Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2013)

• Название: Новый Мир ( № 4 2013)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

 

Дина Гатина. Безбашенный костлявый слон. Стихотворения. Предисловие Анны Глазовой. М., «Новое литературное обозрение», 2012, 144 стр. («Новая поэзия».)

Светопреставление в одном отдельно взятом теле (доме, мире).

У Глазовой в ее безразмерном мире — явления природы, у Гатиной — вещи. Вместо водопада — водопровод, не менее своевольный, вместо гор или леса — садик (и здесь чудеса). Но чаще — домик, комнатка, коридорчик, спаленка. Любит уменьшительные: ножки, бережок, или такие манифестации: камнюсенький, носенький, или ее прекрасное «незнакомочек», или знаменитые «черепенок с ничейником». Порой появляется море — пляж (пляжик), место для детских игр, курортное.

Мир очень окультуренный, цивилизованный. А также замкнутый, камерный, как бы уменьшенный, в пределе до размеров коробки с детскими игрушками или складной шахматной доски. Игрушечный мир. И стихи — отчасти игрушки (игрушки-стихи). Но это не значит, что комфортный и уютный, а стихи — тихие и благостные. Здесь происходит постоянная катастрофа, и часто со смертельным исходом. Кажется, что в стихах Гатиной постоянно ожидание смерти, которая может случиться в любой момент. Хотел сделать что-то, не успел (или забыл), «а уже над».

Здесь есть и свой потоп (в одной отдельно взятой квартире), и свой Спаситель, несколько сонный, спящий, но вот-вот проснется, а значит, и темы Пришествия и Страшного суда (комнатных, немного ручных). Все эти катастрофы как бы уменьшены, минимизированы. Но от этого не менее страшные и грозящие. Мир очень неприбранный, не очень удачно сотворенный, и лирический герой (ай, «эпический», конечно, поправит поэт) грозит несотворенным на небе; клочковатый, распадающийся. Смертный и каждый миг умирающий. В каждом человеке и в каждой вещи. (И тело трещит, рвется на части.)

Много могил (ямок) и трупов. Трупы воспоминаний и трупы вещей (вещи умирают). Трупы отношений (любовных, родственных, дружеских). Трупы животных — домашних, бродячих, диких (хомячок, кошка, олень). Камерность, ужатость этого мира приводит не к ослаблению катастроф, а, напротив, к их особенной интенсивности.

И в этом гибельном мире находится место и для переезда на другую квартиру, и для ремонта, и для любовной сцены или письма издалека, и для дорожного происшествия (олень сбит, водительница плачет), и для пропажи и возвращения велосипеда (у героя Саши Соколова крали костыли). Впрочем, как и для цветаевского («поплыла голова, глотая...») или пушкинского («пора, брат и сестра...», а там еще и анчар с его ядом) парафраза или строк из Гумилева, Агнии Барто или Чуковского — все равно... Что бы здесь ни явилось, все приобретает тона катастрофы.

И, особенно, для детских воспоминаний. Не «воспоминаний», потому что эти эпизоды — вечное настоящее, продолжаются. И детская считалочка, и страшилка с зелеными глазами, и не вполне ясная детская обида с пропажей (и не важно, что было, главное — что переживалось), и похороны хомяка (и как-то ему теперь там), и жутковатый детский похоронный обряд с кровью, кошкой и ямкой... Кажется, лирический (ай, «эпический») герой навсегда там остался — девочкой в бантиках и очках, лечащей землю уколами, смотрящей на солнце сквозь оплывший леденец и, закрывшись в ванне, воображающей себя змеей.

 

Виктор Солодчук. Совпалыч. Роман. М., Издатель Виталий Кивачицкий, 2012, 119 стр.

У этой книжки интересны редакторы: Екатерина Ваншенкина и Дмитрий Гайдук. Ну, Катю кто знает, кто — нет, а Гайдук — автор (или «собиратель») знаменитых «Растаманских сказок». Подобной растаманской, эпически выросшей сказкой представляется и «Совпалыч» — небывальщины, в плетении которых и происходит особенная свобода от исторической, как и любой другой правды. Вероятно, это и есть просветление.

Совпалыч (похожее на имя-отчество) — так герои называют обнаруженное совпадение, любую рифму событий. А все совпадения неслучайны (из эпиграфа к роману). Случайность — принадлежность сознания, а на самом деле все закономерно и обусловлено. Надо только это обнаружить. Теорию совпалыча исследует и претворяет в жизнь таинственная организация...

Два пласта (или темы) — пучки расходящихся и сходящихся сюжетных линий. Один — «наше время». Узнаваемые реалии преображаются в апокалипсической стилистике: развал, упадок, фантастические войны (Северная война из-за льда и белых медведей; ожидается Южная). Гротеск окутывает и банковских служащих, и ментов, и уличных бандитов, и бизнесменов. Здесь герой получает страннейшую работу (вроде того, чтобы раз в день повернуть какой-то рычаг, о назначении которого ничего не известно) и удивительную, невозможную, сказочную командировку.

Другая тема — альтернативное прошлое, время действия — Вторая мировая, с осады Москвы начинается, Сталинградским мирным договором заканчивается.

Страннейшая организация, находящаяся в непонятных отношениях с советскими спецслужбами. Необыкновенная подводная лодка («Наутилусы» и Жюля Верна, и Бродского вспоминаются), на которой отправляется герой в Бомбей для выполнения секретного задания: развеять на знаменитой, легендарной горе горчичные зерна. А тайная цель экипажа — прекратить все и всякие войны.

Неотмирные очаровательные девушки разных национальностей, шпионки и куртизанки. НКВД-шник, песенник и романтик. Капитан — что-то вроде капитана Немо, но на службе в разведке. А в Индии, куда попадает герой, разумеется, все еще экзотичнее.

Действие то в прошлом, то в настоящем, с бесчисленным количеством тех самых совпалычей. Фантастичность времени усугубляется пришлыми из прошлого, всеми этими героями-разведчиками. А наши современники — их продолжатели, хоть и не знают этого. Совпалыч же: все выполняют в той или иной мере секретные задания. И что является причиной, а что следствием: прошлое для настоящего или наоборот, не то что непонятно, а они легко меняются местами.

Повествование перемежается (и это можно считать третьей темой) фотографическими коллажами с подписями (цитаты из романа), которые складываются в собственный лубочный сюжет (комикс внутри романа).

 

Полина Андрукович. Осенний гербарий. М., «Крук», 2012, 75 стр.

Полина Андрукович — поэт, прозаик, художник, фотограф. В конце книги можно прочесть о ее участии в выставках и о ее литературных изданиях.

Вертящаяся книга. (Один фотограф предлагал такой формат издания. Книга с дыркой — не определено где: вверху, посередине, — чтобы книгу можно было вешать на стену, как картину. Но значит, и вертеть тоже.) Графические картинки на разной конфигурации обрывках бумаги (фотографии их) с подписями. Листаешь. Как вдруг все оказывается «вверх ногами» — картинки, подписи к ним (теперь вверху). Переворачиваешь, листаешь дальше. То есть получается — как будто бы назад, дорога же. И опять «вверх ногами», опять переворачиваешь, движешься, назад, вперед? ориентация потеряна. Но теперь уже до конца (?). Потому что поворотов больше нет. Вероятно (герой, автор, читатель — рассматривающий?), выбрался наконец, вышел на прямую дорогу. «Исходящий» (название) на одной мутной картинке присутствует.

И коричневатые (светлее прочей, темной графики) линии, штрихи, полосы (вверху, внизу, поперек, по диагонали), изображающие, вероятно, дорогу, ее границы, стали шире, просторнее.

Нить Андрукович.

Дорога — одна из главных здесь тем (они же — персонажи). «Растения, туман и дорога», «Растение и дорога», «Растение на дороге» — названия к картинкам (почеркушкам, импровизациям, автографам?). Другая тема — растения. Но дорога одна (или нет? и все время — разная?), а растения оборачиваются то «старым деревом», то сразу «рощей», а то «травой».

Затем — ветер. Он на каждой картинке (обрывке): в их растрепанных, взъерошенных, возбужденных, то клонящихся, то ломающихся и путающихся, играющих, качающихся линиях.

У этой книги два автора. Полина Андрукович — тушь, бумажные клочки, рисунки и тексты. Василий («Вася») Бородин — фотография. (Кажется, для заглавного автора, она же — героиня, авторов вовсе три: «верстка Г. М. Бровко» — вынесено на титул. Конечно, ведь тут книга-объект.) Тут интересно то, что Полина — сама прекрасный фотограф и могла б справиться; но, видно, понадобился ей иной взгляд — на дорогу, растения и воспоминания о них. Иной объектив.

Подписи под картинками-автографами складываются в собственный повествовательный текст, не столько объясняющий их, сколько независимый и им параллельный: «растения и тени», «трава и тень», «деревья и тень»... «смятая трава»... «роща и тень»... Исходящий смотрит или вспоминает о том, что видел. (И всегда одновременно.) Мысленный путь.