Мария Архангельская - Девушка и смерть

• Название: Девушка и смерть
• Автор: Мария Архангельская
• Жанр: Фэнтези

Я очень люблю фильм-мюзикл Дж. Шумахера «Призрак Оперы», читала и роман Леру. Данное произведение является честным и откровенным перепевом того же сюжета, немного с добавлением мистики. Честно признаюсь, что с театром вообще, и с балетом в частности, знакома исключительно как зритель, так что все возможные ляпы и ошибки — на моей совести. Названия балетов, а так же упоминающихся в тексте опер были изменены, но, надеюсь, остались узнаваемыми. Итак, в некотором царстве, в некотором государстве…

---

Жила я по-прежнему скромно, не устраивая ни балов, ни приёмов, ни карточных игр, но всё же свой небольшой кружок у меня сложился. В основном это была заслуга Андреса, он пригласил ко мне нескольких своих друзей, а те привели своих дам, в том числе и из нашего театра. Заходил ко мне и Энрике Корбуччи, и порой мне казалось, что Андрес к нему слегка приревновывает. Видимо его, как и Леонардо когда-то, обманула наша общность и взаимопонимание на сцене, продолжавшиеся как дружба за её пределами. Но никаких поводов мы не подавали, и мой возлюбленный держал свои чувства при себе. Бывали у нас, в моём маленьком салоне, и представители других видов искусства. Однажды Андрес привёл ко мне хрупкого человека с острым носом, большими, слегка навыкате, глазами, и буйной шевелюрой, которую не мог укротить никакой гребень. Из-за своей внешней хрупкости он казался юношей, но, присмотревшись к нему поближе, я поняла, что он уже не молод.

— Познакомься, дорогая, — сказал Андрес. — Это — Алессандро Каннавали.

Я с улыбкой протянула руку известному художнику. Самые именитые люди становились в очередь, чтобы заказать ему картину, и, надо полагать, платили за эту честь немалые деньги, но вид у Каннавали был отнюдь не респектабельный. Чистый, но потёртый сюртук, такие же брюки, чуть лоснящиеся на швах и коленях. При этом его костюм ничем не напоминал богемную расхристанность, когда вообще не обращают внимания на свой внешний облик; нет, вид у художника был чистый и ухоженный. Видно, заработанные деньги ему впрок не шли.

— Я счастлив познакомиться с богиней нашей Оперы! — воскликнул сеньор Каннавали, наклоняясь над моей рукой.

Вскоре он стал частым гостем в моём доме. Милый, скромный, немного застенчивый, он ничем не напоминал спесивую знаменитость и ничуть не гордился своей славой. Вскоре оказалось, что Алессандро пришёл ко мне не просто так.

— Это редкая удача для меня, что я знаком с сеньором ди Ногара, а он знаком с вами, — сказал он мне однажды. — Я попросил его представить меня вам, ведь мне очень хотелось с вами познакомиться.

— Вот как? И почему же?

— Чтобы нарисовать вас, разумеется, — с искренним удивлением от моей недогадливости сказал Каннавали.

Я и в самом деле не о чём таком не думала, поскольку среди его картин до сих пор не было портретов артистов, о чём я ему и сказала.

— Да, я не отношусь к числу заядлых театралов, — подтвердил Алессандро. — И портреты, признаться, до сих пор писал только по заказу. Но однажды я случайно оказался на «Зачарованном лесе», и когда увидел на сцене вас, то сразу понял — мне просто необходимо вас нарисовать. Вы согласитесь позировать для портрета?

Позировать для портрета? А почему бы и нет? Мне стало любопытно, ведь до сих пор я никогда не видела, как работают художники. Андрес, когда я рассказала ему о просьбе Каннавали, весьма одобрил его намерение и вызвался купить готовую картину.

— Повешу в нашей портретной галерее, — сказал он. — И пусть кто-нибудь попробует хоть что-нибудь вякнуть!

Я не стала спрашивать, как посмотрит на новое приобретение его отец. Может, и никак. Может, вообще не заметит, ведь маркиз очень редко бывал в городе, так что его городской особняк находился в полном распоряжении его наследника, вместе с солидным доходом. Впрочем, доход у Андреса был и свой — приданое его умершей матери, перешедшее к её единственному сыну. В доме ди Ногара я бывала пару раз, но чувствовала там себя немного неуютно, ведь, что не говори, а находиться там мне было не по чину. И потому Андрес практически переселился ко мне.

С Каннавали мы договорились, что он будет ежедневно приходить ко мне в три часа дня, к тому времени, когда я вернусь с репетиции и пообедаю. Сеансы продолжались часа два-три, и, признаться, скоро я начала сожалеть о своём согласии, продолжая позировать исключительно потому, что мне было неудобно взять и внезапно отказать художнику. Да и огорчать Андреса не хотелось, но работа с Алессандро оказалась делом трудным и муторным. Он всё никак не мог найти образ, в котором ему хотелось бы меня запечатлеть. Сначала предполагалось, что он нарисует меня в танце, в образе Девы-Птицы, и он даже нашёл было подходящую позу — аттитюд[18]. Но потом ему опять что-то не понравилось.

— Я хочу передать вашу внутреннюю суть, — сказал он. — Вашу, а не вашего персонажа. Вы — прекрасная актриса, сеньорита, это-то и мешает. Все будут видеть Деву, а не вас.

В конце концов, перепробовав всё, что только можно, он усадил меня в кресло. И начались новые мучения — поиски подходящего наряда. Я меняла платья одно за другим, пробовала разные причёски и украшения. Сам Каннавали где-то раздобыл и приволок ко мне чёрную портьеру, задрапировав ею угол, в котором я должна была позировать. Не зная, что ещё предложить, я однажды надела чёрное же бархатное платье, которое сшила себе для особо торжественных случаев. Я была уверена, что Алессандро и его забракует, но он неожиданно загорелся:

— Вот-вот, это именно то, что нужно!

— А не слишком темно? — с сомнением спросила я. — Чёрная занавесь и чёрное платье…

— Вы правы, нужна какая-нибудь яркая деталь. У вас нет красной, оранжевой или жёлтой шали?

— Есть оранжевая.

— Покажите.

Я показала. Каннавали походил вокруг меня, поправил шаль, потом сказал:

— Ещё нужны длинные серьги, чтобы подчеркнуть линию шеи. И что-нибудь тут, — он провёл руками вдоль своей груди. — Что-нибудь гармонирующее.

— Пожалуй, я знаю, что вам нужно, — неожиданно сказал присутствовавший при этом Андрес. До сих пор он тихо сидел в углу, но тут поднялся и подошёл ко мне. — Если вы позволите, я принесу завтра и то и другое.

На следующий день он принёс колье и серьги из оранжевых топазов. До сих пор Андрес почти не дарил мне дорогих подарков, только на пасху я приняла от него жемчужный браслет. Я с самого начала дала ему понять, что не желаю, чтобы меня содержали и наряжали, и Андрес отнёсся к этому с уважением. Но сейчас у него было оправдание — украшения были нужны для дела.

И начались долгие часы позирования, когда я неподвижно сидела в кресле, пока художник колдовал у мольберта. Это тоже оказалось нелёгким делом. Конечно, сидеть — не стоять, это легче, но к долгой неподвижности я не привыкла. Постоянно начинал то чесаться нос, то затекать нога, к тому же я частенько незаметно для себя меняла позу, особенно положение головы.

— Чуть больше вперёд! — командовал тогда художник. — И набок! Нет, не так сильно!

Однажды, когда мне никак не удавалось принять нужное положение, Каннавали сам взял мою голову руками и повернул. Я стерпела, но при этом сама удивилась, насколько неприятно мне было его прикосновение. Мужчины прикасались ко мне часто — во время танца в основном, но это было частью моей работы, ничего интимного в этих прикосновениях не было и быть не могло. Ещё это делал Андрес, и я не только ничего не имела против, но и сама старалась к нему приласкаться, испытывая огромное наслаждение от его прикосновений. А Каннавали… Сам он мне нравился, но как человек, а не как мужчина, не был он и моим партнёром в танце, которому физический контакт позволен законами нашей профессии. Он вторгся в ту область, в которую его не приглашали, и мне это не понравилось.

А Леонардо? Какие чувства я испытывала при его касании? Да никаких. Ни удовольствия, ни отвращения. Опираясь на его руку, я испытывала не больше эмоций, чем опираясь на ручку кресла. Хоть и знала, что там, под чёрной кожаной перчаткой…

Как продвигалось написание портрета, я не видела, потому что Алессандро запретил мне смотреть на холст во время работы, и всегда тщательно занавешивал его, уходя, а трогать ткань я не решалась, опасаясь что-нибудь повредить или выдать своё любопытство. Каннавали признался мне, что терпеть не может показывать кому-либо незаконченную работу.

— Для меня это — всё равно, что позволять посторонним видеть процесс зачатия ребёнка. Поэтому прошу вас, сеньорита, подождите, пока я сам вам её не покажу.

* * *

А время шло. Приближалось лето, было уже тепло, и мы частенько отправлялись гулять за город — пешком или в коляске Андреса. Дорога петляла между холмов, полей, садов и виноградников, мы любовались открывающимися видами и болтали обо всём на свете. О театре, о книгах, о музыке. Под его влиянием я открыла для себя новые имена и в том, и в другом, и в третьем. В той же музыке до сих пор мне нравились Франко Антонелли и опять же Леонардо Файа, с их ясностью и прозрачностью мелодий, а Андрес дал мне прислушаться к более сложным композиторам, вроде Игнасио Арженто. Не говоря уж о том, что я слушала и воспринимала в основном музыку к операм и балетам, подкреплённую голосами или танцем, а Андрес позволил мне почувствовать красоту и других музыкальных форм.

— Ничего удивительного, — ответил он мне, когда я однажды пожаловалась, что при исполнении прежде незнакомой мне музыки начинаю скучать и отвлекаться. — Ведь не знаю, как кому, а лично мне музыка начинает доставлять удовольствие, когда она узнаваема. Когда я могу предугадать дальнейшее течение мелодии и жду его. Так что меня не удивляет, что музыкальные шедевры былых времён при первом представлении порой проваливались. Мы теперь удивляемся: где же были уши слушателей? А их уши были сто лет назад, они просто не восприняли того, к чему не привыкли!