Ефим Гольбрайх - Былой войны разрозненные строки

• Название: Былой войны разрозненные строки
• Автор: Ефим Гольбрайх
• Издательство: Издательское содружество А. Богатых и Э. Ракитской
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-98575-166-X

Автор настоящих записей, — свидетельствовал Василь Быков, — безыскусно, но очень правдиво, со скрупулезной точностью участника и очевидца повествует о пережитом, тем самым внося свой благородный вклад во всенародную копилку памяти о тех героических днях, примет которых все меньше остается в нашем сегодня… Ефим Гольбрайх прошел всю Великую Отечественную войну. Был рядовым солдатом пехоты, комсоргом батальона и полка, командиром стрелковой роты, заместителем командира штрафной роты. Участвовал в обороне Москвы, Сталинграда, освобождении Севастополя, Украины, Прибалтики. Был ранен, награжден четырьмя орденами и многими медалями. После войны много лет работал в искусстве. В бывшем СССР и в Израиле вышли его книги «Солдатские судьбы», «Записки театрального администратора»; «Последние участники» и другие.

---

Всех убили чеченцы…

Соломон Шоп.

В батальоне был молодой солдат Черепанов. Так случилось, что батальон освобождал его родное село, где у него оставались мать и девушка. Село было занято неожиданно, никто и не подозревал, что русские так близко. Дом находился на окраине. Распахнув дверь увидел мать. Но в каком виде! Мать была сравнительно молодой женщиной — едва за сорок. Она была накрашена, завита и совсем не походила на несчастную, заморенную голодом. Рядом с ней, в таком же расфранченном виде, стояла его девушка… Забежали соседи, сказали, что мать открыла публичный дом для немцев и вовлекла в эту грязь его девушку! Черепанов весь затрясся. И застрелил мать! Хотел застрелить и девушку, вошедший комбат не дал.

Этих женщин ненавидели больше, чем немцев.

Ида Черепанова (однофамилица).

Училище было в Перми (тогда Молотов), где они жили. В 1943 году, надорвавшись на непосильной работе, умерла мать… Единственный сын. Братьев и сестер не было. Отца он не помнил. Пошел к начальнику училища генерал-майору Коротаеву И тот отказал!

— Училище, мол, будет грузиться на фронт. — Это было вранье. И это знали все. Что делать? Мать. Больше никогда не увидит. И он ушел в самоволку. Всю ночь просидел у изголовья. На похороны не остался. Хоронили соседи. На проходной его уже ждали — сорвали погоны, отобрали ремень, отстегнули хлястик, руки назад. Построили училище:

«ПОД ВИДОМ похорон матери пытался дезертировать. Надо расстрелять, но мы решили отправить в штрафную роту». — Никуда не отправили. Десять суток просидел на строгом аресте — хлеб и вода.

Давид Кушнер.

Самые страшные месяцы Ленинграда — февраль и март 1942 года. Три дня в городе не было хлеба, даже блокадной пайки!.. И воды. В эти месяцы умирало по тридцать-сорок тысяч человек в день… У больницы Эрисмана поставили шест с надписью «Трупы не бросать!» Но никто не обращал на это внимания — вокруг было огромное количество трупов. Были случаи, когда дети убивали родителей из-за карточек. И наоборот… Приезжающие с фронта военные, более «упитанные», боялись ходить по городу, могли убить и съесть…

Но ежедневно из Москвы прилетал самолет с продуктами для первого секретаря Ленинградского обкома, члена Политбюро Жданова. В перестроечные годы в газетах промелькнул снимок: личный повар Жданова печет ему ромовые бабы. И это в то время, когда люди умирали от голода десятками тысяч!..

Иосиф Зекцер.

Столовые на заводе были пяти номеров. Номер один для директора и высокого начальства, дальше — по степени важности. Что там доставалось простому рабочему… Однажды видел, как человек, которого знал еще по Ленинграду, роется на помойке… Это был мастер высочайшей квалификации, элита рабочего класса. Вскоре он умер…

При этом завод содержал футбольную команду, которая питалась в директорской столовой и после обеда, когда на работу заступала вторая смена, они шли отдыхать…

Павел Перлов.

Американцы поставили Советскому Союзу по ленд-лизу количество автомобилей, равное всему довоенному автопарку Красной Армии, в том числе тысячи мощных студебеккеров. В снаряжение входило кожаное пальто коричневого цвета. Ни одно такое пальто до фронта не дошло. Они оставались в тылу у начальства. Водители студебеккеров и не подозревали о его существовании…

После разгрома Сталинградской группировки противника подвалы в городе были забиты ранеными немецкими солдатами и офицерами. Они умирали от ран, голода, холода. Армия ушла, гражданского населения почти не было. Тяжко было смотреть на их мучения. Улицы были завалены замерзшими трупами, сами пленные растаскивали их, чтобы можно было пройти-проехать. Зацепят крючком за ноздрю и волокут… С убитых было велено снимать сапоги. «Технология» была такая: ударить ломом по щиколотке, она крошится и сапог снимается…

Вот снять бы такую картину, люди никогда не стали бы воевать.

Израиль Аккерман.

Не менее одного процента, при наших потерях это устрашающая цифра, покоящихся в братских могилах — люди захороненные в состоянии клинической смерти. Отличить ее от летального исхода может только опытный врач, да и то не всегда. Врачей на передовой нет. Их и в госпиталях и медсанбатах не хватает.

… На встрече ветеранов вдруг выяснилось, что жив человек, которого собеседник лично похоронил. В начале войны хоронили там, где убит: в воронке, в окопе. Доложили командиру полка. Тот приказал перезахоронить. Оказался живой. Но пошли уже другие люди, хоронивший ранее об этом не знал. Этот случай был описан в «Известиях».

… Контужен был очень тяжело. Кровь изо рта, носа, ушей. Никаких признаков жизни. Несут к братской могиле. Один из санитаров сказал: «Вроде живой?». — «Мертвяк! Не видишь? Тащи!».

На счастье рядом оказался санинструктор. Подошел. Что скажет? В бричку? В яму? В секунду решалось жить или умереть. — В бричку! — В госпитале лежал полгода. Не видел. Не слышал. Не говорил. Писал записки. Речь восстановилась последней. Однажды в госпитале встретился раненый на костылях: «Ты Сенька? Из какого полка?».

Это был тот санитар.

Семен Шастун.

В братских могилах захоронено 6,5 млн. человек — из них только 2,3 млн., одна треть, известна по фамилиям…

…Шарахнуло по ноге, как колом огрело. Подполз товарищ, перевязал: — Ну, ползи, пока не добили. — Дополз до дороги, санитары кинули в бричку. Подошла полуторка, привезли в бывший лагерь военнопленных: нары, солома. Погрузили в телячьи вагоны. Все тяжелые, лежачие. На все вагоны один ходячий — с рукой на отлете. Дали по куску хлеба с салом и воды. Налетел самолет. Первая бомба попала в паровоз. Он зашипел и остановился. Еще одна разорвалась рядом с вагоном, но попала в кювет. Левую сторону вагона снесло, но никого из раненых не задело. Самолет развернулся, но увидев расползавшихся из вагонов раненых улетел. Ему и в голову не пришло, что раненых везут в товарняке. Всю ночь стояли. Никто не подходил. Слышался только плач женщин.

Утром потащили обратно, перегрузили в другой эшелон. Наконец приехали в Тамбов. За две недели пути никто из медработников не подошел. Белые черви стали расползаться из раны по телу. Брал руками и выкидывал…

Петр Ланин.

Взвод переправился на Керченский плацдарм одним из первых. И только поднял людей в атаку — разорвалась мина. Удар был такой, что отдалось в затылке. Подбежал санитар, наложил на ногу жгут. Ночью, на носилках, поднесли к отходящему пароходу. У трапа стоял военврач и в темноте сортировал раненых: «Куда ранен? Тяжело? Легко? Тяжелых в трюм, легких — на палубу!». — «Почему в трюм?». — «Ты тяжелый. Все равно не выплывешь…»

Александр Дерюгин.

Привезли в передвижной госпиталь. Разрезали сапог. Хирург сказал: «С ногой придется расстаться». — И сразу наркоз. Двоих раненых, оба без ноги, повезли на аэродром, одели в ватные конверты и подвесили носилки под самолет. Кукурузник сел в поле, подъехала санитарная машина, санитар раскрыл конверты: «Ты что?». — «А у меня уже два конверта пропали. В чем повезу следующих?». — Зима, холод, они полуголые и в машине ни матраца, ни одеяла. В госпиталь привезли синими… Выбежали сестры, окружили, плачут: «Пока солдат нужен… А теперь пусть пропадает!». — Занесли в баню, стали растирать. До Украины везли в хорошо оборудованных румынских вагонах, тепло, сытно. Там колея другая, перенесли в холодный вагон. Сестра одна, и кушать почти нечего… «У тебя какой ботинок?». — «Правый». — «А у меня левый».

Спаровались, высунули в окно — котелок горячей картошки и бутылка самогона. Ожили.

Моисей Шлеймович.

В Ташкентских госпиталях, где проходили практику, поразило большое количество раненых в левую руку… Высунет из окопа, а снайпер уже ждет.

Арон Эпштейн.

Новый 1942-й год застал в госпитале. Как отметить? Елки нет. В палате лежало четыре человека: капитан с острова Ханко, мичман с Северного флота и летчик Сорокин, повторивший подвиг Алексея Маресьева. Его сбили над территорией противника, раненый он перешел, переполз, линию фронта, отморозил ноги и ему ампутировали обе ступни. Выздоровев, он вернулся в свой полк, сбил несколько самолетов, получил Героя и часы от английской королевы с надписью «лучшему летчику Северного Флота». Сорокин сказал: «Возьми мои костыли, составь и пусть каждый повесит самое дорогое». — И повесил часы английской королевы. Капитан и мичман повесили фотографии жен и детей. У меня ничего не было. Повесил синего бумажного зайца, которого подарила девочка-пионерка на концерте для раненых.