Франсуаза Шандернагор - Королевская аллея

• Название: Королевская аллея
• Автор: Франсуаза Шандернагор
• Издательство: МИК
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-87902-044-4

«Королевская аллея» — это жизнеописание второй жены короля Людовика XIV, госпожи де Ментенон. Талантливая стилизация автобиографии незаурядной женщины, чья необыкновенная судьба стала увлекательным сюжетом романа, принесла Франсуазе Шандернагор мировую известность. Книга издана во многих странах и получила ряд почетных литературных премий.

---

— Ах, что толку, милая! Мне кажется, я даже слишком упорно боролась в этом деле. Я вела себя, как человек, который, запутавшись в портьере, так бешено вертится, что она вместе с карнизом падает ему на голову. Вот и я запуталась в этом «квиетизме», и теперь опала избавит меня от всех треволнений, а уж смерть и подавно!

— Но, Франсуаза, все же Король женат на вас! — говорила мне Маргарита де Моншеврейль.

— Велика важность! Это не помешает ему отвергнуть меня… да и какая в том необходимость? Наш брак был тайным; Королю достаточно запереть меня в монастыре, и никто не осмелится осудить его. Затем он возьмет себе любовницу, и, поскольку при Дворе не знают, что мы женаты, это не вызовет скандала; только отец Лашез мог бы осмелиться перечить Королю, но он-то как раз и смолчит!

— Как вы можете спокойно говорить такие ужасы! Опомнитесь, мадам! Боритесь за себя!

— Только ли за себя? Быть может, немного и за вас, Маргарита? Ведь если погибну я, погибнете и вы. Это вас заботит, не правда ли? Но вы верите в Бога, так не бойтесь, — он утешит вас и в изгнании.

Маргарита де Моншеврейль разразилась слезами, и я пожалела о своей жестокости, — правда, не настолько, чтобы попросить у нее прощения.

Я и впрямь ожесточилась душою. Теперь я сомневалась во всем — в любви Короля, в дружбе, в самом Боге, не зная, как ему молиться, чтобы не впасть в ересь; даже Сен-Сир, после его реформы, перестал быть мне приютом. Я желала лишь одного: скорейшего осуждения Папой сочинений господина де Камбре, чтобы получить возможность очиститься от обвинений в предательстве, которые угнетали меня, вдобавок к прочим моим горестям и страхам. Однако я видела, что каждый мой шаг подводит меня еще ближе к пропасти, что за мною неотрывно следят, подстерегая не только слова, но и любой жест, любой взмах ресниц. Клеветники то обвиняли меня в упорной защите ереси, то, напротив, в неверности и трусливом предательстве друзей.

— Ах, Маргарита, живя при Дворе, следовало бы связать себе руки и зашить рот… Хорошо бы также запретить себе двигаться и думать, но как я могу приказать моему сердцу не биться? В этом деле я виновна лишь в одном: я хотела любить, любить, любить…

В конце концов, я заболела; рвота и лихорадка непрерывно мучили меня. Я больше не ела, не спала. При Дворе меня уже сочли умирающей; я и сама уповала на то, что больна раком матки, который унесет меня в могилу.

Спасение пришло, кажется, в лице господина Фагона. Он сказал Королю, что, по всей видимости, я занемогла от горя, но что горе это, вкупе с американской лихорадкою и общей слабостью организма, наверняка уморит меня. Епископ Шартрский, мой духовник, со своей стороны, осмелился написать Королю письмо в мою защиту: «Сир, вы имеете спутницу жизни, замечательную во всех отношениях — и любовью к Богу и нежной привязанностью к Вашему Величеству. Я хорошо знаю ее душу и могу заверить, что никто не любит Вас столь преданно и почтительно, как она. Эта женщина никогда не обманет Ваше Величество, разве что обманется сам».

В один из октябрьских вечеров, когда я лежала у себя в алькове в полузабытьи, мучаясь очередным жесточайшим приступом лихорадки, Король, только что покинувший бал, внезапно вошел ко мне в комнату, приказал внести свечи и подошел к моей постели. «Мадам, возможно ли, чтобы мы потеряли вас из-за этого прискорбного дела?!» — сказал он резко. Ему поднесли кресло, и он, знаком удалив лакеев, продолжал: «Неужто вы более не верите мне? Я не хочу вашей смерти… Скажу вам правду: ни одной женщине я не простил бы того, что прощаю вам». Я залилась слезами. «Не плачьте, мадам. Я знаю, вас обманули, но я наведу порядок в этом деле, и наведу так, что вы останетесь довольны!»

Он непременно хотел, чтобы я, в знак нашего примирения, выпила телячьего бульону, и не успокоился, пока я не сделала это у него на глазах. После чего распахнул настежь все окна в моей спальне. «Не грустите более. Я буду действовать безжалостно!»

Доверившись нежным заботам Нанон и надежным снадобьям господина Фагона, я следила из моего алькова за действиями Короля. Господина Фенелона лишили должности воспитателя королевских внуков, и сочинения его были запрещены; герцога де Бовилье принудили отречься от госпожи Гюйон и от епископа Камбре если не сердцем, то устами; господина де Мо поторопили издать свои «Размышления о квиетизме», коим аплодировал весь свет; Папу попросили осудить епископа Камбре, к которому он, в глубине души, питал искреннюю привязанность, и объявить еретической его книгу «Максимы Святых»; мадемуазель де Мезонфор и двух ее подруг изгнали из Сен-Сира официальным указом, и, наконец, Король самолично посетил Дом Святого Людовика, дабы призвать его обитательниц к повиновению.

Поистине, мой супруг вел себя, как герой, разом разрубив все гордиевы узлы этого скандала, убивавшего меня в течение трех или четырех лет. Он был настоящим королем.

В несколько недель квиетизм был уничтожен вместе со всеми моими врагами.

Не скажу, однако, что вышла из этой бури прежней. Одна песенка, которую распевали в те времена на улицах Парижа, объяснит вам мое тогдашнее душевное состояние лучше долгих речей:

У нас во Франции достойные прелаты
Взыскуют истины, в которой им нужда;
Одни кричат: ушла надежда навсегда,
Другие стонут: милосердья маловато,
А убивают веру, — вот в чем дело, господа!

Зато Король, избавившись от дурного настроения, держался совершенно как прежде. «Вот и кончено дело! — объявил он мне. — Надеюсь, оно не повлечет за собою последствий, которые причинили бы кому-нибудь вред». Он снова оказывал мне почтение и милости так, будто ровно ничего не произошло. Чувствительность монарха всегда была подобна скорее озерцу с легкой рябью, нежели морю с бурными волнами.

В тот же год, когда все вокруг увлеченно сочиняли богословские трактаты, коими сражались друг с другом, Король также написал книгу. Она называлась «Правила демонстрации садов Версаля».

Глава 17

В Марли, по обе стороны террасы перед дворцом, были насажены густые рощи с замысловатыми аллейками, называвшиеся «зелеными лабиринтами». Извилистые ходы вели к центру, к двум круглым водоемам — фонтану Аретузы и фонтану Амфитриды.

Когда Король увлекся разведением карпов, их запустили сначала в четыре квадратных бассейна, расположенных вдоль боковых фасадов дворца, затем в канал Западной рощи, у Острова Любви, и, наконец, в круглые водоемы «зеленых лабиринтов».

Я часто наведывалась сюда в послеобеденные часы. Мне нравились грабовые аллеи с обвитыми зеленью арками, уютные беседки, тисы, обстриженные в виде колонн, а, главное, прохлада, тень и покой. Я не любила другие места в парках Короля: великий монарх устраивал их на свой лад, отдавая на потребу тому, что любил более всего, а именно, солнцу и ветру; для этого со всех деревьев, сколько бы их ни сажалось, беспощадно срезали ветви, так что тени не было и в помине; кроме того, в отличие от меня, Король не терпел вольно растущей листвы и путем постоянной стрижки, иногда и собственноручной, «стриг под одну гребенку», как он выражался, каштаны и вязы, то есть, превращал их в скучные ряды обрубков.

Я избегала этих широких прямых аллей, где свободно хозяйничали стихии, укрывалась в недрах «зеленых лабиринтов» и там, сидя на бортике водоема, наблюдала за плавающими карпами.

По мнению Короля, карп являл собою истинно царственную рыбу, единственно достойную, благодаря величественным повадкам и роскошному сверкающему облачению, плавать в водоемах Короны. И потому водоемы эти украшались под стать своим благородным обитателям — либо фаянсовыми плитками из Невера и Голландии, либо перламутром и полудрагоценными камнями. Карпы, живущие в сих великолепных водах, блистали самыми фантастическими красками: у одних чешуя отливала золотом и серебром, у других играла дивными голубыми и пурпурными отблесками, у третьих была усеяна яркими пятнами, белыми и желтыми, черными и красными. Когда чешуя блекла, хозяин приказывал своим художникам подкрашивать ее и, вдобавок, надевал на рыб жемчужные ожерелья. Он кормил их из рук и нарекал прелестными именами, в остальном же заставлял жить точно, как своих придворных, то есть, без конца переселял с места на место, невзирая на погоду и сезоны. Карпы долго не жили, и Король этому очень удивлялся.

Мне вспоминается один такой день, проведенный в тенистой рощице, за беседою с этими безгласными фаворитами монарха. Я опустила руку в воду, поглаживая проплывающих красавцев — Золотое Солнце, Тысячу цветов, Аврору, Радужное зеркальце. Позади меня, на беломраморной скамье в глубине беседки, болтали и смеялись две мои племянницы; Маргарита де Кейлюс нынче не появлялась при Дворе (он был заказан ей из-за глупой выходки, о которой я расскажу ниже), но иногда навещала меня в Марли, пока Король и его приближенные охотились.