Томас Бергер - Маленький Большой человек

• Название: Маленький Большой человек
• Автор: Томас Бергер
• Издательство: Паритет
• Жанр: Приключения про индейцев
• Год: 1993

Из предисловия: «Мне выпала честь знать покойного Джека Крэбба — пионера дикого Запада, переселенца, прибившегося к Шайенам, следопыта, ганфайтера, охотника на бизонов…С февраля по июнь 1953 г. я, за редким исключением, каждый день садился рядом с ним, настраивал магнитофон, старался подбодрить старика, если он был не в духе, время от времени задавал наводящие вопросы, чтобы ему легче было восстановить в памяти события вековой(!) давности, и вообще старался быть ненавязчиво предупредительным. В конце концов, это была его книга…»

Джек Крэбб, десятилетний мальчик, попадает в плен к индейцам, жестоко убившим его родню. Легко привыкнув к примитивной жизни индейцев, он становится одним из них. Но судьба швыряет его обратно к белым людям, затем вновь к индейцам и так до конца дней.

---

Заботами высокоучёного джентльмена Кэролайн почувствовала себя не в пример лучше прежнего, а уж глоток патентованного зелья — тот окончательно привел её в чувство. А вернее — даже в два чувства: чувство мести и чувство голода. Преодолеть такую раздвоенность чувств, по мнению Кэролайн, можно было только в салуне, причём, как можно быстрее — пока действует этот самый фокус вивенди, но в салун я её уже не пустил, а для поддержания фокуса вивенди повел в ближайшую забегаловку, где под моим присмотром она уплела отбивную размером с лошадиное седло и чуть не три фунта жареной картошки.

Ту отбивную я прекрасно помню и по сей день, ибо если величиной она могла соперничать даже с лошадиным седлом, то прочими вкусовыми достоинствами — разве что с лошадиным копытом. Благодаря этому обстоятельству отбивная с лихвой оправдывала своё название: у меня, например, она отбила аппетит, зато у Кэролайн — поползновения на чужой титул.

Одержав нелегкую, но тем более почетную победу над суровым продуктом, Кэролайн душевно размякла, утратила боевой запал и вроде как удовлетворила свою жажду мести. Отколупнув от стола щепочку, она задумчиво принялась ковырять в зубах, и тут, озирая облик сестры, я с горечью отметил зубодробильные последствия её салунного образа жизни. И пусть, как говорится, в зубы я ей не заглядывал и не считал, с первого взгляда мне и так стало ясно: считать особенно нечего — все они уже наперечет. Я понял, как несладко приходилось Кэролайн все эти годы, и меня охватило острое чувство жалости. Оно ведь как получается? Женщина, с какой стороны её ни возьми, а существо отличное от мужчины, и что касаемо зубов, то в её жизни они играют куда большую роль, чем в нашей. Женщине — ей ведь и поулыбаться надо, и подхихикнуть, ну и посмеяться, наконец, чёрт подери, — было бы что показать! А что тут покажешь, когда вместо передних — сплошная пробоина? Вот то-то и оно!

— Ну? — говорю я ей, собираясь выяснить, как же она докатилась до такого состояния.

— Что «ну»? — оживилась Кэролайн. — Не «ну», а был бы ты настоящим братом, уже б давно сбегал и пристрелил эту поганую шлюху!

— Может быть, я ещё так и сделаю, — рассудительно заметил я, — но только вначале хотелось бы знать, чего такого она натворила кроме того, что перекрасила тебя из пиковой в червовую. С бубной пополам. И это при том, что у вас разные весовые категории.

— Это потому, что я не в форме, Джек! — пожаловалась Кэролайн. — Я форменным образом не в форме!

И залпом вливает в себя полкружки кофе.

— Мне очень плохо. Мне так плохо, что я просто-таки помираю. Ты и представить себе не можешь, до чего мне плохо!

Вот тут она была неправа. Я вполне представлял себе, до чего плохо может быть человеку, у которого в желудке застрял этот кулинарный монстр — я опять же имею в виду отбивную. Так что я очень даже сочувствовал Кэролайн. Более того, со свойственной мне врожденной деликатностью я попытался показать ей, где облегчить свою участь, но Кэролайн лишь безнадежно махнула рукой.

— Ах, да я не о том, Джек!

И в доказательство допивает остаток кофе.

— Я действительно умираю. Но умираю не от чего-нибудь, а… от любви! Да-да, Джек, твоя сестра умирает от любви, но… тебе этого никогда не понять, потому что ты черствое, холодное, бездушное и бессердечное существо — все вы, мужчины, одинаковы!

Несмотря на явную категоричность этого утверждения, я решил с нею не спорить, а наоборот, собрал в кулак всю свою мягкость, теплоту и сердечность и как можно задушевней спросил, в чём дело.

— В чем, в чем — ни в чем! — хлюпнула она носом, и я тут же переменил тему — не люблю, когда женщины плачут.

— Слышь, Кэрол, — интересуюсь я самым беззаботным тоном, ну, чтобы отвлечь её от грустных мыслей, — а как там, кстати, поживает твой разлюбезный Фрэнк, как его — Путаник, что ли? Помнится, году этак в шестьдесят седьмом он питал к тебе сильную слабость…

— Ах, да никак он не поживает, — вздыхает она, — если мы говорим об одном и том же. Только звали его не Путаник, а Затейник. Впрочем, это всё равно, потому как Фрэнк, несмотря на своё честное имя, оказался просто бесчестным подлецом и негодяем!.. Джек! Как только ты смылся, покинув свою беззащитную сестру на произвол судьбы, так этот подлый негодяй сразу же и полез попользоваться моей беззащитностью. Пришлось охладить его пыл, ну не то, чтобы очень, а так, слегка. «Кольтом» по голове… И знаешь, что этот подлец мне устроил? Он взял — и переохладился! Джентльмен называется… Но ему-то что: был Затейником, стал покойником — и всё. А мне что делать? Ты, кстати, куда пропал? Тут майор Норт всем рассказывал, будто в той драчке с индейцами ты драпанул так, что только тебя и видели; оставил, говорит, поле боя, и ещё этой… дизентерией обозвал.

— «Дезертиром», — поправил я машинально. Но Кэролайн не слушала:

— Я и говорю, что страшно обидно, когда твоего брата обзывают всякими дурацкими учеными словечками. Сказал бы уже просто: «Ох, и болячка этот ваш Джек!» — и то б легче было Кэролайн относилась к тому, увы, нередкому типу людей, коих в общении с другими более всего прочего интересует собственное мнение, а вернее — только оно их и интересует. Отличительной чертой этого типа является его полная неспособность прислушаться или хотя бы выслушать мнение собеседника, и что всегда меня особенно поражало, так это то, что при всей его, этого типа, категоричности, он настолько увлечен собственным краснобайством, а если точнее — то просто игрой на чужих барабанных перепонках, что даже и не замечает, в какой бездне ошибок, заблуждений, противоречий, иллюзий и дешевого самообмана пребывает его ум. Взять ту же Кэролайн — так на каждую фразу из двух слов у неё приходится, как минимум, по три-четыре неверных умозаключения, но едва кинешься их исправлять, как тут же обнаруживаешь, что только подкинул ей повод для новых, аналогичных же, умозаключений. Всё это я, разумеется, подумал про себя, а вслух, конечно, ничего говорить не стал — теперь вы понимаете, почему.

Не дождавшись моей реакции на «болячку» Кэролайн, естественно, не смутилась, а как ни в чем не бывало вернулась на более накатанную колею.

— Так что после досадного недоразумения с Фрэнком, — продолжала она, — пришлось мне, как ты, наверное, догадался, держаться подальше от этой их железки со всеми её затейниками и покойниками. Пришлось податься в Калифорнию, оттуда — в Орегон, потом в Аризону, а потом ещё — в Санта-Фе и, наконец, — в Техас. В Техасе я была дважды. Нет, трижды! Или четырежды? А ещё — в Айове. И даже — в Вирджиния-сити. Где я только ни побывала, Джек! Я везде побывала! Но при этом я всегда, слышишь — всегда! — оставалась честной девушкой!

— Успокойся, Кэрол, я нисколько в этом не сомневался, — заверил я её. — Ну, а что Шайен за петрушка у тебя приключилась с этой (я кивнул в сторону салуна), Баламуткой?

Тут Кэролайн напускает на себя вид оскорбленной невинности: начинает сморкаться, потом вытирать нос рукавом, потом опять сморкаться, и я уже чувствую, что её не остановить.

— Да ты сама посуди, — говорю ей, — если эта стриженая и впрямь Баламутка, так ей же самой хуже: морда такая, будто по ней эскадрон проскакал, язык — что поганая метла, фигура — чахоточная, внешность — тифозная, — положительно, я не знаю мужчины, который упал бы на её прелести! Ну а что до драки, то Господь Бог, знамо дело, что натворил, э-э-э, сотворил женщину совсем для другого!

Наше с Богом понимание женской природы вызвало у Кэролайн приступ хохота. Причём, как и следовало ожидать, отнюдь не по адресу.

— Джек, — заключила она, отсмеявшись, — ты совсем не знаешь мужчин! Ты и представить себе не можешь, скольким из них подавай именно такую — драчливую к языкастую; да они от неё просто с ума сходят! Я и больше скажу: где бы я ни была, а была я, можно сказать, везде, за мной постоянно увивалась целая куча поклонников, и среди них, между прочим, сам Бешеный Билл, Билл Хикок, — небось, слыхал о таком? Ну, так вот: это мерзкое пугало, эта вертихвостка, подстилка, гремучка, вонючка, вошь недошибленная, сопля придорожная, мозоль в сапоге и заноза в заднице вечно перебивала мои самые верные, самые выгодные партии! Стоит им услыхать её имя — и, даже не взглянув на морду, они тут же слетаются, как мухи… известно на что. Баламутить — это она умеет. Так что дело не в морде, Джек. Не в морде, а в имени, понимаешь: в и-ме-ни! А оно у неё даже не настоящее! Настоящее — что-то вроде Джейн Кэнери. Канарейка грёбаная, тьфу! Но иногда просто диву даешься: зайдешь в салун, все твое — все на месте, а никому, никому-никому не нужна, разве что пьяни задрипанной, да и то… лишь затем, чтобы за сиськи дернуть, но зато если скажешь: «Хэлло, ковбои, а вот и я ваша Джейн Баламутка!» — и весь этот салун — он твой, Джек, твой до последней капли виски! Ах, что тут начинается, ты бы видел; все просто из штансв лезут, чтобы, значит, тебе угодить: стульчик пододвинут, стаканчик нальют, ну, ущипнут, конечно, не без этого, но рук — рук ни одна свинья не распускает, иначе мозги вышибут! Тут один попробовал, симпатичный такой, так его живо за дверь выкинули: «Научись, — говорят, — как вести себя с дамой!» — представляешь, Джек? Ну, и ты, глядя на такое к себе отношение, сразу чувствуешь, что ты для этих парней не какой-нибудь хвост собачий и не коровья лепешка, а — женщина, женщина с большой буквы, любимица публики!.. Джек, в моей жизни были большие неудачи — вся моя жизнь была одной большой неудачей, и мне, как никому другому, хочется чувствовать себя любимицей… любимой…