Андрей Зорин - «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели

• Название: «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели
• Автор: Андрей Зорин
• Издательство: Книга
• Жанр: Филология
• Год: 1989
• ISBN: 5-212-00025-4

«Диалог с Чацким» — так назван один из очерков в сборнике. Здесь точно найден лейтмотив всей книги. Грани темы разнообразны. Иногда интереснее самый ранний этап — в многолетнем и непростом диалоге с читающей Россией создавались и «Мертвые души», и «Былое и думы». А отголоски образа «Бедной Лизы» прослежены почти через два века, во всех Лизаветах русской, а отчасти и советской литературы. Звучит многоголосый хор откликов на «Кому на Руси жить хорошо». Неисчислимы и противоречивы отражения «Пиковой дамы» в русской культуре. Отмечены вехи более чем столетней истории «Войны и мира». А порой наиболее интересен диалог сегодняшний— новая, неожиданная трактовка «Героя нашего времени», современное прочтение «Братьев Карамазовых» показывают всю неисчерпаемость великих шедевров русской литературы.

---

Наконец, окончание Московского университета; вольнодумные разговоры приближают роковой момент "тюрьмы и ссылки".

Повествование как бы замкнулось: начатое "Тюрьмой и ссылкой", оно, пусть с пропусками, продолжено в более поздние времена, а теперь от самого начала доведено до "тюрьмы и ссылки".

В этот момент самому Герцену кажется, что — хватит… После новых страниц о позднейших событиях 1848—1849 годов ("Западные арабески") он печатает нечто вроде заключения, обращенного к друзьям юности, и, конечно, прежде всего к Огареву: "На этом пока и остановимся. Когда‑нибудь напечатаю я выпущенные главы и напишу другие, без которых рассказ мой останется непонятным, усеченным, может ненужным, во всяком случае будет не тем, что я хотел, — но все это после, гораздо после…" (ПЗ II, 201).

6. ВСТРЕЧА ВМЕСТО ПРОЩАНИЯ

Герцен действительно хотел надолго приостановить публикацию своих воспоминаний: оставались сверхинтимные главы о семейной драме, которые абсолютно невозможно обнародовать (они увидят свет только в 1921 году); оставалась повесть о любви, "похищении" невесты, счастливом браке — главы, с фрагмента которых начинались мемуарные тексты первой "Полярной звезды"…

Но человек предполагает — бог располагает. В те самые дни, когда вторая книга "Полярной звезды" была уже почти совсем готова и первая часть "Былого и Дум" вместе с запрещенными стихотворениями русских поэтов и другими материалами была накануне тайной отправки в Россию, — в один из этих дней к дому Герцена в пригороде Лондона подъехала скромная коляска и из нее неожиданно вышли… Николай Огарев с женою.

Это было 9 апреля 1856 года. "Герцен стоял наверху, над лестницей. Услыша голос Огарева, он сбежал, как молодой человек, и бросился обнимать Огарева… Герцен хотел говорить с нами обо всем том, что наболело на его душе за последние годы; он нам рассказывал со всеми подробностями все страшные удары, которые перенес, рассказывал и о болезни, и о кончине жены. <…> Так мы провели несколько бессонных ночей…" (Воспоминания Н. А. Тучковой–Огаревой).

Герцен рассказывал им Былое и Думы.

Перечисляя главные события этих лет, он восклицает: "Смерть Николая, прибытие Огарева".

Первый друг даже успел еще свой собственный материал в последнюю минуту добавить к уже готовому альманаху — статью "Русские вопросы", подписанную Р. Ч. (Русский человек): Огарев еще не открывал своего имени, так как формально находился за границей для лечения; только два года спустя вместе с Герценом станет подписывать материалы Вольной русской типографии.

Итак, в середине второй книги "Полярной звезды" Герцен еще маскировал имя Огарева, даже смягчал клятву на Воробьевых горах; десятки страниц были пронизаны тоской по лучшему другу, прямо к нему обращены — к концу же книги друг, вняв призыву, внезапно прибывает и сам в той книге печатается!

Книга становится жизнью.

Дружба легко и плавно переходит в историю и литературу.

"Но где же мой рассказ несвязный?" — любил спрашивать Герцен, подражая автору "Евгения Онегина". Огарев (мы кое‑что знаем, о многом догадываемся) не просто привез свежие известия из России, но от имени там оставшихся дал Герцену ряд важных советов насчет его изданий. Один из них нам точно известен: именно Огарев посоветует издавать более быстрое периодическое издание, нежели "Полярная звезда", то есть подаст идею газеты "Колокол", которая начнет выходить с 1857 года.

Почти нет сомнений, что Огарев советовал и продолжать публикацию воспоминаний: их успех в России — громкий и все усиливающийся…

"Былому и Думам" помешал остановиться один из главных героев, продолжать советовали Тургенев, Мельгунов и другие авторитетные приятели.

Но при том сопротивлялась "остановке" и сама книга!

Давно известно, что творение сильнее даже самого гениального автора; оно часто ведет его туда, куда он раньше и не помышлял идти.

В марте 1857 года третья книга "Полярной звезды" снова преподносила читателям 80 страниц "Былого и Дум": та самая история любви и романтического брака, о которой мы только что говорили.

Герцен решился — и снова объяснился с публикой в особом, после исчезнувшем предисловии. Оно столь замечательно и столь затеряно во глубине академического издания (как все тексты "Былого и Дум", позже удаленные авторской рукою), что его необходимо привести полностью:

"Отрывок, печатаемый теперь, следует прямо за той частию, которая была особо издана под заглавием "Тюрьма и ссылка": она была написана тогда же (1853), но я многое прибавил и дополнил.

Странная судьба моих "Записок": я хотел напечатать одну часть их, вместо того напечатал три и теперь еще печатаю четвертую.

Один парижский рецензент, разбирая, впрочем, очень благосклонно ("La Presse", 13 oct. 1856), третий томик немецкого перевода моих "Записок", изданных Гофманом и Кампе в Гамбурге, в котором я рассказываю о моем детстве, прибавляет шутя, что я повествую свою жизнь, как эпическую поэму: начал с сути дела и потом возвратился к детству.

Это эпическое кокетство — совершенная случайность, и если кто‑нибудь виноват в нем, то совсем не я, а скорее мои рецензенты и в том числе сам критик "Прессы". Если б они отрывки из моих "Записок" приняли строже, холоднее и, что еще хуже, — пропустили бы их без всякого внимания, я долго не решился бы печатать еще и долго обдумывал бы, в каком порядке печатать.

Прием, сделанный им, увлек меня, и мне стало труднее не печатать, нежели печатать.

Я знаю, что большая часть успеха их принадлежит не мне, а предмету. Западные люди были рады еще раз заглянуть за кулисы русской жизни. Но, может, в сочувствии к моему рассказу доля принадлежит простой правде его. Эта награда была бы мне очень дорога, ее только я и желал.

Часть, печатаемая теперь, интимнее прежних; именно потому она имеет меньше интереса, меньше фактов; но мне было гораздо труднее ее писать… К ней я приступил с особенным страхом былого и печатаю ее с внутренним трепетом, не давая себе отчета зачем…

…Может быть, кому‑нибудь из тех, которым была занимательна внешняя сторона моей жизни, будет занимательна и внутренняя. Ведь мы уже теперь старые знакомые…

И–р

Лондон, 21 ноября 1856".

Так, в мучительных колебаниях, сомнениях и радостях Герцен писал и публиковал. Он, можно сказать, приучал русское общество к новому уровню правды, гласности, откровенности — и это был главный освобождающий урок "Былого и Дум".

В третьей книге "Полярной звезды" мемуарист уже и не заговаривает о своем желании приостановиться, "приберечь" воспоминания.

Читатели, "старые знакомые", — они уже знали по нескольким опубликованным книжкам, что действие "Записок Искандера" разворачивается в России и на Западе, охватывая почти полстолетия.

Правда, Герцен исчерпал почти весь запас прежде написанного (кроме, как уже говорилось, самых интимных разделов), — но ведь можно взяться за новые главы, обрисовать новые образы; и тот большой круг, большой цикл, что замкнулся с 1854 по 1857 год, в "Тюрьме и ссылке" и трех книгах "Полярной звезды", — он оказался лишь первым, но далеко не последним.

Отныне в каждой книге "Полярной звезды" — IV, V, VI, VII, VIII — новые портреты: Роберт Оуэн и Бакунин; эмигранты разных народов и Гарибальди; наступит день, и сама "Полярная звезда", Вольная печать станут воспоминанием и как полноправные герои займут свое место в VI, VII, VIII частях "Былого и Дум".

То, что печаталось в "Полярной звезде", параллельно дополнялось, уточнялось и превращалось в отдельные тома "Былого и Дум", которые Герцен начал выпускать с 1861 года. Выпускал до самой смерти, когда повествование оборвалось "легко и просто, как сама жизнь".

Но когда Герцена не стало, выяснилось, что воспоминания продолжают не только жить в головах и сердцах современников, потомков, — их не перестают дополнять самые потаенные страницы: кончина Искандера, 21 января 1870 года, освобождала их от запрета.

1870 год, 1921–й, 1953 — 1957–й… Это лишь наиболее важные даты обнародования тех страниц, которые их автор не хотел или не мог напечатать при жизни.

Снова повторим, что розыск не окончен, что некоторые главы неизвестны, — и признаемся, что если б они вышли когда‑нибудь на свет — в ближайшие годы, десятилетия, — то это было бы вполне в духе Искандера: в разное время он ведь представлял читателям — не по порядку, а так, как ему нужно, — разные части своих великих воспоминаний.

* * *

Скоро XXI век; на полках тысяч библиотек — полные издания "Былого и Дум". В начале — посвящение Огареву и Наталье Александровне Герцен, светлая печаль по родным и по родине:

"Жизнь… жизни, народы, революции, любимейшие головы возникали, менялись и исчезали между Воробьевыми горами и Примроз–Гилем; след их уже почти заметён беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы–реки, и чужое племя около… и нет нам больше дороги на родину… одна мечта двух мальчиков — одного 13 лет, другого 14 — уцелела!