Томас Бергер - Маленький Большой человек

• Название: Маленький Большой человек
• Автор: Томас Бергер
• Издательство: Паритет
• Жанр: Приключения про индейцев
• Год: 1993

Из предисловия: «Мне выпала честь знать покойного Джека Крэбба — пионера дикого Запада, переселенца, прибившегося к Шайенам, следопыта, ганфайтера, охотника на бизонов…С февраля по июнь 1953 г. я, за редким исключением, каждый день садился рядом с ним, настраивал магнитофон, старался подбодрить старика, если он был не в духе, время от времени задавал наводящие вопросы, чтобы ему легче было восстановить в памяти события вековой(!) давности, и вообще старался быть ненавязчиво предупредительным. В конце концов, это была его книга…»

Джек Крэбб, десятилетний мальчик, попадает в плен к индейцам, жестоко убившим его родню. Легко привыкнув к примитивной жизни индейцев, он становится одним из них. Но судьба швыряет его обратно к белым людям, затем вновь к индейцам и так до конца дней.

---

Я вам уже сказал, что жить тут было опасно даже если из своей хижины носа не кажешь и кроме своего клочка земли ничего не видишь, потому как бандиты не сидели на месте, а так и рыскали по округе и убивали всех, кто под руку попадет. Да, бандитам тут было вольготно — потому как единым законом было кулачное право, а про иной закон тут и слыхом не слыхивали. Обычно, если пришьешь кого, то никому до тебя и дела нет, кроме федерального маршала аж в Форт-Смите или Ван-Бьюрене, в Арканзасе, то бишь, где имелся суд. А они не слишком-то шевелились в те времена, потому как судейские были все как один мятежники и, значит, как началась война, махнули на все рукой. Тогда говаривали «К западу от Сент-Луиса забыли про выходные, а к западу от Форт-Смита забыли про Бога».

В это время бандитским осиным гнездом был городок под названием Маскоги — это в восточной части земли криков, куда я как раз и подался после того как покинул гостеприимную семью, приютившую меня. Там я рассчитывал сесть на дилижанс и таким образом добраться до Канзаса, а уже оттуда по железной дороге Тихоокеанской компании доехать до конечной станции, найти Кэролайн с Фрэнком Затейником и превратить в звонкую монету свою треть нашего дела — фирмы грузовых перевозок, потому как я уже говорил, что мне нужны были деньги. Да и как бы там ни было — я всегда смогу перехватить сотню-другую у этого Фрэнка, ведь не исключено, что к этому времени он стал мне зятем.

В Маскоги я отправился пешком, миль так за сорок. Денег на дилижанс у меня не было, но за спиной болталась котомка с енотовыми шкурами, которые я надеялся в городе продать — а что, шапки из них получаются ноские. Как раз такая была и на мне. Так вот, сэр, дохожу я до места, которое принял за дальнее предместье, до огромной такой лужи, в грязи которой валялись свиньи и вдоль которой тянулись ветхие лачуги, и вижу там цветного старика, который как раз тем и занимался, что пас этих свиней.

Подхожу к нему и спрашиваю:

— Слышишь, дядя, где тут город Маскоги?

Он задумчиво поскреб макушку сквозь пропотевшую косынку:

— Э-э-э, да ты его уже почти прошёл!

— А где же здесь почтовая станция?

— Станция? — ещё раз задумался он, — так это вверх по улице, за углом. Но сейчас я бы туда не ходил. Я думаю так, масса, что теперь её как раз грабят.

И точно, не успел он договорить, как с той стороны, что вверх по улице, за углом послышались звуки перестрелки и из-за поворота вылетело несколько всадников и — прямо на нас. Мы так и нырь — в канаву, а то б затоптали нас, как пить дать. Чего они неслись как на пожар, я сразу не понял, потому как никто их не преследовал.

— А некому, — объяснил мой новый знакомый, когда мы вылезли из грязи — кто-то вчера застрелил шерифа.

Я поблагодарил его и потащился на станцию, где теперь, надо думать, было уже не опасно. На станции, правда, не было ни души — лишь в луже крови лежал кассир, а в тонких дощатых стенках, которые не могли защитить бедолагу с одним дробовиком, зияли огромные пробоины. Так вот, стою я, значит, внутри того, что осталось от конторы и думаю, мол, мне-то что с того денег ведь на билет покамест нет, как вдруг слышу снаружи конский топот и в помещение врываются три угрожающего вида посетителя, вооружённые до зубов.

Поначалу эти типы таращатся на меня как баран на новые ворота, потом замечают тело мёртвого кассира и один из них, видать, главарь, бросает остальным:

— Говорил же, что опоздаем! Вот теперь этот пройда нас и обошёл. — И роняет мне тоном уязвленного самолюбия. — Мы тут одного уже… того… и здесь ты фиг бы нас обскакал, да вот понимаешь, нам дилижанс подвернулся. Так оно, ясное дело, пока брали его, пока жгли, пока кучера… того… пока охранника… потом всех пассажиров… тоже того… А среди них деваха, м-м-м!.. дак мы её сначала… того… а потом и тово…

Я уже говорил, на поезд у меня не было ни шиша. Но в этот момент меня всё же больше беспокоило другое — У меня не было никакой пушки. Эти подонки сразу заметят, что я без нее и — тогда уж точно станет одним трупом больше. Надо было быстро шевелить мозгами, пока они стояли, разинув рты. Блеск, как это я ловко сделал «почтового голубка»!

— Моим ребятам это не понравится, — покачал я головой. — На дилижанс мы и сами мылились, а теперь ребята, небось, уже обнаружили, что их обставили, и, известное дело, очень обиделись. Ведь вы, джентльмены, наш пирог ухватили.

— А сколько их у тебя? — спрашивал главарь. Его можно было бы назвать красавчиком, если б не то прискорбное обстоятельство, что с того момента, как его обмыла бабка-повитуха, с водой он решительно больше не знался. Был он полукровка — смесь индейца с белым: волосы светловатые, черты лица — тонкие, но кожа — цвета мореного дуба. Второй был почти негр, с прямыми и чёрными как смоль волосами, собранными на затылке в узелок. Третий выглядел вполне белым, но большего урода мне видеть не доводилось: кривой на один глаз и через всю рожу — шрам, видать, хорошо его кто-то полоснул ножом; от рубца губа справа задралась и теперь казалось, что он все время скалится, даже когда и не скалится.

— Девятнадцать или двадцать, — говорю я и внаглую отворачиваюсь, потому как знаю, что теперь им придется выбирать: либо слушаться меня, либо пристрелить в спину. Но вышло так, что они клюнули, потому как главарь принялся хвастать:

— Я — Джонни Псих, — говорит он. — Слыхал, небось, а? Про мои мокрые дела в округе каждая собака знает. А сколько маршалов пытались меня взять! Но черта лысого! Ни у кого не вышло. А вот я в прошлом месяце одному из Ван Бьюрена снес полголовы. А это — мой двоюродный брат Джимми Копченый, — кивнул он на чёрномазого. — А этого звать Косой. У него нет языка. То ли вырвали, то ли отстрелили. Не может говорить, но ей-Богу, злой как чёрт!

Я отвечаю:

— И слыхом не слыхал про вашу шайку. Мы из Сент-Луиса, проездом в Техас. А в этой вашей дыре остановились добыть деньжат на мелкие расходы. А потом дальше — в Канзас, а там уж развернёмся на всю катушку — будем резать, будем бить, воровать и грабить. Налево и направо.

Косой что-то мычит — через его увечную губу текут слюни. Джим Копченый выходит на улицу и через какую-то минуту я слышу, как он стреляет из ружья; выглядываю и вижу, что это он упражняется в стрельбе, пытаясь отстрелить закрученный хвостик у бродячего кабанчика.

— У моего брата, — говорит Джонни Псих, — не все дома, но для мокрого дела он человек незаменимый. Я тут подумал, может, рвануть нам с тобой и твоими ребятами. Порезать, пострелять и — что ты нам ещё сказал — ей-Богу, это мы с удовольствием!

Вид у него был как у мальчишки, который клянчит и канючит, чтобы папка взял его с собой на рыбалку. В глаза так и заглядывает. Честное слово, он был как невинное дитя, этот Джонни. Он был даже симпатичный, сам не знаю почему. Может, это индейская кровь давала себя знать.

Всё же с большой неохотой я согласился принять его и его парней в свою несуществующую банду, но собирался при первом же удобном случае с ними распрощаться. Вот и сказал им, что, мол, должен встретиться со своими, что могу их, конечно, взять с собой, но на их собственный страх и риск.

Тут я притворился, что моя лошадь куда-то запропастилась, поэтому Джонни Псих одолжил мне свою, из числа захваченных при налете на почтовую карету. (Вот только пушки какой-нибудь мне не хватало). Когда стало смеркаться, показал я рукой на перелесок и сказал, что там вот должны хорониться мои ребята, ну а если нет, то появятся с минуты на минуту. Так что мы сделали привал и разожгли костёр. Из торбы с награб ленным они достали ветчины, да ещё бобов, потому как эта шайка убивала всякого, кто попадался, и забирала всё, что у него было. И в этот раз нам встретилась небольшая ферма по пути, и мне едва удалось удержать их от разбоя, и то лишь когда пообещал им, что, мол, соберутся мои ребята и тогда уж погуляем вволю.

Я и не заметил, как исчез Джонни Копченый, потому как он все время держался сзади. Но когда мы выехали под деревья, его с нами не оказалось. Появился он позже, когда мы жрали. Теперь на нём была другая шляпа, а карманы оттопыривали две бутылки виски. На поводу за собой он вёл ещё одну лошадь, — на ней было навьючено всякой всячины: мешки с сахаром и кукурузой, одеяла, керосиновые лампы и прочее добро, даже скамеечка для ног.

Джонни Псих сказал ему что-то на языке криков, а потом во всю глотку загоготал:

— Мой брат Шайен заглянул туда, на эту ферму! Не смог устоять! Совсем как дитя малое!

Мне было жаль несчастных, что проживали на этой ферме, но я так считаю, что если уж человек отмучился, то уж отмучился; но так уж вышло, что чужая беда обернулась для меня спасением. Не мог же я и завтра водить их за нос — ведь любая, даже на хромоногих клячах, даже пешком — любая банда должна была прибыть на встречу с главарем. И если она не прибудет, а они не прибудут, то тут уж мне не отвертеться, припрут к стенке и поминай как звали. Но тут случилось вот что: Джонни Псих и Джим Копченый распили эти обе бутылки на двоих, хмель ударил Джонни в голову и он совсем расчувствовался. Выяснилось, что кроме грабежей и разбоя он не чурался и прекрасного, так что будучи убийцей и насильником, он был ещё и поэт. И вот, устроившись у костра, он принялся навзрыд читать стихи собственного сочинения — размазывая слёзы, сопли и виски по небритым щекам: