Михаил Кириллов - Врач парашютно-десантного полка (г.Рязань, 1956–1962 годы)

• Название: Врач парашютно-десантного полка (г.Рязань, 1956–1962 годы)
• Автор: Михаил Кириллов
• Жанр: Повести

Повесть написана по воспоминаниям автора, проходившего службу в Рязанском парашютно-десантном полку в качестве младшего врача медицинского пункта с 1956-го года по 1962 год. Представлена картина армейской жизни того времени, приведены свидетельства коллективизма и мужества десантников, грамотной и инициативной работы полковых врачей, впитавших фронтовой опыт своих старших товарищей. В повести в форме рассказов приведены многочисленные клинические наблюдения автора, представляющие самостоятельный интерес.

Повесть написана как продолжение уже опубликованных воспоминаний автора, таких как «Мальчики войны», «После войны (школа)» и «Моя академия», охватывающих период с 1940-го по 1956-й год. В целом, возникает историческая панорама военного детства, послевоенной школьной юности и начала профессиональной жизни советского военного врача.

Повесть предназначена для войсковых врачей, прежде всего, врачей Воздушно-десантных войск, для слушателей старших курсов Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова, для врачей госпиталей, для офицеров парашютно-десантной службы, для историков военной медицины.

---

К 1958-му году отец и мама и с ними брат Володя переехали из Ленинграда в Рязань. Здешний климат был здоровее, и квартира располагалась на втором (а не на четвертом, как в Ленинграде) этаже. Для отца, перенесшего инфаркт миокарда, это было важным. Главное же было и для родителей, и для нас в том, чтобы жить рядом.

Вскоре они купили дом в деревне, недалеко от города. Сельская жизнь способствовала их оздоровлению. Мы ездили к ним, возили хлеб и другие продукты. К нам в деревню на отдых приезжали сестра Люба с дочкой Наташкой и тетя Валюша. Из Ленинграда приезжал и дядя отца Федор Григорьевич Кириллов. Яблоневый сад, лес, сеновал. Такое удовольствие!

Однажды пошли в лес по грибы, а на отца налетели то ли осы, то ли пчелы. Целый рой. Он голову лукошком закрыл, а мы ос разогнали. Но покусали его здорово. Еле до деревни дошли. Лечить-то нечем. Только холодными примочками да питьем холодного молока. Всю ночь мучился. После прошлогоднего инфаркта миокарда такая резкая аллергическая реакция могла быть очень опасной.

Профессиональная выносливость вырабатывается постепенно, это дается временем. Поначалу нет концентрации и умения доводить начатое дело до конца. Конкретных примеров много, и ими не удивишь.

1958 год. На этот год пришлась тяжелейшая эпидемия гриппа. Личный состав воинской части заболел позже населения города, но от контактов не убежишь. Быстро возросла плотность амбулаторных приемов, в том числе и в батальонных медицинских пунктах. В основном шли гриппозные. Как будто языки пламени охватывали подразделения. Через 3–5 дней роты просто выкосило.

Вначале лазарет развернули на 40 коек (вместо 20), и койки стояли в холлах и проходах. Позже клуб превратили в лечебницу и больных размещали в зале и на сцене. Это не спасало, пришлось класть в казармах на двухярусных койках, отгораживая еще здоровых. Одновременно в полку лежало до 600 человек из 2000. Болели и офицеры, лечась дома. Боевой полк стал практически небоеспособным. Личный состав медицинской службы был распределен по «отделениям» таким образом возникшего нештатного инфекционного госпиталя. Руководили им старший врач В.М.Головин и начальник медпункта Г.А.Гвоздев.

Из 600 больных до 100 одновременно были тяжелыми или крайне тяжелыми. Крайнюю тяжесть состояния определяли интоксикационный синдром, температура тела устойчиво более высокая, чем 39,0 – 40,0 градусов. Среди них встречались и больные с подозрением на пневмонию. Особенно важно было среди всей массы людей не пропустить этих больных. Они нуждались в антибиотикотерапии, были наиболее тяжелы и их отправляли в госпиталь, который тоже был переполнен.

Одна термометрия чего стояла (градусники из НЗ приходилось доставать). Осмотр требовал много времени. Работали одновременно 7 врачей. В помещениях было душно, а на дворе стояли ноябрьские холода, и проветривать было непросто. Больные метались в жару, лица их были красными, потными, донимали тяжелые головные боли, боли в глазных яблоках, жажда. Поразительно, но врачи не заболевали. Больных нужно было кормить. С этой целью из столовой солдаты приносили ведрами щи, каши и чай. К раздаче и уходу привлекались те из больных, кто чувствовал себя легче. Тоже относилось и к раздаче таблеток. Инъекции делали санинструктора. Особенно тяжелыми были дежурства, и, окончив их, врачи оставались на месте до вечера следующего дня. Все валились с ног.

К 10–12 дню массовость поступления больных ослабела, и постепенно стали освобождаться койки в казармах, позже опустел клуб, но еще довольно долго оставался переполненным лазарет. К концу эпидемии стали чаще выявляться осложнения гриппа: пневмонии, бронхиты, синуситы, астенические состояния. Это требовало дополнительных исследований, привлечения консультантов и даже госпитального лечения. Летальных исходов не было.

Несмотря на массовость и тяжесть течения эпидемия длительного и существенного ущерба боевой части не нанесла. Сыграла роль не только хорошая организация работы медперсонала и всего командного состава полка, но и состояние здоровья людей до вспышки гриппа, хорошее питание личного состава, характерное для советской армии того времени.

Гриппозные эпидемии, также как изнурительные амбулаторные приемы, были школой профессиональной выносливости, когда учишься работать ровно, спокойно, в бригаде, скрывая усталость, держа в фокусе тяжелых больных. Я тогда усвоил: если больной в фокусе внимания, значит все в порядке.

* * *

Летом 1958 года я побывал в Махачкале. Там уже 2 года зенитчиком проходил службу мой средний брат Саша. Служил он хорошо, окреп и возмужал. Покупались в Каспийском море. Запомнился удивительно гостеприимный народ. Позже мне пришлось побывать в Закавказье. В Махачкале было беднее, чем в Баку, но колорит был тот же. Постоянное ощущение женской красоты. Запомнилось и такое: худенькая беременная женщина медленно везет повозку со скарбом, а сзади шествует усатый бугай в кепи, похожем на аэродром.

Посетил детский киносеанс. Мордуленции разные: и русские, и дагестанские – вперемежку. Отношения детей просто пронизаны интернационализмом. Фильм шел интереснейший – «Ох, уж эта Настя!»

Посетил музей истории Кавказа. Шамиль. Какая сложная личность. 25 лет борьбы в горах, пленение русскими войсками и… еще 20 лет тихой жизни в Калуге с правом паломничества в Мекку. Как будто два разных человека. А может быть, война и мир в одном человеке?

* * *

Как-то в медпункт (дело было летом) зашли старший врач, бывший командир дивизии отставной генерал, который любил захаживать в полк, и командир полка. Он заметно прихрамывал. Старший врач прошептал мне: «У командира вросший ноготь, мучается, нужно удалить, приготовь все». Я пытался сказать, что я – терапевт и никогда раньше не удалял вросший ноготь, но объяснения не принимались. Пришлось идти в перевязочную. Ее светлая половина располагалась за занавеской. Там стоял и «операционный» стол походного образца. Пока мы с санинструктором кипятили шприцы, готовили перевязочный материал, в темной половине перевязочной за столом собрались пришедшие гости и фельдшер – зав. аптекой. На столе стояли большой граненый флакон с аптечным спиртом, графин с водой, тарелка с солеными огурцами и нарезанный хлеб. Время было до обеда и больше ничего раздобыть не смогли. Гости шумели в ожидании операции.

Когда я пригласил больного в операционную, наступила тишина, прерванная тостом: «Выпьем за удаление ногтя!» Все выпили. Принял дозу и командир и лег на операционный стол. Ноги его свисали: стол был короток. Вся конструкция скрипела, и я больше всего боялся, что она рухнет под тяжестью оперируемого.

Я обработал палец спиртом и йодом. Сделал в его основании два укола новокаином, перетянул палец туго марлевым жгутом, чтобы уменьшить кровотечение и, выждав, пока наступит анестезия, приступил к операции. Концевая фаланга пальца была заметно воспалена и отечна. Зажимом я приподнял ноготь и ловким движением снял его с ногтевой пластинки целиком. Проступили две капельки крови, и я наложил давящую повязку, сняв жгут с основания пальца. Через повязку просочилась капелька крови. Дело было сделано. Я объявил об окончании операции, а больной, лежа на столе, спросил: «Наркоз дал?». Дело в том, что, как все крупные мужики, он, как слоны мышей, боялся всяческой мелкой боли. Я повторил, что операция закончена. Он сел и посмотрел на забинтованный палец. Радости и удивлению его не было предела. Ему одели на стопу тапок, и он вернулся за стол, где его ждало угощение. Тут же было налито в стаканы. Был приглашен и я. Командир горячо благодарил меня. Были провозглашены тосты за удаленный ноготь, за меня, за советскую хирургию и т. д. Я отказывался, но прозвучало командирское «Пли!» и пришлось выпить полстакана спирта. Вода из графина пришлась кстати.

Через полгода сдавали двухэтажный кирпичный дом, построенный солдатами возле КПП полка, и мне с согласия командира дали комнату на первом этаже, размерами в 10 кв.м. Измученные жизнью у родственников, на частной квартире, в штабных помещениях, мы были счастливы. Вот что значит, когда терапевт хотя бы на время становится хирургом!

* * *

Жизнь в Дашках была довольно унылой. В город выбирались редко. Растили дочку Машеньку. Во дворе были у нее подружки, одна из них – Леночка Рубинштейн. А мама Леночки обучала меня английскому языку. У наших соседей Кутовых были сын Олежка, первоклассник, и дочка Лиличка двух лет. Олежке поручалось сестренку кормить кашкой. Он старательно это делал, приговаривая с каждой ложкой: «Ну, Лиличка, ешь!» А Лиличка, вся перемазанная в манной каше, так же старатеьно все выплевывала. Наконец, глядя на братика, она устало говорила: «Ну и дурак же ты, Олежка!» Потом Олежка снимал с нее испачканную рубашку, и полотенцем отмыв личико, ручки и ножки от кашки, одевал ей чистое платьеце. Лиличка, по-моему, была умнее своего братика.