Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

• Название: До свидания, Светополь!: Повести
• Автор: Руслан Киреев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

В свою во многих отношениях итоговую книгу «До свидания, Светополь!» известный прозаик Руслан Киреев включил повести, посвящённые землякам, жителям южного города. В этих произведениях писатель исследует духовный мир современника во всем разнообразии моральных и социальных проявлений.

---

— Антоновка, — с ходу определила моя бабушка. С величайшей осторожностью делала она каждый шаг. Любой камушек и любая ямка грозили её больным ногам страданиями. С вожделением вспоминала она асфальтированные светопольские улицы.

— Никакая не антоновка, — сказала Валентина Потаповна, ни к кому в частности не обращаясь. Она шла впереди, слегка склонив набок голову, что служило обычно признаком неудовольствия.

Сестра, не отрывая от земли взгляда, передёрнула плечами.

— Всегда антоновка была.

Валентина Потаповна чуть замедлила шаг и теперь шла рядом с мужем.

— Когда всегда?

Это она его спрашивала, Дмитрия Филипповича, который хоть и прогневил её тем, что заблудился у голубятни, но в состоянии ссоры с ней не был.

— Всегда, — стояла на своём бабушка.

— Ну когда, когда всегда? — продолжала допытываться у мужа, уже сердясь, Валентина Потаповна, а он глядел на неё скошенными из‑под берета глазами и только изредка бросал быстрый взгляд под ноги.

Так спустились они к реке, которая носила краткое и звучное название Пёс. Впервые услыхав его, я все пытал сидящую на подоконнике возле розетки с мелко наколотым сахаром старую тётю, откуда такое название и что оно означает. Собаку? Тётя Валя улыбнулась. Не моей наивности, нет, а тому, что все на свете повторяется. Вот точно так, оказывается, и она когда‑то требовала от взрослых вразумительного ответа на тот же вопрос. Взрослые не дали его. «А ведь кто‑то же да назвал, — произнесла моя двоюродная бабушка, и взгляд, мечтательно устремленный мимо меня, погрузился в зеленую толщу времени. — Где сейчас этот человек?» — «Как где? — удивился я. — Умер». Все‑то было ясно моему образованному девятилетнему уму, кроме одного: что означает странное название.

Я был на реке Пёс. Стоял на её низком берегу среди кустов, которых мой южный глаз определить не умеет, вглядывался в воду, ровное и бесконечное движение которой сродни неподвижности, следил взглядом за крохотными воронками, вдруг возникающими из ничего и через краткий миг пропадающими (вот это уже была жизнь по сравнению с бездушной вечностью движения), и думал не о том, почему так, а не этак называется река, не отыскивал сходство с послушной хозяину собакой, а живо представлял себе, как стояли на этом самом месте мои старики. Грустно мне было. Как эти воронки, появились и исчезли они, теперь мой черед, но суть не в этом, а в том, что я чувствовал реку Пёс рекою своею. Будто когда‑то уже был здесь и видел все, и руку мочил… Я нагнулся и поиграл пальцами в тёплой и непрозрачной воде, враз посветлевшей на фоне белой кожи… Почему будто? Я действительно был здесь пятьдесят лет назад, я шел по улице среди зарослей бузины и ромашек, я помню страшного деда Егора с козлиной бородкой и острый вкус украденных черных вишен на губах, которые я старательно облизывал, дабы не выдать себя. Все было. А мои внуки или мои внучатые племянники вот так же вспомнят обледенелые ступеньки подвала, по которым ну‑ка потащи ведро с углем, вспомнят раскалённую печь, подпрыгивающие и звенящие на ней белые шарики слюны, третий номер трамвая на улице Ленина и лестницу любви, но не ту, которая придёт к ним, благоустроенная и освещённая люминесцентными лампами, а другую, тёмную, наводящую ужас на всех, кроме мальчишек и влюблённых. Мне хочется думать, что вспомнят. И подобно мне, который вместе со своими стариками совершил путешествие во времени из Светополя в Калинов, отправятся когда‑нибудь из своего города в город мой.

Вот о чем думал я, стоя на берегу реки Пёс среди неюжных кустов, названия которых мне неизвестны. Грустно мне было, но и хорошо тоже. А было ли хорошо моим старикам, я не знаю. Порой мне приходит в голову, что не следовало им затевать эту поездку. Но, может быть, я ошибаюсь. Моя воронка ещё крутится и спешит, и бог весть о чем буду думать я, когда придёт её черед распрямиться в течении.

Шагнув, Вероника Потаповна поболтала в зеленой воде рукой. Сверкнуло кольцо, и это она отметила, а вот что вода светлеет на фоне руки, нет.

— Грязная какая! — брезгливо возмутилась она, достала из сумочки платок и насухо вытерла изуродованные подагрой пальцы, на которых алели лепестки когтей. В Москве на вокзале освежила их, спрятавшись в туалете от насмешливого взгляда сестры.

Валентине Потаповне тоже хотелось потрогать воду, но теперь, после Вероники, она принципиально решила не делать этого. Ниже склонив набок седенькую голову, первой пошла прочь, за ней Дмитрий Филиппович и Александра Сергеевна, но он все оглядывался на свояченицу.

— Да! — произнесла та с чувством. — Да!

И лишь после этого со скорбным лицом двинулась за остальными, к большому облегчению Дмитрия Филипповича.

В молчании удалялись сестры от реки детства, о встрече с которой столько мечтали и ради которой проехали полстраны. Зачем? Чтобы вот так угрюмо постоять, поглядеть и даже из‑за упрямства не помочить руку? Валентина Потаповна закусила губу и вдруг, повернувшись, побежала назад. Дмитрий Филиппович и Александра Сергеевна удивленно остановились, а Вероника Потаповна с тем же скорбным лицом продолжала путь. Её сестра быстро присела, скинула туфли и — босиком по тёмной земле, по мягкой и прохладной траве, которая щекотала ступни. В воду… Дно было твёрдым и пологим, хорошим. По колено вошла, подняв подол платья, а другой рукой плескалась и баловалась.

— Вероника! — крикнула звонким голосом и, обернувшись, приставила к глазам мокрую руку, на которой играло солнце. — Слышь, Вероника! Давай купаться!

Сестра остановилась. «Вероника», — вот что прежде всего дошло до её радостно встрепенувшегося сознания. Валька уступила, сдалась, заговорила первой… Бабушка не делала этого никогда. Характер выдерживала. А Валентина Потаповна срывалась. Первой шла «на поклон», избрав для этого любой предлог, а то и вовсе без предлога. «Да ну, Верка, хватит кукситься. Один раз живём на свете». К чести Вероники Потаповны следует сказать, что она никогда не отклоняла этих мирных инициатив. На шею не бросалась, но сразу же оттаивала, накрывала чай по самому высокому уровню, то есть едва ли не со всеми вареньями, и, растроганно–возбуждённая, готова была выполнить любую прихоть сестры, даже такую экстравагантную, как купание в реке Пёс.

Валентина Потаповна стояла по колено в воде. Солнце било ей в глаза, она щурилась и смеялась. Подол намок, но какое это имело значение! Проворно вышла она на берег.

— Купаться, купаться! Димушка, ну‑ка! — приказала мужу и сделала движение, которое означало: раздевайсь!

Дмитрий Филиппович смотрел на неё с серьёзной пытливостью. Ему всегда требовалось время, чтобы уяснить, чего надобно жене.

— Как купаться?

Она подбежала и мокрой рукой сорвала с него берет.

— Как купаются! Обыкновенно. Или утонуть боишься? Не бойся, здесь не утонешь. Скажи, Вера.

— Да ты что, Валь! — изумилась (немного преувеличенно) Вероника Потаповна, однако подошла ближе.

— А что? Быть в Калинове, у Пса стоять и не окунуться?

— Не боюсь я утонуть, — отклонил нелепое подозрение Дмитрий Филиппович.

Жена быстро повернулась к нему.

— Ах, не боишься! — И давай стягивать с него пиджак. Он скалил зубы, довольный и одновременно малость встревоженный, откидывал назад голову. На голом черепе сверкало солнце.

— Валь, — говорил он, урезонивая. — Валь! — А глаза косили то на Александру Сергеевну, которая спокойно стояла в стороне, то на свояченицу.

Валентина Потаповна, оставив в покое мужа, живо скинула с себя платье и комбинацию.

— В чем же ты купаться собираешься? — уже со смешком спросила Вероника. — Да и холодно… — Она зябко повела плечами.

— Холодно? — засмеялась Валентина Потаповна. — Это ты говоришь — холодно? Первой же лезла всегда. Александра! — взялась она за четвертого спутника. — А ты? В реке Пёс, а? Это тебе не Черное море. Раз в жизни…

Но Александра Сергеевна, хоть и продолжала беззвучно смеяться, отрицательно покачала головой.

— Купаться не буду…

И больше её Валентина Потаповна не трогала, а от сестры не отстала, пока та, хихикая и зыркая глазами по сторонам, сама не веря тому, что делает, не разделась до трусов и импортного, «как у Нонны», лифчика.

Дмитрий Филиппович, наклонив лысую голову, переводил исподлобья хитрый взгляд с одной на другую. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас лезть в воду. Он и в Черном‑то море купался неохотно…

Я хорошо помню эти поездки на море. Каждый выходной вереницы открытых грузовиков с людьми тянулись рано утром из Светополя в двух противоположных направлениях: в Гульган, по обе стороны от которого ютились под укрытием гор вдоль всего южного побережья курортные посёлки, и на северо–запад, в степную Витту. Конечно, юг был богаче и красочней, а от живописной дороги, которая вела сюда, захватывало дух, так кружила она. И все‑таки мне больше нравилась Витта. Какие тут были пляжи! Они и поныне существуют, но теперь здесь не то что лечь — встать негде, а когда‑то я, выскочив, озябший, из моря, делал огромные круги, и хоть бы кто слово сказал! Накупаешься, наваляешься в горячем песке, набегаешься (а сам все бросаешь «косяки», не готовят ли женщины «стол»), и вот раздаётся подчёркнуто–обыденное, «домашнее»: «Мы–ыть руки!» Наконец‑то! По щиколотку войдя в море, которое тогда не было у берега бурым от тысяч ног, ополаскиваешь руки и, радостно дёргаясь на ходу голым телом, сперва бежишь, а последние метры уважительно идёшь к «столу». «Осторожно, осторожно! — вскидывает руки бабушка. — В песке весь… Как чушка». Напрасны, однако, старания взрослых. Как ни тщатся уберечь еду от песка, он хрустит на зубах, что бы ни совал в рот: сверкающее яйцо или нагретый алый помидор с зеленой звёздочкой на попке, пупырчатый огурец или молодую холодную картофелину с островками бледно–розовой кожицы. А хлеб! Припечённый солнцем, черный и ноздреватый, вдруг похрустывающий песочком, и с таким острым, таким «хлебным» запахом…