Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2012)

• Название: Новый Мир ( № 1 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

По крайней мере, основания к тому, чтобы об этом задуматься, дает сборник эссе французского историка Филиппа Арьеса «Время истории», изданный на языке оригинала в 1954 году. Теперь этот сборник стал третьей книгой Арьеса (после «Человека перед лицом смерти» и «Ребенка и семейной жизни при Старом порядке»), переведенной на русский. И если во Франции тогда, больше полувека назад, книга, к позднейшему изумлению самих историков, умудрилась пройти практически незамеченной (вышедшая в Монако, она осталась неизвестной широкой публике во Франции; коллеги о ней почти не писали, даже притом что она удостоилась награды Академии нравственных и политических наук за 1954 год), — есть все основания надеяться, что здесь и сейчас все будет иначе.

Потому что книга на самом деле очень нетривиальная. Она — о том, как люди втягиваются в историю: в смысле, в профессию историка; о предусловиях и процессе формирования исторической оптики.

Что до чувства истории как антропологической константы, то Арьес показывает: если и не оно само, то его исторические реализации уж точно бывают различны и эволюционируют от эпохи к эпохе. Характерное для своего ХХ века восприятие истории он описывает так: «…человек более не мыслит себя свободной, автономной личностью, независимой от мира <…> Он сознает, что пребывает в Истории, ощущает себя впаянным в цепь времен и не может представить себя вне череды соответствующих эпох. История интересует его как часть самого себя, как продолжение собственного бытия. <…> На протяжении своего существования человечество не знало подобного чувства».

Историческое чувство историков-профессионалов созревает всякий раз на конкретном материале, поэтому столь разными оказываются его результаты — позиции, ценности, концепции. Своим читателям Арьес демонстрирует такое созревание на примере историков своего поколения — родившихся в середине 1910-х годов и приобретавших, в зависимости от ряда обстоятельств, либо правые, либо левые взгляды, в результате чего и возникали «История марксистская и история консервативная» (название одной из глав книги). Арьес прослеживает, сколь различно устроено историческое чувство, стоящее за каждым из этих течений. Он вообще обращает внимание на то, что в истоке каждой из интеллектуальных позиций лежит — еще прежде ее рациональных обоснований — «совершенно аутентичный опыт», который, правда, «как все подлинные переживания», никогда не бывает всеобщим. Что не мешает этому опыту, однако, разделять существенные общие черты с опытом современников. Так, современные Арьесу «история марксистская и история консервативная», «несмотря на фундаментальные» — до противоположности — «различия, имеют между собой немало общего, хотя этот примечательный факт пока не слишком удостаивается внимания. <…> оба явления свидетельствуют об однотипном сознании Истории и в равной мере являются следствием одинаково механистического понимания Истории». Современников-соотечественников автора — и левых, чьих ценностей он не разделял, и правых, к которым католик и монархист Арьес явно принадлежал, — такое уравнивание шокировало. Мы, здесь и сейчас, уже можем это читать не только спокойно, но и с пониманием.

Книга во многом автобиографична. Она — еще и самоисследование, и напрашивается даже на название интеллектуальной исповеди. Арьес рассказывает о том, как — на материале доставшегося ему времени и биографических обстоятельств — формировалась его собственная исследовательская позиция.

Как справедливо заметила Мишлин Джонсон, которую цитирует автор послесловия к сборнику — Роже Шартье, сам Арьес не анализирует «чувства истории» как такового — он «просто констатирует его существование на примере множества связанных с ним явлений». Нам же, читателям, ничто не мешает мечтать о том, что однажды кем-нибудь нечто подобное будет сделано — в плане не «истории Истории» (как определил тему книги тот же Шартье), а самой настоящей философской антропологии.

 

Д м и т р и й  З а м я т и н. В сердце воздуха. К поискам сокровенных пространств. Эссе. СПб., «Издательство Ивана Лимбаха», 2011, 416 стр. с илл.

От чувства истории, вовлеченного в рассмотрение Филиппом Арьесом, кажется очень естественным перейти (и опять помогают книги, случайно оказавшиеся рядом!) к еще одной, не очень явной и мало артикулированной антропологической константе — чувству пространства. Дмитрий Замятин, географ и писатель (хочется сказать — поэт, хотя основная часть того, что им написано, — формально проза), наконец собрал в один том свои написанные за много лет эссе — «геопоэтические и художественные», как говорит аннотация, прозорливо выделяя геопоэтике (по крайней мере, в исполнении Замятина) особую, отдельную от художества культурно-экологическую нишу. Теперь мы можем охватить эти тексты единым взглядом и пораздумывать об особенностях и возможностях избранного (а во многом, подозреваю, и изобретенного — постоянно на ходу изобретаемого) Замятиным жанра.

Читать его, надо признать, трудно. К своеобразному вокабуляру Замятина надо еще привыкнуть. Я бы даже сказала прямо: надо выучить — разгадавши — его язык, который у него, кажется, тоже изобретается (или сам возникает? — пожалуй, это вернее) на ходу.

«Ландшафт отдыхает — там, где есть пространство свободное, вечное, незаемное. Бесприютное сердце стремится найти ту панораму, в которой взгляд расстилается и расслабляется бесконечно, безудержно. И это есть безусловная ландшафтная справедливость». Это — самое начало.

Текст поначалу производит впечатление сомнамбулического — бредущего  наугад сквозь собственное сновидение, подчиняясь в первую очередь именно логике сновидения, — и понимаешь, бредя за ним, что эту логику, определяющую структуры текста (между прочим, весьма отчетливые!), надо будет еще реконструировать.

Но в самом деле: как только к авторскому способу изъясняться привыкаешь (похоже на изучение другого языка способом погружения), логика постепенно начинает проступать сама собой.

По существу, тексты Замятина (даже: текст, один, большой, в который складываются, срастаются отдельные тексты, ибо это — система), невзирая на их поэтический облик, — исследование, притом экспериментальное: автор ставит эксперимент сразу на трех (по меньшей мере) объектах — пространстве, собственном восприятии и слове — и шаг за шагом протоколирует его ход. Он исследует возможности всех трех объектов, проявляющиеся при одном условии: при их встрече, взаимоналожении. Выводит формулу реакции. Очень четко ее моделирует.

Он выстраивает своеобразную область, возникающую на пересечении ландшафта как зрительного стимула, воспитанного определенными традициями слова и нагруженного культурным опытом восприятия. Показывает, что происходит, когда в ответ на стимул-ландшафт сознание начинает разворачивать свои ассоциативные цепи: устраивает пространству, так сказать, иновыговаривание. Создает портрет непосредственно воспринятого пространства из всей культуры, пережитой воспринимающим к данному биографическому моменту, из всего собственного опыта. В том числе — очень личного, чувственного, телесного, а с другой стороны — ценностного, художественного, этического...

Я не знаю, кто сейчас в русской словесности делает что-то сопоставимое (и кто делал когда бы то ни было). Вполне возможно, что никто.

Этот опыт, думаю, достоин гораздо более внимательной и подробной рефлексии, чем та, что возможна в рамках такой короткой, как здесь, заметки. Причем не (только и не в первую очередь) литературно-критического или (даже) литературоведческого — скорее из области теории культуры, культурных форм. Не написано ли уже что-то подобное? Надо будет поискать.

 

Е л е н а  В и ш л е н к о в а. Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому». М., «Новое литературное обозрение», 2011, 384 стр. (Historiarossica).

Тема следующей книги, которую прозорливый случай вкладывает в наши руки, — как раз очень родственная, хотя, конечно, заметно более традиционная: языки зрительных образов. Историк Елена Вишленкова (профессор кафедры социальной истории НИУ-ВШЭ, заместитель директора Института гуманитарных историко-теоретических исследований им. А. В. Полетаева) обобщает в своей монографии результаты своих многолетних исследований графических образов народов, населявших Российскую империю во второй половине XVIII — первой трети XIX века. Это — гравюры и лубки, карикатуры и роспись на посуде, изразцы и академическая живопись, скульптурная миниатюра и игрушки, чеканка на медалях и рисунки на тканях… — разнообразие, которое было бы практически необозримым, когда бы его не удерживала в жестких рамках общность задач: передача характерных черт представителей тех или иных племен полиэтничной империи. Или тех, что тогда считались характерными. Рассматриваются и словесные комментарии, которыми сопровождали такие изображения современники, весьма иной раз колоритные.