Норберт Гштрайн - Британец

• Название: Британец
• Автор: Норберт Гштрайн
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-89091-246-1

Норберт Гштрайн (род. 1961 г.) — известный австрийский писатель. Роман «Британец» увидел свет на немецком языке в 1999 году, в том же году был удостоен премии имени Альфреда Дёблина. Переведён на 16 иностранных языков, по-русски публикуется впервые.

Героиня романа оказывается вовлеченной в расследование загадки, которая окружает имя знаменитого британского писателя. Воспоминания его бывших жен, знакомых, очевидцев восстанавливают истинный портрет человека, австрийского эмигранта, изменившего свое имя, национальность, судьбу.

---

Мы еще не обменялись ни словом, но… стоп, надо притормозить, не то скажу, что у меня сразу возникло чувство, будто мы с ней давно знакомы и многое, о чем она рассказала мне в тот день и потом при ваших встречах, лишь подтвердило все, о дам я уже знала. Можно бы попробовать описать ее внешность, но, не сомневаюсь, получатся сплошные штампы, затертые сравнения, и Макс поднял бы меня на смех, вздумай я описывать белокурые волосы с сильной проседью, серые или серо-зеленые глаза, да, пожалуй, еще скулы, уж конечно, широкие или выдающиеся вперед; будто и правда имеет какое-то значение, если я, не без труда удержавшись от эпитета «хрупкая», напишу «миниатюрная», а то и вообще начну перечислять всевозможные анатомические особенности и пускать в ход обороты, которыми пестрят публикации модных авторов, вроде «легкая походка», или там «длинноногая, с открытым лицом и ясным взглядом»! Ведь никому ничего не скажет, если написать, что она оптимистка или, чего доброго, навесить на нее ярлык «свой парень» — вот уж излюбленный штамп кое-кого из писателей-мужчин, не имеющих в запасе других рубрик, куда они могли бы отнести женщину, но не признающихся, что на самом деле питают к некой даме не только товарищеские чувства, короче, что касается «своего парня», ничего подобного как раз не было и в помине, так что ограничусь простым изложением фактов. Помню, она подошла, улыбаясь, держа в руках два бокала и бутылку вина, если не ошибаюсь, сама она уже успела хлебнуть, во всяком случае в каждом ее движении чувствовалась уверенность — она все-все делает как надо, а такая уверенность не свойственна человеку трезвому.

— У вас тут тоже кто-то есть?

Неожиданный вопрос буквально оглушил меня — так резко он прозвучал; я довольно грубо ее осадила:

— Нет. Никого.

Однако она и глазом не моргнула.

— Никого?

Я ответила не сразу, сперва посмотрела на нее так, будто понятия не имею, о чем речь; из-за этого мой ответ, в сущности повторение, прозвучал довольно выспренно, чего мне вовсе не хотелось:

— У меня никого нет!

Прежде чем она успела объяснить, я сообразила — она же имела в виду запечатленных на фотографиях; затем она назвала себя и тотчас стала просить, чтобы я звала ее просто по имени, Маргарет. Она сунула мне в руки бокал вина; даже сегодня я морщусь, вспоминая неловкую напыщенность той минуты, когда мы молча чокнулись, стоя перед фотографиями, а ведь среди них, как я поняла, был и снимок, принадлежавший Маргарет. Мое молчание — вот оно меня злит, потому что молчание продолжалось хоть и недолго, а все-таки было каким-то заискивающим, мне оно и сегодня вспоминается как казенщина официальной церемонии, минуты молчания, и для полноты картины после нее не хватало только тоста. Иногда я сегодня гадаю, правда, без всякого результата: то ли она захотела излить душу именно мне, то ли я просто подвернулась, как другие люди, которых она с великой легкостью посвящала в свою тайну. Подняв бокал, я встретилась с ее взглядом, но не прочитала в нем, какой реакции она ждет; возможно, она устроила проверку, которую я выдержала потому, что начала задавать вопросы — хотелось чем-нибудь нарушить молчание; да, наверное, выдержала, ведь в конце концов ни с того ни с сего не рассказывают посторонней девице, что твой муж совершил убийство, а в то время я была для нее именно посторонней, едва знакомой девицей, и даже потом, после многих встреч, я все равно осталась для нее чужой, да и она была для меня никакой не Маргарет, а миссис Хиршфельдер, нравилось это ей или нет.

В сравнении с этим все, что она сообщила о Хиршфельдере на выставке, было сущими пустяками: истории, которые она рассказывала, наверное, в сотый раз — очень уж гладко; что ж удивительного, если она внезапно замолчала, оборвав рассказ на полуслове, будто все это ей самой вдруг опротивело.

— Не хочу докучать вам, — сказала она, глядя в сторону. — Наверное, подобные вещи вам здорово надоели.

Я еще не успела толком рассказать о Максе, о том, с каким пиететом он относился к Хиршфельдеру, но — очень хорошо помню — стоило мне заговорить об этом, ее реакция была неожиданной — насмешка! — она вдруг рассмеялась и даже всплеснула руками:

— Но вы-то не приняли все это за чистую монету?

Я покачала головой и тут же, сама себе противореча, сказала:

— Почему же? У меня не было причин не верить.

Впрочем, это было уже не на выставке в Австрийском Институте, а позже, думаю, в одну из наших встреч вечером у «Бэйли» на Глостер-роуд, кажется, там она впервые назвала меня деточкой, как с тех пор и звала постоянно: «Ну, что вы, деточка!» — если я ничего не перепутала, конечно.

— Вы же не поверили всему? — И засмеялась, словно я рассказывала о каких-то нелепых и абсолютно беспочвенных фантазиях.

Меня порядком удивило то, в каких прозаических тонах она описала свое знакомство с Хиршфельдером, помню, я даже растерялась: чем, собственно, вызвана ее ирония — а она явно иронически говорила об их первой встрече, так, словно они заключили сделку, — она дала объявление через службу знакомств, к тому времени прошло пять лет с тех пор, как ее первый муж, книготорговец, хозяин магазина школьных учебников, погиб при полете на воздушном шаре.

— Не надо смеяться, — сказала она почему-то извиняющимся тоном. — Что и говорить, идиотизм, конечно, искать мужа через службу знакомств.

Однако, по-моему, рассказывая, она на свой лад пыталась приумножить славу Хиршфельдера и подошла к делу весьма нетривиально, спору нет: рассказала, что на их первое свидание Хиршфельдер, в отличие от других претендентов, откликнувшихся на объявление, явился в старом потертом костюме, а не нарядившимся как на праздник, не лез из кожи вон, чтобы показать себя с лучшей стороны, не было ни цветов, ни конфетной коробки, ни комплиментов молодости Маргарет, ни двусмысленных намеков, ни вздохов, ни пошлых пронзительных взоров, — ничегошеньки из расхожего набора, напротив, он, можно сказать, ринулся напролом: ну да, вот он я, не мальчик, конечно, мужчина, который знает, что ему нужно, и не намерен попусту тратить время на всякие глупости. Отмороженные пальцы на обеих ногах, аппендикс и миндалины тю-тю, но браку это не помеха, — сказал он с усмешкой, — зато сердце как у быка, а еще он совершенно несносен в утренние часы, что да, то да, до полудня с ним просто невозможно разговаривать; дальше, он не дурак выпить с приятелями и в подпитии становится не в меру болтливым, но вообще человек скорее замкнутый, и вот что еще: он, чего греха таить, не прочь при случае поволочиться за хорошенькой дамочкой, и, что гораздо серьезней, он — курильщик, в любом споре считает правым только себя, злопамятен, привередлив в выборе друзей и безнадежно отсталый старый хрыч, когда речь заходит о том, что хорошо и что плохо, и если она любит танцы, то на него пусть не рассчитывает, танцор он никудышный… Вот такой говорил и говорил, без остановки, пока у нее от смеха не потекли слезы, и конечно же в сравнении с ним все прочие кандидаты в женихи тотчас оказались какими-то второклашками-двоечниками: профессор университетского колледжа, фабрикант галантерейных изделий, представитель торговой фирмы, — унылые создания!.. Чего стоили их мечты о летнем домике за городом, обещания водить в оперу, манера вдруг скрываться в уборную, откуда они возвращались сущими херувимами, смирными как овечки и безукоризненно опрятными. Маргарет особо подчеркнула, что в конце ужина — они сидели в кафе — Хиршфельдер не возражал, когда она заплатила за себя, не дал официанту на чай и не стал, как другие, неумело подавать пальто, буквально выкручивая ей руки; завершая рассказ, она добавила, что, уже попрощавшись и отойдя на несколько шагов, он обернулся и крикнул, мол, он — еврей, но этому не стоит придавать серьезное значение, и вот эта деталь стала своего рода неизбежной точкой над «i», характерной стилистической черточкой его легенды.

Через три месяца они поженились, она уволилась из школы в Ист-Энде, где преподавала после смерти своего первого мужа, и переехала к Хиршфельдеру в Саутенд-он-Си, а осенью опять пошла работать; помню, она рассказывала об этом времени так, словно ей хотелось найти какое-то объяснение своему тогдашнему решению. Все разыгралось в день его шестидесятипятилетия, она заказала грузовик, чтобы перевезти мебель, и со всеми своими пожитками явилась к нему — на чашку чая, да и осталась; она же командовала грузчиками, которые таскали вещи и мебель на чердак и укрывали полотняными чехлами, а на другой день она проснулась среди книг: во всех комнатах штабелями от пола до потолка громоздились книги, потом Маргарет показала их мне, причем вопреки собственным заверениям, что все это никому на свете не нужно, демонстрировала каждую книгу, точно музейный экспонат. До того дня она, как Хиршфельдер ни зазывал, не переступала порога его дома. Трехэтажный, с узким фасадом, дом стоял в тишайшем жилом квартале на сбегавшей к берегу улице, из него даже открывался вид на море, надо было только подальше высунуться из бокового окна в эркере, и если правда, что он жил в этом доме с самой войны, то Маргарет не могла не обнаруживать здесь во всех углах следы его прошлого: тут было и запылившееся парчовое бальное платье — я его тоже увидела, — и сплющенные шляпные картонки, и всунутые одна в другую туфли на шпильках, несколько пар в чулане. Фотографии со стен он, правда, снял, но вскоре опять развесил, все до одной, на старых местах в спальне, где они, наверное, висят и по сей день — свадебные снимки с его прежними женами, фотографии в паспарту из рыхлого, покореженного сыростью картона; в существование этих фотографий я поверила по-настоящему, только когда увидела их своими глазами. Маргарет, по ее словам, не возражала, ведь он проделал все с таким видом, будто так и надо, но что-то я сомневаюсь: неужели она так легко смирилась с присутствием в спальне фотографий своих предшественниц, как привыкаешь к незначащим картинкам — сценам на охоте или «пейзажам после битвы» или «завтракам на траве»? Не верится мне, что она смолчала, нет, наверняка в свой черед как-нибудь навела его на размышления о предшественнике, может, рассказала о катастрофе воздушного шара, нарисовала подробнейшую картину — я заметила у нее пристрастие к деталям — описала, как загорелась оболочка аэростата: словно бы задрожала, вдруг раздулась, — беззвучный взрыв, еще до того как пламя взвилось в ярком летнем небе, и она увидела издалека, с того места, откуда следила за полетом, как из опрокинувшейся корзины на поле посыпались крохотные человечки:.