Андрей Зорин - «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели

• Название: «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели
• Автор: Андрей Зорин
• Издательство: Книга
• Жанр: Филология
• Год: 1989
• ISBN: 5-212-00025-4

«Диалог с Чацким» — так назван один из очерков в сборнике. Здесь точно найден лейтмотив всей книги. Грани темы разнообразны. Иногда интереснее самый ранний этап — в многолетнем и непростом диалоге с читающей Россией создавались и «Мертвые души», и «Былое и думы». А отголоски образа «Бедной Лизы» прослежены почти через два века, во всех Лизаветах русской, а отчасти и советской литературы. Звучит многоголосый хор откликов на «Кому на Руси жить хорошо». Неисчислимы и противоречивы отражения «Пиковой дамы» в русской культуре. Отмечены вехи более чем столетней истории «Войны и мира». А порой наиболее интересен диалог сегодняшний— новая, неожиданная трактовка «Героя нашего времени», современное прочтение «Братьев Карамазовых» показывают всю неисчерпаемость великих шедевров русской литературы.

---

В критике некрасовского времени (отчасти и в более поздней) весьма заметен соблазн читать стихи как очерк, как документ—недаром П. Ф. Якубович (Мельшин), поэт, народник, глубоко сочувствующий Некрасову, недоуменно вопрошал по поводу каменотеса (глава "Счастливые"): зачем тот пришел с молотом на ярмарку? Он же категорически отказывался верить, что бывают помещики, 40 лет прожившие в деревне, которые ячменного колоса не могут отличить от ржаного[241].

Едва ли весь этот набор обвинений вполне объясняется только идейными спорами вокруг некрасовской поэмы. Эстетические воззрения современной Некрасову критики основываются на убеждении, что критик лучше знает, как нужно писать и в чем состоит правдивость поэтического произведения. А уж в том, что поэт лишь послушно "отражает" действительность, а не творит свою — особую, поэтическую реальность, уверены, кажется, все. Исключения есть, конечно, но — именно исключения. Не видя за поэмой ее автора, критик принимается за сравнение текста и своих впечатлений. Отсюда и выводы…

Примеры критической глухоты по отношению к Некрасову — и те, которые уже были приведены, и те, что встретятся в дальнейшем изложении, — должны быть осмыслены. Будем помнить: "…слух современников более чуток, и если в похвалах они не всегда прозорливы, то в обвинениях их почти всегда задето главное, чем обнаружилось для них данное искусство…"[242] Некрасов раздражал своей непохожестью на других поэтов; мало кто из его хулителей понимал, что в стихах Некрасова форма не отсутствует, а, напротив, подчеркнута. Отсутствовала традиционная форма — и многим казалось, что Некрасов — изменник поэзии (в этом, в частности, упрекал его Ю. Айхенвальд[243]). Это было не так.

2. ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Нет в тебе поэзии свободной,

Мой суровый, неуклюжий стих!

"Праздник жизни, молодости годы…" 1855

"Ты слова гордого свобода Ни разу сердцем не постиг", — бросит Некрасову Фет ("Псевдопоэту", 1866). В 1889 году, в предисловии к третьему выпуску "Вечерних огней", Фет скажет: "Конечно, никто не предположит, чтобы в отличие от всех людей мы одни не чувствовали, с одной стороны, неизбежной тягости будничной жизни, а с другой, тех периодических веяний нелепостей, которые действительно способны исполнить всякого практического деятеля гражданской скорбью. Но эта скорбь никак не могла вдохновить нас.

Напротив, эти‑то жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии"[244]. Для автора "Вечерних огней" лед будничных забот, сковывающий душу, и свободный воздух поэзии — антитеза вечная и абсолютная. И в антинекрасовском стихотворении не случайны "рынок", "желудок", "малеванный хлам" и "стоокий слепец" (толпа). Это словарь Некрасова. Своей поэзии Фет отдает храм, стихам Некрасова — площадь. Неприятие — резкое, но поэт не теряет проницательности: именно на площадь приведет Некрасов своих странников в первой части "Кому на Руси…", именно здесь, в стихии народного балагана, ярмарочного карнавала будет разыгрываться действие не только первой части поэмы, но и "Пира на весь мир". Когда Фет предрекал своему оппоненту "реку забвения"[245], он был плохим пророком (как и Тургенев, обещавший стихам Некрасова, в которых "поэзии‑то и нет на грош", короткую жизнь[246]). То, что автору "Вечерних огней" казалось "тесной и грязной стезей"[247], оказалось одной из столбовых дорог русской поэзии. Оппозицией высокому полету поэзии Фета стала небывалая широта Некрасова, смело вводившего в свои стихи жаргон чиновника и говорок торговца, речь газетчика и исповедь крестьянки.

В 1921 году Ю. Н. Тынянов писал об "общем уклоне некрасовской поэзии к прозе"[248]. Современники заметили этот уклон и не приняли его. "Как чаще всего бывает, суждения современников–врагов интереснее, содержательнее и точнее, чем неопределенные, расплывчатые похвалы друзей и потомков. Врагу приходится аргументировать, приводить конкретные примеры, высказываться до конца, а с друга это не спрашивается"[249]. Итак, послушаем врагов.

В. П. Буренину вообще не нравилась современная поэзия — "пустая, скучная, неискренняя болтовня" (СПВ. 1874. № 26). Полонский с Фетом и Майковым нравятся еще менее, чем Некрасов, которого критик однажды поставил на "первое место после Лермонтова" (СПВ. 1873. № 27), "Последыш" был отмечен критиком как лучшая глава в "Кому на Руси…" среди "слабых и прозаичных, <…> беспрестанно отдающих пошлостью" других частей поэмы (СПВ. 1873. № 68). "Крестьянка" не понравилась вовсе — в ней Буренин увидел лишь "пять печатных листов рубленой прозы" (СПВ. 1874. № 26), те же "рубленые стихи в "Последыше" выходят прекрасными и выразительными, не режут уха прозаичностью" (СПВ. 1873. № 68). Почему для "Последыша" Бурениным было сделано исключение, не ясно ни нам, ни современникам критика — настолько не ясно, что А. Г. Степанова–Бородина заподозрила здесь тактический ход, не поверив искренности критика "С. — Петербургских ведомостей"[250]. Но упрек в "рубленых стихах" напоминает простодушное замечание критика журнала "Сияние": "Немало бытовых сцен и характерных картин наших нравов и различных сторон походной жизни рисуется, например, в художественном, хотя и написанном стихами без рифм, произведении — "Кому на Руси жить хорошо""[251].

Впрочем, стихотворный размер (мы бы сказали "стих") "Кому на Руси…" казался однообразным многим критикам (О. Миллеру, например), а на Тургенева "наводил тоску"[252], критику "Сына Отечества" в нем не хватало "гладкости и благозвучия"[253]. А вот мнение Б. Эйхенбаума: "Здесь Некрасов использовал свой богатый лексический и интонационный опыт. Мы имеем самые разнообразные формы интонации — от прибауточной и поговорочной скороговорки до широко и свободно разливающегося напева. <…> В этой поэме Некрасов достиг того нового слияния языка и стиха, к которому стремился с самого начала. Поэзия и проза сочетались в новое единство и образовали новую форму"[254].

И. Г. Воронин, поэт–самородок, в статье "Стихотворения Н. А. Некрасова с точки зрения жизненной правды" процитировал из "Пьяной ночи":

Эй, парень, парень глупенькой,
Оборванной, паршивенькой,
Эй, полюби меня!
Меня, простоволосую,
Хмельную бабу, старую,
Зааа–паааа–чканну-ю!.. —

с тем, чтобы воскликнуть: "Если это поэзия, то что же после того называется прозой?"[255]

Любопытно одно неожиданное, на первый взгляд, совпадение. В 1874 году в "Отечественных записках" (№ 2) было напечатано стихотворение Некрасова "Утро". В. Г. Авсеенко сравнивает его с полицейским "Дневником происшествий" — в пользу последнего по части логичности и по части хорошего тона. Сообщая "о каком‑нибудь случае, в котором фигурирует проститутка, составитель дневника всегда обнаруживает настолько чувства приличия, что, говоря по необходимости о проститутке, не говорит о постели, а г. Некрасов <…> рассказывает читателям "Отечественных записок", как

Проститутка домой на рассвете
Поспешает, оставив постель".

Следует вопрос: "Зачем, г. Некрасов, вы это рассказываете? Право, публика наша могла бы обойтись и без этих картин, а поэзия тем более…" (Рус. мир. 1874. № 78).

Напоминаю: Авсеенко — консервативный критик, автор "Русского вестника". А вот саратовский приказчик Воронин: "…читаю на днях <…> его "Утро" и думаю: эдакая дрянь стихотворение! Все ему не нравится: чистят мостовые, "ждут палачи", кто‑то застрелился, небо хмурое, и туман; словом, короче сказать, все, по его мнению, дрянь: и люди, и природа, и сам он. Если так, то с какой же целью все это преподносится читателю, который не видит дряни ни в природе, ни в людях?"[256] Вопрос тот же — зачем? И ведь оба обвиняли Некрасова в тенденциозности…

Поэты–современники были проницательнее. Пусть Фет не принимал "внешней полезности, которою так очевидно увлекался покойный Некрасов и так плачевно извратил вкус своих последователей"[257], — в этом неприятии выразилась последовательная эстетическая позиция. "Все наши тенденциозные поэты напирали на какие‑то весла и куда‑то плыли и, кажется, приплыли в реку забвения. Музыкант, живописец и поэт наравне с архитектором и танцором отыскивает самые изящные формы, а улицу метут дворники, а не жрецы"[258]. Эти строки взяты из письма (к К. Романову), в котором Фет отвергает проповеднические тенденции и Л. Толстого, и Гоголя, и даже Тургенева, едва ли к проповеди склонного. Так он думал всегда и под конец жизни в "болезненности современной лирики" винил не только Некрасова, но и себя, научившего поэтов грустить[259]. Но среди поэтов было не только неприятие; было и сочувствие.

24 марта (5 апреля) 1869 года А. М. Жемчужников пишет Некрасову из Штутгарта: "Прочел Вашу поэму с большим удовольствием, а некоторые места (например, описание ночного неба и проч. и проч.) с наслаждением"[260]. Когда в феврале 1870 года выходят две последние главы первой части поэмы ("Счастливые" и "Помещик"), Некрасов спрашивает мнение Жемчужникова: "Продолжать ли эту штуку? Еще впереди две трети работы"[261]. "Две последние главы Вашей поэмы <…> и в особенности Помещик — превосходны, — отвечает Жемчужников. — Эта поЗма есть вещь капитальная, и, по моему мнению, в числе Ваших произведений она занимает место в передовых рядах. Основная мысль очень счастливая; рама обширная, вроде рамы "Мертвых душ". Вы можете поместить в ней очень много. Продолжайте; без всякого сомнения продолжайте! И не торопитесь окончить, и не суживайте размеров поэмы. Как из Вашего вопроса: продолжать ли поэму, так и из разных других современных литературных признаков я заключаю, что Вы не находите вокруг себя несомненной, энергичной поддержки. Не обращайте на это внимания и делайте свое дело. Вина не Ваша, а того сумбура, который теперь господствует"[262].