он и чего он хочет? В ответ прозвучал монолог, уже двести лет служащий предметом пересудов; «Бедный Павел! Кто я? Я тот, кто принимает в тебе участие. Чего я желаю? Я желаю, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты не останешься в нём долго. Живи как следует, ежели желаешь умереть спокойно, и не презирай укоров совести: это величайшая мука для великой души».

Незнакомец замолк, и Павел Петрович не мог больше у него ничего спросить, молча следовал за ним, пока не вышли к Неве около здания Сената. Там таинственный спутник подошел «к одному месту» в центре площади и обратился к Престолонаследнику с прощальным напутствием: «Павел, прощай, ты меня снова увидишь здесь и ещё в другом месте», И только тут стали открываться черты незнакомца, и Павел Петрович явственно разглядел лицо своего прадеда — Петра Первого. Затем образ исчез, и Павел Петрович остался стоять пораженный. Его удивление со временем только «усилилось», когда он узнал, что Екатерина II именно на этом месте повелела поставить памятник Петру Первому…

Можно ко всей этой истории относится серьезно? Скорее «нет», чем «да». Начнём с конца. Павел Петрович прекрасно знал, что в Петербурге уже много лет идёт подготовка к открытию памятника Петру Первому, над которым французский скульптор Этьен Морис Фальконе работал с 1766 года. Было определено и место на берегу Невы: площадь между зданием Адмиралтейства и Сената. Отлитые в бронзе части монумента выставлялись для обозрения публики, начиная с 1770 года. Была доставлена из окрестностей Петербурга и огромная гранитная скала — будущий постамент. Открытие памятника состоялось в день столетия восшествия на Престол Петра Первого — 7 августа 1782 года, когда Павел Петрович с Марией Фёдоровной находились в Германии. Но о грядущем событии Цесаревич был прекрасно осведомлён. Никакого «пророческого предзнаменования» тут не существовало.[129]

Что касается предсказания «о смерти до срока», то с этой мыслью Павел рос и мужал многие годы. Она фактически никогда его не покидала, и вся окружающая действительность снова и снова подтверждала подобные опасения. Выражение «бедный Павел» использовал ещё Никита Панин, и Цесаревич его не раз слышал за своей спиной. Являлся ли Пётр I правнуку наяву или рассказ об этом — только салонная мистификация? На эти вопросы никто убедительно ответить не сможет.

Но предположение о мистификаций кажется более правдоподобным, учитывая, что рассказ завершился улыбками и ухмылками не только присутствующей публики, но и самого рассказчика. Больше всех была потрясена баронесса Оберкирх, которая восприняла всё сказанное серьезно. Когда же Павел Петрович через два месяца читал вслух письмо из России об открытии памятника Петру, то, улучив мгновение, с улыбкой на лице приложил палец к губам, показывая баронессе, что здесь сокрыта их тайна. Оберкирх при этом вдруг заметила, что он «побледнел». Была ли это игра света или игра воображения — теперь уже не узнать. Ясно только одно: будучи совершенно православным человеком, Павел Петрович никогда бы не мог серьезно относиться к каким-то «видениям», если бы даже они и имели место…

Император Павел искренне радовался строительству величественного замка в центре Петербурга, грандиозного строения, ещё невиданного в России. Это была последняя в его жизни радость. Теперь и у него есть своя резиденция, отвечавшая духу Царя-рыцаря. Снаружи сооружение действительно походило на средневековый рыцарский замок, а внутри было отделано с роскошью необычайной. Архитектор Винченцо Бренна (1750–1814), родом итальянец, приглашенный в Россию ещё Екатериной II в 1780 году, выполнил волю Императора — создать нечто небывалое.

Сегодня трудно судить о той, поистине имперской, роскоши, отличавшей Михайловский замок в год окончания строительства. Мебель, мрамор для отделки, бронза, люстры, картины, гобелены привозились из Европы, главным образом из Италии; многие предметы и всё оформление были сделаны русскими мастерами. Павел Петрович, Мария Фёдоровна и их сын Константин с супругой занимали комнаты на втором этаже замка, «в бельэтаже», а Великий князь Александр и большая часть придворного штата размещались на первом. Младшие дети и обслуживавший персонал поселены были на последнем, третьем, этаже.

Ныне от первозданного облика сохранился только внешний контур и некоторые детали декора. После гибели Императора здание было тотчас покинуто всеми обитателями и переоборудовано в военно-инженерное училище. Внутри всё было перестроено, а художественные коллекции вывезены и рассредоточены по разным местам; многое за два века было утеряно, продано за границу или просто погибло естественным путём.

Сохранилось подробное описание Михайловского замка и всех его сокровищ, сделанное немецким писателем и мыслителем Августом-Фридрихом-Фердинандом Коцебу (1761–1819), составленное по поручению Императора Павла. Коцебу испытывал к Павлу Петровичу стойкое чувство симпатии, не оставившее его и после убийства Самодержца.[130] Так как Коцебу принадлежал к числу лиц, практически ежедневно общавшихся с Императором в последние недели его жизни, то данные свидетельства имеют особую ценность.

По поводу чувства, которое вызывало у Павла Петровича его архитектурное детище, Коцебу написал: «Ему доставляло удовольствие самому водить своих гостей и показывать им сокровища из мрамора и бронзы, выписанные из Рима и Парижа. Льющаяся через край похвала, с которой превозносилась до небес малейшая безделушка, и постоянное повторение восклицаний, что подобного нет нигде в мире, вызвали, наконец, у него мысль сделать описание этого восьмого чуда света. В самых лестных выражениях он возложил эту работу на меня».

Коцебу начал описывать Михайловский замок, стал зарисовывать наиболее примечательные особенности отделки, предметы интерьера и убранства. Павел Петрович всё время интересовался ходом работ и призывал писателя «ничего не описывать поверхностно, а везде и во всем входил в большие подробности». В результате — появился подробнейший путеводитель-каталог по залам Михайловского замка. Остановимся на описании кабинета-спальни, где Павел Петрович встретил свою смерть.

«Множество ландшафтов, — свидетельствовал Коцебу, — по большей части, Верне, некоторые из них Вувермана и Вандермей-лера и ван дер Мейлена, висели по стенам, обложенным деревом, окрашенным в белый цвет. По середине стояла маленькая походная кровать, без занавесок, за простыми ширмами; над кроватью висел ангел работы Гвидо Рени. В одном углу комнаты помещался портрет рыцаря-знаменосца, работы Жана ле Дюка, которым очень дорожил Император[131]. Плохой портрет Фридриха II и плохая гипсовая статуя, изображающая этого же Короля верхом, помещённая на мраморном пьедестале, составляли странную противоположность с этими великолепными картинами».

«Письменный стол Императора был замечателен во многих отношениях. Он покоился на ионических колоннах из слоновой кости, с бронзовыми цоколями и капителями; решетка из слоновой кости самой тонкой работы, украшенная маленькими вазами тоже из слоновой кости, окружала его.[132] Ещё на одной из стен висела картина, изображающая все формы обмундирования русской армии».

На полу красовался великолепный ковер, и комната имела двое дверей, «скрытых занавесью». Одна из них «вела в чуланчик, имеющий известное назначение», иначе говоря — туалет, а другой «запирался шкаф, в котором складывались шпаги арестованных офицеров». Двойные двери, «которые из комнаты Императора вели в апартамент Императрицы, не были открыты, а заперты ключом и задвижкой».

В спальню-кабинет обычно попадали из библиотеки и этот проход «также состоял из двух дверей, и, благодаря чрезвычайной толщине стен, между этими двумя дверями оставалось пространство, достаточное для того, чтобы могли устроить направо и налево две другие, потаённые, двери. Тут они, действительно были: дверь направо (если выйти из спальни) служила для помещения знамён; дверь налево открывалась на потайную лестницу, которая вела в комнаты на первом этаже замка». На первом этаже имелись также апартаменты Императора и там пребывали придворные, а не только Кутайсов и княгиня Гагарина, как иногда пишут.