Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести

• Название: До свидания, Светополь!: Повести
• Автор: Руслан Киреев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

В свою во многих отношениях итоговую книгу «До свидания, Светополь!» известный прозаик Руслан Киреев включил повести, посвящённые землякам, жителям южного города. В этих произведениях писатель исследует духовный мир современника во всем разнообразии моральных и социальных проявлений.

---

«Добренький! Для кого же это? — А большие, коричневые, в жилах и узлах руки продолжали проворно вязать зелено–белые букетики. — Для детей? Для жены? Хоть бы раз поинтересовался: каково тебе, Оленька, на трёх работах? Да ещё веники. Да дом… Звать‑то Оленькой звал, добрый, но пусть бы лучше злым был, чем сидел вот здесь, — быстро постучала она рукой по шее. — До войны человеком был, а с фронта пришёл… Чего я видел там! Чего натерпелся! А мы не видели тут. Мы не натерпелись. Как сыр в масле катались, пока воевал, — да? Из картофельной кожуры оладьи пекли… Да мы, что ли, одни! Все! Но все, как мужики повозвращались («У кого повозвращались, конечно», — уточнила, не минула), —разогнули спину, а Оленька? Была солдаткой, солдаткой и осталась. При живом‑то муже! Цветочки все таскал — добренький, а подумал, в чем они у меня в школу пойдут? Гармошку Славику купил, а Славику не гармошка нужна была — глаз отцовский. Да хорошего ремня почаще. Тогда бы, глядишь, дома был сейчас».

Я не помню, чтобы кто‑нибудь называл тётю Олю доброй. Не слыхал… Грешно, конечно, думать об этом, но умрет она, и поминки по ней — предугадываю я — будут куда тише и скучней, чем по её непутёвому мужу.

Знаете, кого напоминает мне Славикина мать? Зинаиду… Хотя внешне, разумеется, ничего общего. Одна — серая мышь, всю жизнь прокрутившаяся в делах и заботах, а другую вижу в широкополой белой мягкой шляпе, зеркальных очках и по–цыгански ярком сарафане, обнажающем едва ли не до пояса шоколадную спину. По Витте вышагивает. Рядом — молоденький Гришка в гимнастёрке, с глупейшей улыбкой на лице, но его можно понять, потому что когда идёшь с женщиной, на которую глазеет, обомлев, весь город, то есть от чего потерять рассудок.

Он и потерял его… На красоту клюнул, как заочный избранник Хромоножки, псковский солдатик Володя, — на утонченность и незаурядность девушки из Светополя.

Лично я с псковским солдатиком не говорил ни разу, лишь видел мельком да прочёл его письма, уступая настояниям Хромоножки. Но с ним Зинаида имела беседу. Тет–а-тет.

Что же сказал ей Володя? А то, что ему очень нравится Светополь. И что Жанна — замечательная девушка. И что он был очень рад познакомиться с нею. И… «Не надо, — прервала его Зинаида. — Я знаю, какая она девушка. Ты не играй с ней, понял?» — «Как не играй?» — засмеялся он и заморгал глазами от сильного непонимания. «Обыкновенно, — спокойно ответила она, губу покусала, глянула на него сбоку. — Не для игр она, понял? Сломается».

Жанна узнала об этом разговоре. Не от Зинаиды, конечно — от него: пожаловался! И когда демобилизованный солдатик укатил восвояси, подарив шоколадку на прощание, Хромоножка, с беспечной улыбкой проводившая его на вокзал и помахавшая вслед ему этой самой шоколадкой, в тот же вечер дала Зинаиде бой. «Кто тебя за язык тянул! Дура безмозглая! Неуч! «Корова» через «а» пишешь», — на что Зинаида — без раздражения и обиды: «Ну–ну, девушка».

Она вообще никогда не оправдывалась; ни перед кем. Должно быть, никогда и ни перед кем не считала себя виноватой. «Корову» через «а» писала и книг не читала, а вот предупредив: «Сломается», — как в воду смотрела. С той‑то минуты, от вокзального перрона, на котором она браво махала дорогой шоколадкой, и ведёт отсчёт новая, сегодняшняя Хромоножка, а старой конец пришёл.

У Зинаиды такого перевала не было. Ровным шагом отмерила свои теперь уже сорок с гаком лет и ни разу не шарахнулась в сторону. А ведь было от чего.

То же — Славик. Даже срок не испугал его — то ли потому, что с детства слышал: «Плачет по тебе тюрьма, Славик. Ох, плачет!» — то ли, как и у Зинаиды, въелась в плоть и кровь присказка: «С земли не сгонят, дальше фронта не пошлют». Когда зачитали приговор, с готовностью кивнул, не то мысленно соглашаясь: справедливо, дескать, не то радуясь в душе, что формальности кончились и жизнь — какая ни есть, а жизнь — продолжается. Что‑то сказал милиционеру, и тот, посоветовавшись с товарищем, позволил. Славик быстро помахал, подзывая жену, протянул руку за сигаретами, которые она все это время держала на коленях рядом с сумочкой, однако милиционер, прежде чем передать, бдительно осмотрел обе пачки. Славик же: «Полки Тихона попроси повесить. А дрель пусть у Бориса возьмёт. Славик, скажи, просил». Словно и не произошло ничего!

Вот и Тася, вернувшись к матери с трехлетним сыном, держала себя точно так же, как и до своего коверкотового домовладельца. С соседями — лишь «здрасте» и «до свидания», шляпки по–прежнему московские и московские манеры, но теперь уже барак не раздражало это. «Тасенька», — звали, интересовались, как в Москве погода, а то и просили кое‑что привезти из столицы. «Попробую», — холодно говорила Тася, и не было случая, чтобы не выполнила наказа.

Раза два подкатывал на своём зеленом «Москвиче» её бывший супруг, но барак встречал его такой очередью уничтожительных взглядов — с террасы, лавочек, из окошек, — что шнурки сами по себе развязывались на его выдраенных до блеска, тёмных и глухих, несмотря на жару, штиблетах. А присесть на корточки под этими уничтожительными взглядами, чтобы завязать, — как можно! К тому же в руках был свёрток. Аккуратненький, округлённый, без единой щели. Самый въедливый взор не мог проникнуть за бумагу, но какая разница, что скрывалось там, если владелец свёртка через пятнадцать минут прошествовал с ним обратно к своему жалкому «Москвичу». Барак ликовал. На руках готов был носить барак свою неподкупную гордячку.

Я рассказываю об этом без умиления. Может быть, я не прав, но мне видится тут не только соседская солидарность с потерпевшей крушение, но и инстинктивная неприязнь к тем, кто с комфортом расположился на берегу.

Соседская солидарность… Мне понятно это. Даже я, человек посторонний, с трудом сдерживаю сейчас желание не то что выгородить Славика, который ведь тоже потерпел крушение, но как‑то смягчить перед вами его вину. Хотя сам он её смягчать не склонён. Послушайте, как прокомментировал он содеянное. Публично, на суде. В последнем слове. «Да правильно все, чего там. Нельзя человеку ребра ломать. У него дочке годик, как он теперь на руки её возьмёт?»

На жену, имя которой вы сейчас узнаете, не произвела впечатления самокритичность угодившего за решётку мужа. «Все ведь понимает, черт! А делает…»

Это Тася сказала. Да–да, та самая Тася, которая ввиду своей близости к столице, куда её папа курсировал в качестве проводника, прозревала в себе голубую кровь, а от барака и барачных нос воротила. Представляете, как хмыкнула бы она и как повела бы плечами в московской блузке, если б кто‑нибудь сказал ей лет двадцать назад, что она станет женой Славика–баламута!

Как же приключилось такое? Что произошло? Впрочем, лично меня в этой истории занимает не столько Тася, которая, сильно обжегшись раз, стала мудрее и в запросах потише, и златоглавая Москва с её гумами и подземными экспрессами больше не заслоняла от неё остального мира, Светополя в том числе (и барака тоже), — не столько Тася, сколько Славик.

«Слышь, Таська, давай поженимся», — сказал раз, причём не один на один — при Зинаиде; для храбрости, как объяснил после. Это примечательно. Не хватанул «для храбрости» сто, или двести, или триста граммов, ибо понимал: не примет всерьёз пьяненьких или хотя бы слегка пьяненьких слов, а приспособил для поддержки Зинаиду.

Таисия Александровна смотрела на него со своим птичьим выражением недоверчивости и чуть брезгливого любопытства. «Трезвый, трезвый, — успокоил её Славик. — Или дыхнуть?» Зинаида поднялась. «Я пойду…» — но он: «Сиди, Зинка. Свидетелем у нас будешь». — «Ишь, быстрый какой! — Зинаида. — Свидетелем! А может, она тебе — от ворот поворот». — «Почему? — искренне удивился Славик. — Мне уже тридцать пять, давно пора», — «Давно, — согласилась. — А раньше чего думал?» (Тася все молчала, опешив.) «А ничего, — сказал Славик. — На гармошке играл». — «Теперь что — бросил?» — «Не бросил. Жениться хочу. Вон на ней». — «А она на тебе?» — резонно осведомилась Зинаида. «Она — не знаю. Пойдёт, думаю. А чего не пойти? Меньше двухсот не заколачиваю, а надо будет — триста принесу, сварщики нарасхват. Пацан её мне нравится. И я ему тоже. В футбол гоняем… Квартира будет, как барак снесут. Чего ещё? Пью умеренно, а уж с зарплаты ни рублика на это дело», — щелкнул он себя по горлу. «Зато бузишь», — не унималась Зинаида. «Бузю, — покаялся Славик. — Но теперь меньше. А женюсь — совсем остепенюсь». — «Это ещё неизвестно, —дальновидно заметила приглашённая в свидетельницы. — Вон твой папаша. Одной ногой там, а все не уймется».

Такой примерно происходил между ними диалог, пока Тася, о которой, кажется, позабыли, не произнесла с любопытством — «Вы чего? Рехнулись оба?» — «Нет, — сказал Славик. — Я — нет. (Зинаида уничтожительно глянула на него накрашенными глазами.) — Я уж давно надумал, да все не решался. Спасибо, Зинка здесь». — «А при чем здесь Зинка?» — начала мало–помалу приходить в себя Таисия Александровна. «Ну как при чем! Она скажет тебе». — «Чего скажет?» — «Как чего?.. — Славик в раздумчивости повертел руками, посмотрел — сперва на одну, потом на другую. — Что я достойный».