Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

• Название: Записки рецидивиста
• Автор: Виктор Пономарев
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-218-00741-2

Колония для малолетних преступников, тюрьмы, зоны, лагеря… Вот этапы жизненного пути одного из соавторов этой книги. Три десятка лет, проведенных в местах лишения свободы. С одной стороны, его жизнь и поступки вызывают осуждение, а с другой — сочувствие и сострадание, потому что начало его криминальной «одиссеи» было предопределено суровыми обстоятельствами пятидесятых годов.

Книга написана без всяких прикрас, языком жестким, порой грубым. А разве иначе расскажешь о той среде, где происходят описанные в ней события?

---

«А, мерзавец, весь забор завалил. Кто чинить будет, пьянь несчастная?» Тут уже я не выдержал, рванулся как следует в полусогнутом положении, как спортсмен со старта, так тряпку и выдернул. Забежал в хату, схватил двустволку и выскочил на улицу. Жена, увидев меня с лицом решительным, как у Александра Матросова, что шел на немецкий дзот, припустила по грядам и скачет, как коза. Кричу ей: «Не виляй, дура, не виляй! Не попаду ведь». Потом как дал дуплетом на вскидку. И точняком попал.

Зеки в камере сидели, слушали, угрюмо скалились.

— Так на самом деле, как потом разобрались, вот что оказалось, — продолжал рассказывать Челкаш. — Кошка залезла в чугунок и вытащила требуху, а тряпка, которой чугунок был накрыт, в него упала. По пьянке в темноте я эту тряпку и заглотил вместо требухи. Жалко, апосля об этом узнал, когда к жене в больницу ходил. Ей доктор из задницы пригоршню дроби наковырял. Долго жена потом скулила, на задницу сесть не могла. Я ее успокаивал: «Да не вой ты, Зин, а, Зин. Сбегай лучше в магазин, да отметим счастливый исход моей охоты. А что всю жопу тебе разворотил, так сама виновата. На кой хрен такую корму отъела, в калитку боком только и пролазишь, вот всю дробь от заряда и поймала». Эх, ребята, требухи бы сейчас вареной, да с маслицем, уксусом.

— Это че, Челкаш, — сказал Чижик, тощий зек. — Я что здесь голодный, что на свободе голодный ходил. Клавка моя пила, стерва, по-черному. Все бабки, что я зарабатывал, пропивала. Бывало, приду с завода уставший, голодный, а она пьяная в дуплину на кровати валяется, а пожрать — шаром покати. Начну ей говорить, она в крик, мат-перемат. А то еще сковородкой или чугунком, сука, в меня запустит. Напоследок только год хорошо и пожил, когда ее в ЛТП отправили менты. Вернулась, и все сначала пошло-поехало. А тут еще ее кенты-алкаши и подруги чуть не прописались в хате. День и ночь гужуются: Сашка Ворон, Жорка Блин, Светка Оклахома, Нюрка Шавка. Клавка у них за пахана канала. Раз вернулся с ночной смены раньше времени, подстанция на заводе сгорела. А они готовые все. Кто на полу спит, кто под столом. А Клавка моя на кровати с Вороном голые. У меня в башке помутилось что-то. Схватил топор и давай их на кровати кромсать. Только в ментовке очухался. Посадили вот. Об одном сейчас жалею: и чего я Клавку раньше не грохнул. Уже давно освободился бы.

В это время в камеру вошел Вахидов. Зеки кинулись к нему, стали уговаривать выпустить их на работу. Он ни в какую: нет, и точка. Тут один из камерников, Валек с Урала, выхватил из-за пазухи длинную заточку и ударил капитана. Все произошло так быстро, что никто из зеков, да и сам Вахидов, не ожидал. Удар пришелся в сердце. Когда капитан упал, Валек размахнулся и хотел еще раз долбануть. Но другой зек, Володя Сорокин, перехватил руку Валька со швайкой, закричал:

— Ты что, сука, с ума сошел?!

— А сколько он может кровь у нас пить? — ответил Валек.

Надзирателя, что в дверях стоял, ветром сдуло. Через некоторое время все сбежались: корпусной, начальник режима и сам начальник тюрьмы полковник Стакозенко. Валька увели в карцер, а Вахидова положили на носилки и увезли в городскую больницу.

У надзирателей мы спрашивали:

— Что там с Вахидовым?

— Чудом остался живой. Врачи долго боролись за его жизнь, швайка чуть-чуть зацепила сердце. Если бы ваш подонок еще раз ударил, то Вахидову был бы конец.

— Пусть капитан спасибо Сорокину скажет.

Дошло это и до начальника тюрьмы. На другой день он пришел в камеру, спросил:

— Кто Сорокин?

Володя вышел. «Хозяин» расспросил его, как было дело. Тот рассказал. Стакозенко посмотрел на заключенного внимательным взглядом и ушел. Говорили, что Стакозенко встречался с женой Вахидова. Она узнала от него фамилию зека, который спас ее мужа капитана Вахидова, и написала письмо в Москву в Верховный Суд СССР с просьбой о помиловании Сорокина. Из Москвы пришел запрос: дать характеристику поведения заключенного Сорокина на тюремном режиме.

На самом деле Володя Сорокин числился как отрицательный элемент. В нашей камере сидели одни головорезы и «отрицаловка». За игру под интерес у Володи были неоднократные постановления о «награждении» карцером, а в личном деле, как в семейном альбоме, красовались подшитые игральные карты: тузы, короли, дамы.

Несмотря на это, полковник вырвал из дела все постановления, королей и тузов и написал на Сорокина такую характеристику, что можно орден давать. И отправил ее в Москву.

Прошло месяцев восемь, об этом случае давно забыли. И вот открывается кормушка, начальник спецчасти спрашивает:

— Сорокин есть здесь?

— Есть.

— Распишитесь. Вам пришло помилование. С вас скидывают десять лет срока, вы идете на свободу.

Володя стоял с ручкой в руках, но не мог ни расписаться, ни слова сказать, так потрясла его эта неожиданность. Я подошел к нему, взял его руку и расписался в помиловании. А буквально через полчаса за Володей пришли. Он попрощался с нами и ушел.

Через пять дней на мою фамилию приходит посылка. Открылась кормушка, и женщина, что разносит в тюрьме посылки и бандероли, спросила:

— Пономарев есть?

— Тут я, начальник. Где мне еще быть? — ответил я.

— От кого посылку ждете?

От такого вопроса я забуксовал. Никого у меня нет на свободе, и ни от кого никогда я никаких посылок не ожидал. Разве что от Международного Красного Креста как гуманитарную помощь жертвам советских лагерей и тюрем. А не скажешь, от кого посылку ждешь, унесут и будь здоров. Вспомнил, как-то с Володей Сорокиным у меня был разговор, я говорил ему, что положена посылка, а прислать некому.

И вот Володя ничего мне не обещал, и на тебе. Но я, еще будучи неуверенным, стал крутить вокруг да около. Дескать, родственники есть, да раскидало их по свету, что бурьян по степи.

Женщина не выдержала:

— А Сорокин кто вам будет?

— О родная, так это брат мой двоюродный.

— Распишитесь вот здесь.

Я расписался и получил посылку на пять килограммов. Володя, оказывается, после освобождения зашел в магазин, купил сала, сухарей сладких и отправил мне посылку.

В камере начался пир. Часть продуктов я отделил, чтобы «подогреть» соседнюю камеру. «Грев» аккуратно завернул в целлофан, потому что посылали через туалет. Там стоял большой мусорный ящик: кидаешь туда, крутанул колесо, и все упало в ящик.

Приставив кружку к стене, передал соседям, что на оправку мы первые идем, вы за нами, заберете «грев». За стеной отстучали: поняли. Вечером пошли на оправку, пакет я кинул в мусорный ящик. После нас на оправку повели соседнюю камеру, а через некоторое время по стене оттуда передали: «грев» дома.

А наша камера ожила немного. Мы сидели, пировали, даже анекдоты в ход пошли, и рассказы из жизни уголовников повеселее стали.

3

На другой день на утренней проверке в камеру вошел среднего роста худой остроносый майор и сказал:

— Я майор Жабин, старший оперуполномоченный.

— Очень приятно, гражданин начальник. Будем знакомы: Дим Димыч, рецидивист, — сказал я, подойдя к оперу.

Пригляделся к нему, заметил наколки на руках. Как потом оказалось, он сам был из бывших воров, но потом отошедших. Воевал, имеет награды. На теле у опера необычная даже для нашего преступного мира татуировка: вокруг всего тела выколота, толстая змея, голова которой выходит к горлу. Это не то что «купающаяся колхозница», или русалка, или портреты вождей. Его шедевр нательной живописи, по-видимому, принадлежал игле самого Рафаэля, только лагерного. Голову змеи майор прятал под галстуком рубашки. Как-то было жарко, и майор зашел в камеру без галстука, с расстегнутой верхней пуговицей рубашки. Все зеки увидели голову змеи. Вообще-то змея придавала авторитета майору, зеки стали к нему привыкать и особой ненависти не выказывали.

Жабин сказал:

— Завтра все пойдете на работу. Годится?

— Да, да, — хором ответили камерники.

На другой день нас вывели на работу. Она заключалась в следующем: со свободы в тюрьму завозят детали для хлопкоуборочных машин, какие-то литые чугунные болванки с отверстиями. Наша задача с помощью бородков и кувалдочек килограммов по шесть выбивать в отверстиях болванок окалину, а потом на большом наждаке обтачивать сами болванки. Если дашь сто процентов выработки, то вечером дают к дневной пайке еще сто граммов хлеба и хорошую баланду, в которой чувствуется жир. Если не дашь сто процентов, то на работу вообще не выводят.

Честно говоря, работа мне не понравилась: хотя и не сложная, но не было у меня к ней призвания и духовного тяготения. Поэтому норму за меня делал заключенный по кличке Барбули, причем он сам предложил:

— Норма, Дим Димыч, маленькая. Ты не работай, я все сделаю за тебя и за себя.

Был этот Барбули, мягко говоря, немного чокнутый. Да оно и понятно: годами сидеть в камере и видеть почти одни и те же рожи, здесь у любого крыша может поехать. Захочет Барбули уйти из камеры на больничку, начинает ложки глотать. А один раз проглотил партию домино. Его увезли в сангородок на операцию. Когда вернулся оттуда, вскорости проглотил несколько крючков от кровати. Снова увезли в сангородок. После возвращения из сангородка Барбули признался мне: