Виктор Ревунов - Холмы России

• Название: Холмы России
• Автор: Виктор Ревунов
• Издательство: Гурман
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1993

Две книги романа-трилогии советского писателя повествуют о событиях на смоленской земле в 1930–1940-х годах. Писатель показывает судьбы людей, активно созидающих новое общество, их борьбу против врагов Советской власти, героизм в годы Отечественной войны.

---

Приехали в Павлиново перед полуночью. Рубиново мреет огонек стрелки за станцией. Тут путь на Ельню, а дальше — сам Смоленск в блеске соборов возносит грозную славу свою.

Рядом со станцией — деревенька в кипучей зелени вете/г, желтые ромашки и мурава в проулках босоногого детства.

Кое-где опустелые избы стоят. Окна и двери крестнакрест заколочены досками, разворошена пропревшая солома на крышах.

Где ж хозяева этих изб?.. Кто уехал с близкой дороги в Москву за приманчивым счастьем, кто на стройки, а кое-кого сослали за прошлое, за выстрел из обреза в глухую ночь.

Вот и стоят одинокие избы, даже ласточки не вьют тут гнезд: пугает их чужина, милее им те окошки, где теплой печью пахнет и хлебом и гомонит семья.

Под тополями у коновязи Никита и Кирьян распрягли коней. Сложили под телеги тяжелые хомуты и седелки с парким от пота войлоком.

Стояли тут и другие подводы, в которых мужчины, попыхивая цигарками, и женщины, закутавшись в полушалки, ждали конца ночи. Ждали с истинно русским терпением, превозмогшим когда-то и века татарского ига и многие войны. И еще бог весть через какие кручины пройдет в свою даль это наше терпение с непогубимой красотою во взоре из-под простого платка.

Темнели и на лугу силуэты коней и подвод. Кто встречать приехал, кто провожать-прощаться у вагонов, а кто хлеб привез. Забота теперь — сдать. Никите на такой случаи казенную десятку выдали на поллитровку с закуской для приемщика: не подмажешь- не поедешь, как придерется, что с сором зерно, — весь день тогда на веялке маяться.

Когда кони чуть отстоялись, поостыли, повели поить к колодцу на площади.

Кирьян налил воды в комягу и сам напился из дубового, с железными обручами ведра, привязанного к колодезной цепи.

Цепь льдисто блестела на срубе.

Вода холодная, Кирьян глотал ее с края ведра. Из глубины колодца слышался устрашающий шепот от падавших капель: «Тащи… тащи…»

Напоили коней, сенца им бросили со скошенным овсом, еще не выспевшим, со сладким молочком сока в зернистых метелках.

Возле станции гуляли, разливчато играла гармонь.

Кирьян, Феня и Катя пошли посмотреть, как гуляют.

Никита остался один. Лег в телегу. Укрылся ватником. Холодило ветром с железной дороги, какая-то пустота там, будто кончался за откосом привычный мир, а дальше — зарницы тревожные, города…

— Война будет, — вдруг послышался ему женский голос.

Никита враз приподнялся.

— Это что, сорока тебе на хвосте принесла? — сказал он женщине, которая сидела рядом в телеге.

Она не ответила. Сидела неподвижно, задумавшись, глядела куда-то вдаль, даже показалось Никите, вовсе и не сказала, а так, в дремоте почудился ему голос, и еще ненастнее прозябило туманом с путей, уходящих к западу.

Никита закурил с досады.

— Что, или встречаешь кого? — спросил он женщину.

Она повернулась к нему. Лицо какое-то тихое, скорбное.

— Сына. Проедет тут с войском. В письме писал. Вот другой день жду, а чего-то нет.

— Об этом не больно-то знают, где проедут. Может, тут, может, через Дорогобуж?

— Командир. Он знает.

— Жди, раз знает… А на войну с нами духу ни у кого не хватит. Такой дух нужен, чтоб выше страха был, а то и войско не сдвинешь. Страшно с нами воевать.

— Да, говорят…

Никита на хомут сел — поближе, для большей доверчивости.

— Бабы, что ль, говорят? — сказал он с настороженностью.

— Будто бы бумагу какую-то нашли. А в ней про войну и написано.

— Чья бумага?

— Немцев…

— Не трепи языком, — и Никита огляделся: не слышал ли кто?..

Отошел к коням.

«Чертовы бабы, житья от их языков пет. Так и норовят настроение испортить», — выругался про себя и снова завалился в телегу.

— На бумаге все написать можно. На то и бумага, — высказался Никита, укрываясь с головой ватником, чтоб в таком уединении о приятном подумать… До чего ж Фенька хороша! Вот бы обнять, да ломлива больно.

«Дай поцелую, не вертись, как змея, — и сразу повеседел Никита от этой придуманной близости. — Царевну обниму, королеву. Что хочешь придумаю. Мое! Никто не возьмет. Я тут хозяин… На тебе, Фенька, на конфеты тысячу от несметных моих богатств. Возьмешь! Какая тут баба утерпит. Миллион бы мне. Миллиона нет.

А дай миллион, то и жил бы с простором, как хочу». Никита взглянул из-под ватника: мешки не уперли бы…

А молодежь гуляла.

У самого края откоса скамейка врыта. На ней гармонист сидит, ведет гармонью кадриль.

Катю сразу же подхватил здешний учитель, совсем еще молодой. Закружил в танце.

— Пойдем, — пригласил Кирьян Феню.

Кадриль певуче гадает над кругом, то заторопит горячо, чтоб сходились скорее пары, и снова разлучает, идут друг без друга, и вперед чуть пройдут и назад отступят, повторяя так минутки счастья.

Расходились Кирьян с Феней и сходились, сжимали руки. Кружил он ее сильно и быстро, как слитые проносились мимо гармониста, который все замечал. Какой уж год играет, и сколько пар прошло мимо него к свадьбам, к прощаньям. Уходили одни, и приходили другие, и эти распростятся с кругом, чтоб когда-нибудь в праздничный этот водоворот к другому гармонисту пришли похожие на их любовь дети.

Бывало, незнакомые, вот как эти двое, ворвутся в круг, как метеоры из неведомой дали, вспыхнут тут и уйдут снова в свою даль.

Они уходили по кругу дальше других, к самому краю откоса, скрывались за танцующими, и только светлелся венец ее косынки. Приближались и проносились мимо.

Обдавал гармониста вихрь ее юбки.

Они про все забыли: она на миг вернулась к девичьей воле, а он так ярко встретил ее, сжимал руки и обнимал по велению гармони. Близко видел, как глаза ее наполнялись радостью.

«Красивая ты какая».

«Да», — удивлялась она, как это он говорил взглядом, понимала: душа разгадывала его взгляд.

Разошлись. Она, притопывая, наклонив голову, глядела под ноги. Он ждал, чтоб сойтись с ней, и вот тянул ее за руку, другой рукой брал Феню у пояса, чувствовал, как покорно поддавалась она, чуть откинувшись, закрывала глаза, и тогда казалась, что летит она над землей навстречу гармонью звенящему ветру.

«До чего ж хорошо!»

А когда открывала глаза, Кирьян улыбался ей, и каждый раз что-то новое было в его улыбке. Оглядывала его лицо, чтоб что-то понять, что в нем такое, что от него так сейчас прекрасна эта ночь для нее.

Катя поглядывала на брата. Танцевала она со здешним учителем — Иваном Новосельцевым.

— Увлекся твой брат!

— Красивая, правда?

— Ты гораздо лучше ее.

— Почему же?

— Она красивая, а у тебя душа как нива с добрым зерном.

— Сразу и про душу узнал.

— Другие знают.

— Кто?

— Человек один.

Катя, пристукивая каблучками, спросила:

— Кто же, если не секрет?

Он подхватил ее, высокий в своей белой, перехваченной ремнем косоворотке, и сказал:

— Секрет.

— А тихонько если сказать? — попросила Катя.

Они вышли с круга. Остановились под ненастно шумевшим тополем.

— Вот этот человек так мне про твою душу и сказал, — смотрел в ее глаза он и улыбался. Хоть и молодой совсем, с тонким лицом, но мужество широко дышало в нем.

— Так кто же? — не терпелось Кате узнать.

— Не догадываешься?

— Нет.

— Федя Невидов. Хорошо про душу сказал.

— Любая была бы рада.

— Это любой не скажешь… Скоро приедет. Потанцуем еще?

Давно кричат петухи; ночь кончается, а на станции никак не угомонятся.

Но уж пора: светает.

Гармонист застегнул на ремешок свою гармонь.

— Спасибо, — сказала ему Феня.

— Почаще приезжайте к нам.

— В следующем теперь году, как новый хлеб родится.

Опустело на кругу.

Кирьян хотел остановить Феню. Крепко взял за плечи ее. Под тканью кофты желанно бьется истома.

— Минутку постой.

— Не надо, — отвела она его руки и пошла к телегам. Никита спал. Чужое какое-то лицо во сне, угрюмое, Феня даже на миг остановилась, словно что-то жуткое потянуло ее. Так бывает, когда спит человек, на лице его проступает тайное и затихает в морщинах, в уголках губ, и даже, бывает, близкая смерть чудится в скорбно закрытых глазах.

Чует спящий посторонний взгляд, и мучается, вздрагивает его лицо от чужих глаз.

Никита в бессилии проснуться забормотал что-то, заныл. Кони настороженно прислушались.

Феня отошла, и все успокоилось.

Пришли Кирьян и Катя. Они Новосельцева провожали.

Феня уже легла.

— Шинель мою возьми, укроешься, — шепотом, чтоб не разбудить спящих, сказал Кирьян Кате

— Мне ж тепло, Киря.

Кирьян укрыл сестру шинелью. Закурил, присел на землю под тополем.

«Заботливый, — отметила Феня. — Так вот и за женой будет ухаживать», подумала она с ревностью не к ее счастью.