Сергей Бондарин - Парус плаваний и воспоминаний

• Название: Парус плаваний и воспоминаний
• Автор: Сергей Бондарин
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1971

Сергей Бондарин принадлежит к старшему поколению советских писателей. Он много видел и много пережил.

В начале 30-х годов молодой тогда журналист Бондарин получает письмо от Максима Горького, «которое определило весь дальнейший жизненный путь автора воспоминаний. Его литературная юность связана с именами таких же молодых друзей-писателей. Затем — служба в Красной Армии, Днепрострой, Магнитка, первые успехи Тихоокеанского флота, строительство Московского метро, Во время Великой Отечественной войны писатель-фронтовик защищает Одессу, Севастополь, Новороссийск, ведет дневниковые записи. Из послевоенных поездок в книгу включены рассказы о Новосибирском академгородке, о районах старинных народных промыслов.

---

Гости уже уехали, хозяин харчевни, проводив их, снова склонился над стойкой…

Эдуард хорошо сыграл свою роль.

Среди публики за столиком в углу сидела молодая стриженая женщина с милым веселым лицом. Она пытливо, очень заинтересованно, хотя и несколько недоуменно, наблюдала через пенсне за несложными событиями инсценировки, внимательно рассматривала престарелого поэта-трактирщика. Это была Лида Суок — жена Эдуарда. Он только недавно женился, и многие из нас в первый раз видели Лидию Густавовну.

В тот же вечер я, Ильф, Славин, девушки из Лермонтовского переулка — золотисто-рыжая попрыгунья Леночка, при встрече с которой мне всегда становилось радостно и тревожно, и ее немного тяжеловатая медлительная подружка Тая, брюнетка с красивым и умным лицом, отлично читавшая стихи мягким сильным голосом, — все мы, счастливые статисты, в тот же вечер за горячим ужином — котлетка и сколько угодно перловой каши — познакомились, наконец, с Лидочкой Багрицкой, старшей из трех сестер Суок, и на следующий же день навестили молодую семью: к этому времени у них появился сын Севка.

Ведь это именно Леночке Голованевской хотелось, чтобы я написал о ней так же восхищенно, как я писал о железобетоне. Она, кажется, не догадывалась тогда, что к железобетону я сбежал от нее же.

Теперь нет уже ни Леночки Голованевской, радовавшей нас, как Мюзетта, ни Таи Лишиной. Недавно в 5-й книге «Прометея» посмертно был опубликован интереснейший отрывок из ее воспоминаний — «Так начинают жить стихом»… Фрагмент сопровождался коротким памятным словом (Всеволод Азаров, Ираклий Андроников, Сергей Бондарин, Даниил Гранин, Александр Розен) — в нем сказано об авторе: «Не часто встречаешь в жизни людей, которые так преданно и так вдохновенно любят и понимают литературу, как любила и понимала ее Тая Григорьевна Лишина. Тая Григорьевна обладала «абсолютным слухом» по отношению к поэзии, к слову. Общение с ней, вся ее личность — безошибочный вкус, ум, широчайшая культура, высокое благородство, беспредельная скромность в сочетании с редкой властной способностью утверждать в тебе веру в твои собственные возможности — как это было важно для нас, как много!..»

Все верно!

«…Как это было важно для нас, как много».

Дружба эта была для меня из тех, что помогает чувствовать и размышлять, как лучшая книга.

Еще неизданная книга воспоминаний Лишиной, кстати сказать, рассказывает как раз о той же поре, о которой я говорю сейчас — о тех же радостях, о тех же людях.

И вот нет уже ни Таи Лишиной, ни Леночки Голованевской, недавно не стало Лидии Густавовны Багрицкой, а между тем семью эту забыть невозможно. Я уверен, что к истории этой семьи не раз обратятся и биографы, и романисты, и поэты.

Несколько о семье Эдуарда Багрицкого, которую мы называли святое семейство, и о нем самом — известном птицелове.

С этого и начну, с эпизода, хорошо рассказывающего, каким был Эдуард в молодости.

Охотники и птицеловы сходятся быстро.

Среди стихов Берхарна и Артура Рембо, переводов из Тика и Бернса молодой, жизнелюбивый, немножко угрюмый певец народного героя Уленшпигеля Эдуард Багрицкий рассказал мне однажды забавную историю.

Но знаете ли вы, что значит править казенку? Знаете ли, что такое «казенка»?

Апрель в южном приморском городе. Представляете ли вы себе, что это такое? И вот с пачкой книг и тетрадей, туго стянутых ремешком, вы выходите на крыльцо, во двор, за ворота — и на улицу. Вы вдохнули воздух апреля… Не так уж легко и просто подавить в душе волнение, когда в садах и парках одуряюще пахнет сырая земля, ясное небо озаряет светом любви весь мир — все прошлое и все будущее. А голоса ручьев? А птичий гомон! Будьте же снисходительны!

И вот пачка книг уже подвязана к ременному поясу, фуражка легким толчком сдвинута на затылок, и вы вдруг зашагали к старому Александровскому парку, аллеи которого проложены вдоль самого обрыва к берегу моря, — заветное местечко всех казноправов.

Вы уже видите на аллеях среди мокрых кустов отдельные фигурки. В походке, в каждом жесте этих человечков вы угадываете то же самое состояние, которое охватывает вас, — и восторг, и опасливость.

Эдуард всегда предпочитал одиночество. Я хорошо его понимаю. Трудно дело птицелова. Он раскидывает среди кустов силки, а сам притаился. Искусный свист послышался в тишине парка. В этом деле Эдуард был большим мастером. Уже одним этим искусством подсвистывать птицам Эдуард властно утверждал права на свои вольные, чистые, строгие заимствования из Бернса, на свое подражание фламандскому герою Уленшпигелю. Уже тогда, с гимназическими бляхами на ременных поясах, мы признали в этом несколько сутуловатом, сосредоточенном юноше с напускной угрюмостью не только стихотворца, но и лучшего среди нас птицелова.

И на этот раз — вот уже ответила ему еще невидимая самка. И радостно и вопрошающе-удивленно прозвучал птичий голосок. В ответ повторился призыв — нежно и уверенно. Разговор завязался. Вот она! Что-то порхнуло, голосок птички уже где-то здесь, среди кустов. Ловец слегка приподнимает голову и видит — вот она, вот! По сырой земле, среди прошлогодней листвы и побегов свежей травки, легко, грациозно, захватывая у ловца дух, попрыгивает крупная малиновка, поводит глазком. И вдруг шум в кустах, кусты раздвигаются, и беспощадно-грубо на самую полянку, озаренную апрельским солнышком, из кустов выступает фигура…

Преступление — наказание! Так уж и повелось: в классические дни казенки классные надзиратели шныряли по заветным местам. Так уж устроено под безмятежным небом!

Наставник еще не видел искуснейшего ловца, присутствия которого не подозревала даже малиновка. Но он шел прямо на нее, на восхитительную птичку, уже приостановившуюся и поднявшую головку. Еще шаг — и все пропало.

— Александр Васильевич! — не своим голосом закричал Багрицкий. — Что вы делаете! Малиновка!

Александр Васильевич остановился, осматриваясь. Птичка вспорхнула…

Кем был в эту минуту подросток — птицеловом, поэтом или нарушителем?

Значительно позже мне посчастливилось стать свидетелем сцены, завершающей эпизод из юности поэта.

Знакомых и друзей у Эдуарда Георгиевича встречалось немало. Паустовский тоже рассказывает о том, что чуть ли не каждый встречный на улицах Одессы был приятелем Багрицкого. Еще одна встреча — и я терпеливо ждал. На этот раз почтительный собеседник Эдуарда Георгиевича был уже пожилым человеком, с ним мальчик — лет десяти. В серых глазах Эдуарда, под длинной непокорной прядью я видел добродушную усмешку. Дяденька все норовил выдвинуть вперед мальчика, как оказалось, своего сынишку. У пожилого человека даже зарделись щеки. Отец положил руку на плечо ребенка, другой рукою слегка приподнял детское лицо. Простодушные глаза мальчика смотрели в серые, с ласковой усмешкой глаза Багрицкого. Отец сказал:

— Петя, запомни это знакомство. Запомни этого человека: это — поэт.

Отойдя несколько шагов, Эдуард проговорил своим хрипловатым астматическим баском:

— Шкраб. Мой гимназический надзиратель. Александр Васильевич, но не Суворов, — Рожкин. Вот послушай, случилась у нас с ним одна забавная история…

И Багрицкий рассказал мне происшествие на полянке.

Теперь можно представить себе, какое впечатление произвела на нас весть о том, что Багрицкий женился и до какой степени неожиданно и любопытно было появление у Багрицкого сына.

То, что мы увидели и узнали, и в самом деле мало походило на семейный образ жизни, на то, что случалось нам видеть до сих пор.

Я помню то особенное чувство, с каким я в первый раз подошел к младенцу… Удивительное тогда случилось происшествие! Это был первый и единственный случай, когда сын Эдуарда Георгиевича и Лидии Густавовны, Севка, внезапно попал как бы в счастливую сказку Андерсена.

Молодая семья — и скажем это без обиняков — по причине бедности кочевала с квартиры на квартиру. В какой-то особенно трудный момент она устроилась на антресолях в обширной коммунальной квартире. Антресоли помещались над ванной и уборной, и высокие окна были общие, благодаря чему в ванной хорошо было слышно, что делается на антресолях. И произошло вот что. Эдуард и Лида должны были одновременно уйти, младенец оставался, жильцы квартиры, бездетные супруги, вдруг услышали на антресолях плач ребенка, поднялись туда. Все, казалось, подтверждало, что перед ними подброшенное дитя: младенец лежал в корзине, никакой другой обстановки на антресолях не было. Не теряя ни минуты, бездетные супруги вынули младенца из соломы в корзине и унесли к себе. Когда мать вернулась и, встревоженная, наконец разыскала сына в одной из комнат квартиры, она не поверила своим глазам: младенец лежал на роскошной кровати, весь в пене кружев.