Александр Кожев - Атеизм и другие работы

• Название: Атеизм и другие работы
• Автор: Александр Кожев
• Издательство: Праксис
• Жанр: Религия
• Год: 2006
• ISBN: 5-901574-56-7

Собрание работ знаменитого русско — французского философа, в основу которого легла недавно обнаруженная в архиве автора рукопись «Атеизм», включает произведения, написанные им в 1920–1960 годы, впервые публикующиеся на русском языке. Представленные тексты охватывают все основные аспекты и периоды творчества французского мыслителя, включая его историко — философские изыскания, работы по метафизике, политико — правовые сочинения, статьи по философии культуры.

---

Итак, смерть и убийство [ — ] это конец индивидуума, и только индивидуума. Но мы видели, что живое только то, что может умереть, существующее только то, что может перестать существовать: бытие в своем отличии от небытия есть становящееся и конечное бытие. Таким образом, мы видим, что жить и вообще реально существовать может только индивидуум, и существовать он может только как потенциально умирающий и, рано или поздно, фактически уничтоженный. Его существование наличествует как взаимодействие с миром, вернее, с другими индивидами в мире, и его уничтожаемость не что иное, как всегда возможное превращение этого взаимодействия в уничтожение. Взаимоотношение есть выражение однородности взаимодействующих, и эта однородность наличествует как возможность (а в конце концов и факт) взаимного убийства[109]. Убийство это реализация потенциальной конечности взаимодействия; во взаимодействии одно (в конце концов) уничтожает другое или уничтожено им, и это уничтожение одновременно («естественная») смерть, убийство и самоубийство. Взаимодействие как потенциальное уничтожение, как взаимное изменение, есть выражение однородности индивидов на фоне мира, однородности внутри данного способа бытия (и оно различно в зависимости от этого способа); как актуальное же уничтожение, взаимодействие есть выражение однородности (индивидов и мира) по отношению к ничто, реализация конечности как отличия от небытия.

Таким образом, данность «человеку в мире» смерти и убийства вне его самого, т. е. в мире, есть данность конечности убиваемого и, одновременно и тем самым, данность его отличия от небытия. Это не данность конечности всего бытия, ибо в этой данности сам человек и (остальной) мир даны как существующие и живущие, как «свидетель» и «фон» смерти, и поэтому это не данность бытия «снаружи», в его «противостоянии» ничто. Но здесь все же, как в данности конечности бытия в целом, как‑то «дано» небытие. Оно здесь «дано» не как «нечто» вне мира и бытия, а внутри бытия и мира, которые даны как «пронизанные»[42] небытием, «появляющимся» там, где умирает индивидуум, который своей смертью открывает брешь в бытие, через которую «видно» небытие, «присутствующее» в мире в отсутствии в нем Умершего индивида[110]. Конечно, все это надо понимать метафизически. Ведь небытия нет, оно ничто, и поэтому оно не может появляться и присутствовать в мире, не может его пропитывать[43] или, если угодно, оно «появляется» своей невозможностью появиться (оно невозможность, а не возможность бытия), «присутствует» своим вечным присутствием (оно ничто, его нет), а «пропитанность» бытия им есть пропитанность ничем, т. е. непроницаемость, непрерывность бытия[111]. И оно не может быть дано, раз его нет; или, опять же, оно дано в своей неданности, т. е. так как между «неданностями» нет различий (ведь их нет!), в неданности вообще, в неданности умершего индивидуума. Впрочем, эта последняя не- данность не есть неданность вообще; это неданность неданности индивида (как такового, т. е. как живого)[112], данность конечности его, не только потенциально, но и актуально, как конченности. Поэтому и можно сказать, что в данности смерти индивида в мире ничто «дано» не как «нечто» вне мира (вне которого нет ничего), не как «такового», так сказать, а как «присутствующего» в мире. Если данность конечности бытия в целом есть «данность» «небытия» «как такового», и, одновременно и тем самым, данность бытия «снаружи», то здесь бытие дано «изнутри», а «небытие» «дано» из бытия, как «присутствующего» в нем и его «ограничивающего». Но здесь и «ограничивающее» бытие [ — ] ничто, не больше чем ничто, т. е. эта граница есть отсутствие границы, есть безграничность бытия. Смерть индивида не конец бытия; она — ограниченность индивидуума, но ограниченность «ничем», т. е. ничем — не — ограниченность, безграничность его как бытия. Смерть индивидуума не нарушает непрерывности становления бытия, ибо бытие как таковое неиндивидуально и конец индивидуума для него безразличен. Но индивидуум — существующее бытие, и всякое существующее бытие индивидуально; а само бытие лишь момент существования, ограниченное от него только idealiter и вне его не существующий, сливающийся с ничто. Поэтому конец существования, конец индивидуальности есть и конец бытия[113]. Но конец индивидуума не есть конец индивидуальности. Индивидуум ex definitione не исчерпывает всего бытия: он отличен от другого существующего, т. е. индивидуального, он один из многих и среди многих[114]. Поэтому‑то его конец и не есть конец бытия, для которого этого его конца вовсе нет, и в этом смысле данное «изнутри» бытие безгранично. Но как конец существующего или существовавшего (индивида) это и конец бытия, если и не как такового, но вообще, т. е. как существовавшего в этом существовании. Поэтому если данность смерти индивидуума и не есть данность конца бытия, то она есть данность его конечности (возможности его конца). Данный индивидуум не исчерпывает всего бытия и потому его конец для бытия безразличен. Но бытие исчерпано в индивидуумах и поэтому их конечность есть и конечность бытия. Индивидуальная смерть (другой и нет) не уничтожает бытие, но оно существует только в индивидуумах, т. е. как смертное умирающее и уничтожаемое в них, т. е. его безграничность есть безграничность умирающих индивидуумов. Данное «снаружи», в своем «противостоянии» ничто, бытие само дано как таковое как конечное и ограниченное (пусть только «ничем»). Данное же «изнутри», оно Дано как безграничное, но не как таковое бытие, а как существующее, как бьггийствующее в безграничном множестве индивидуумов, конечных и кончающихся. Данное таким образом бытие дано как конечное не по отношению к чему‑либо иному (как в Данности «снаружи»), а в себе самом, как конечное и Кончающееся в каждой форме своего существования (т. е. в каждом индивидууме), в каждой точке своего протяжения и в каждом мгновении своего дления (Dauer). Оно дано как «пропитанное» небытием, как «прерываемое» им в каждой своей точке, но как «прерываемое» «ничем», и как непрерывно безграничное.

Таким образом, данность «человеку в мире» смерти вне его, т. е. в мире, есть данность ему бытия «изнутри», как непрерывного и безграничного в целом, но всюду и всегда прерываемого и ограниченного, конечного и кончающегося в каждой форме своего (индивидуального) существования. Мир в целом дан человеку как нечто прочное, на что можно положиться, и данный себе в мире, он дан себе в тонусе спокойной (ruhige) (или беспокойной (tдtige, bewegliche)) уверенности (Gewissheit). Но фактически[115] он полагается не на мир, а на индивидуумы в нем, а они‑то конечны, проходящи и до крайности нестабильны: — убегая от врагов, человек положился на свою лошадь, а она сломала себе ногу; человек доверил свои деньги честному другу, а он умер и т. д. и т. д.; он знает, конечно, что земля не погибнет завтра, но что ему с того — разве не может сейчас от землетрясения образоваться трещина в которой он погибнет? Мир в целом ему дан как нечто стойкое, но этот мир распадается на индивидуумов, исчерпывается в них, а в их стойкости нет (или нет полной) уверенности. Человек дан себе в мире конечных и кончающихся индивидуумов, умирающих и убивающих друг друга[116]; вернее, во взаимодействии с миром он взаимодействует с одним из них, но он не уверен, что может положиться на него в этом взаимодействии, т. е. он знает, что он может погибнуть и исчезнуть как таковой. Пока он взаимодействует, он уверен, ибо взаимодействие обосновывает однородность взаимодействующих; но он не уверен в самом этом взаимодействии, ибо оно предполагает однородность, которая может исчезнуть с исчезновением одного из взаимодействующих. Во взаимодействии с чем‑либо человек дан себе в тонусе уверенности (данность взаимодействия «изнутри»), но на это «что‑то» ни он сам, ни само взаимодействие (данное «снаружи») не даны в этом тонусе. Человек, данный самому себе как взаимодействующий с миром и в мире смерти и убийства, не может быть дан и не дан себе в тонусе спокойной уверенности.

Человек, данный себе таким образом, напоминает человека на болоте. Он знает, что болото в целом может его нести, и если бы он мог опереться на него всего, он был бы вполне уверен. Но этого он не может. Он старается захватить как можно больше, кладет доски и т. д., но никогда не знает, достаточно ли он захватил. Он стоит на кочке, но не знает, долго ли она будет его держать, и он боится на ней оставаться. Он осматривается, ищет другую (более прочную?) кочку, избегая явно зыбких мест (а может быть, они‑то и прочнее?), прыгает на нее и снова боится, снова ищет и т. д. без конца или, вернее, до конца: — он бежит до тех пор, пока не утонет, и пока он не утонул, он бежит — такой человек не спокоен и не уверен; ему жутко.

Человек, данный себе таким образом, дан себе в тонусе жути: ему жутко в жутком мире убийства и смерти. Ему жутко видеть уничтожение вещей[117] (разве не жутко на пожаре?), жутко видеть смерть и убийство. Но не только это; ему жутко там, где была смерть, где нет того, что было (разве не жутко в «мертвом городе»?), где он видит отсутствие того, что могло бы быть (ведь жутко в пустыне, где так много «незаполненного» пространства), а особенно где он ничего не видит (как жутко ночью!). Ему Жутко еще и там, где нет конца, но есть конечность, где еще нет смерти или убийства, но где они могут быть (ведь жутко около безнадежного больного или приговоренного к смерти; а разве не жутко там, где «пахнет убийством»?)[118]. А что значит, что «человеку в мире» всюду и всегда жутко, или, по крайней мере, что ему всюду и всегда может быть жутко.