Стиг Клаэсон - Мы Любим Ингве Фрея

• Название: Мы Любим Ингве Фрея
• Автор: Стиг Клаэсон
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-235-00087-0

Повесть шведского писателя Стига Клаэсона обращается к нравственным проблемам современного шведского общества. Незамысловатый сюжет строится на противопоставленной размеренной, традиционной жизни провинциалов суете и бездуховности, зачастую порождаемых городским укладом.

---

— Так что у нас огромная историческая память, — сказал он.

По спине Петтерсона забегали мурашки. Он схватил с полки рашпиль и почесал им себя.

— Я видел, ты доделал указатель, — сказал он. — Сегодня туристы не приезжали?

— Нет, — сказал сапожник, — сегодня никто не приезжал поминать Ингве… Наверное, посещение древних могил — занятие для выходных дней. А если у тебя чешется спина, поступай, как делал наш старый Хуртиг! Он чесался кошкой. Брал кошку за хвост и проводил ей по спине, а кошка выпускала когти и царапалась. Когда и это не помогало, Хуртиг говаривал: «А не потянуть ли мне еще раз кота за хвост?»

В этот момент в мастерскую вошли Эриксон и Эман.

Эриксон сразу понял, что сапожник немного принял. Сапожник поднялся.

— Я принесу рюмки ребятам. Мы уже тут пару раз чокнулись, так что вам догонять. Садитесь!.. Я еще приведу Эльну, чтобы она тоже выпила свою маленькую рюмку портвейна. Петтерсон ничего не забыл. Он не из забывчивых.

В мастерской снова воцарилась тишина. Сапожник отсутствовал долго. Он ждал, когда переоденется Эльна, которой не хотелось показываться Аните в домашнем халате.

— Я посчитал, — сказал Петтерсон, — и, по моим расчетам, выходит, что вы двое, помнящие Ингве Фрея и даже разговаривавшие с ним, разговаривали с человеком, который родился всего семь лет спустя после убийства Густава III.

— Его убила знать, — сказал Эман.

— И что из этого? — спросил Петтерсон.

— А разве это неправда? — сказал Эман. — Я сам слышал об этом. Так поется в одной песне. Ее помнил мой отец.

— Вполне возможно — сказал Петтерсон. — В песне все правильно… Но я хочу сказать о другом. Так вот, Ингве, в свою очередь, разговаривал с людьми, родившимися в начале восемнадцатого века, а те помнили кое-что рассказанное их отцами, жившими в семнадцатом. Если хорошенько подумать, так этому конца нет. Нет конца традиции.

— Но теперь ей конец, — припечатал Эман.

— Недаром говорят, что нужно беречь и охранять памятники старины, — сказал Петтерсон.

— Много было народу в городе?

— Почти никого.

— В окрестностях уже, наверное, все скосили? Или они там работают вовсю? — это спрашивал Эриксон.

— Мы никого не видели, — сказал Петтерсон.

— Вообще-то им там есть чем заняться, — сказал Эриксон, обращаясь больше к самому себе, чем к кому-либо другому. — Но, наверное, и там тоже косят быстро. И половину, как теперь заведено, оставляют на лугах… Ты был в больнице?

— Да, — ответил Петтерсон.

— А внутрь ты не вошел? Нет, ты, конечно, не вошел.

В мастерской появился Густафсон, следом за ним семенила мелкими шажками Эльна. Она надела платье, чулки и туфли.

Улыбаясь, она поздоровалась с Анитой.

Сапожник придвинул к верстаку еще два стула, но Эльна не захотела садиться. Она просто хотела побыть вместе со всеми.

Налили рюмки. Эльне налили портвейн, а раз Эльна пила портвейн, то и Аните тоже налили портвейн.

— Эльна плохо слышит, поэтому ей нужно кричать, чтобы она расслышала, — сказал сапожник Аните.

— Подумать только, вдруг кто придет, — сказала Эльна, — а мы сидим здесь, устроили праздник в будний день.

— Сюда никто не придет! — прокричал сапожник. — Я закрыл свою лавочку! Я свое отработал! Мы все теперь в отпуску!.. Вечером мы поставим с Петтерсоном перемет. Хотя теперь, пожалуй, уже не успеем. Мы завтра поставим сети!

— А сейчас давайте выпьем! — предложил сапожник. — Подайте мне мою цитру!

— Чего? — спросила Эльна.

— Подайте мне мою цитру! — рявкнул сапожник. — Это собственные слова Ильи-пророка!.. Пусть колодцы ваши наполнятся водой!

— А не кажется ли вам, — сказал он, — что мы забыли о человеке, который собрал нас здесь и которого мы поминаем?.. Давайте заберем все с нашего стола, возьмем с собой наших девушек и пойдем к памятнику старины! Сегодня хороший теплый вечер, немного, наверное, осталось таких вечеров. Сейчас самое время пойти поклониться человеку, могилу которого мы взялись охранять. Так пойдемте к старому Ингве и оградим его прах от всяких гробокопателей и ловцов легкого счастья!.. Помните тот случай, когда ограбили гробницу Тутанхамона и как проклятие преследовало тех, кто оскорбил его могилу?.. Я помню, словно все это случилось вчера… Мы пойдем к памятнику и проклянем над ним тех, кто посмеет искать сокровищ и богатств в древних развалинах дома Ингве и Юсефы.

— И объявим нашего Ингве святым! — выкрикнул Эриксон и сунул свои вставные зубы в карман. — Мы сами это сделаем, раз наш поп продался иностранцам и греет себе пуп в далекой стране!

— Пойдем! — крикнул сапожник. — Но подайте мне мою цитру!

— У меня уже заготовлена речь, — сказал Петтерсон.

— А я даже не видела памятник, — сказала Анита. — Вы, Эльна, видели памятник? — прокричала она на ухо Эльне.

— Много раз, — сказала Эльна и засмеялась. — Я все-таки останусь, пожалуй, здесь.

— Нет! — прокричал Эман. — Девушки пойдут с нами!

Анита взяла Эльну под руку и сказала:

— Мы пойдем.

Эльна кивнула головой и снова засмеялась. Мужчины забрали все со стола, и вся компания шагнула из духоты мастерской в теплый летний вечер.

Эльна дала нести свою бутылку портвейна Аните, а сама взяла сахарницу.

Сапожник указывал направление, и все чередом на нетвердых ногах пошли к памятнику старины.

Скоро памятник оказался у них под ногами. Странная процессия просто вошла на него. Стол накрыли на остатках кирпичной кладки, по-видимому, от печи. Но «накрыли стол» — громко сказано: на кирпичи поставили рюмки и сахарницу, и все расположились вокруг, кто как сумел.

Сапожник налил рюмки.

— Теперь нам, мужчинам, нужно закурить, если мы не хотим, чтобы нас закусали комары, — сказал он. — У меня припасена пачка курева.

В тишине закурили и выпили первую рюмку. Потом поднялся Петтерсон.

— Вольные женщины и вольные мужчины, — оказал он, — мы собрались здесь этим вечером, чтобы поклониться праху Ингве Фрея и его супруги. Мы должны воздать должное людям, возделывавшим эту тощую землю чугь не сто лет. Что творилось здесь в том столетии, как они жили, мы давно забыли, но знаем точно, что почти сто лет Ингве любил и ненавидел эту землю, а его Юсефа родила ему двадцать детей. Мы — тоже дети Ингве. Он — наш предок, а Юсефа — наша мать… Так выпьем за тебя, Ингве Фрей, старый злющий солдат!.. И пусть сердца наши затерзает злая тоска, если мы забудем, кто ты есть!.. И, черт побери, мы тебя не забудем!

Петтерсон сел. Поднялся Эман и сказал:

— Мы все, стоящие здесь, обещаемся своей честью и совестью высоко нести твое знамя, Ингве! Ты считал время от времени, что все еще идет война, и палил в нас из ружья. И ты был в своем праве. А сейчас можжевельник вырос из твоей печки, и мы, истинно говорю тебе, не собираемся рубить его.

— Покойся в мире! — прокричал Эриксон. — Пусть будет навечно проклят тот, кто посмеет оскорбить твои мощи!.. Верь моему слову!

— Как здесь красиво, — сказала Эльна. — Немного теперь таких красивых летних вечеров. Можно ходить в одной кофточке… Вы не замерзли, фру?

— Нет, — сказала Авита. — Я не замерзла. Посидели молча.

Время от времени мужчины выпивали по рюмке и вслушивались в звуки летнего вечера.

То ли от присутствия, то ли от отсутствия чего-то Петтерсона кидало в дрожь.

— Вот, — неожиданно сказал сапожник. — Мы почтили могилу речами и молчанием… Подайте мне мою цитру!.. Давайте теперь встанем, если это нам удастся, и споем «Прекрасна эта земля», а потом разойдемся по домам… Мы с Петтерсоном поставим завтра сети… Завтра снова будет день.

И маленькая группа людей встала, вытянувшись у памятника старины, и пропела, следуя за сапожником, все стихи псалма «Прекрасна эта земля».

Пение согласно отзывалось в душе каждого.

IX

Летний вечер медленно переходил в ночь, и на несколько часов должна была воцариться если не темень, то почти абсолютная тишь.

Возбужденные событиями вечера, Петтерсон и Анита возвратились к своему фургону. Озеро лежало чистое, как зеркало. Застыла даже листва осин. Было слышно, как журчал неподалеку в лесу ручей и как билась в камышах плотва. Роса уже стала выступать на траве, а в низеньком кустарнике пауки плели свои сети. Где-то далеко под молочно-белой луной ухал филин.

Пыль на шоссе улеглась, комары уснули.

Ничего не говоря, Петтерсон кинул весла в лодку и Анита вошла в нее. Петтерсон положил еще фляжку на нос лодки и оттолкнулся от берега. Он не спеша провел лодку через листья кувшинок и камыши. Когда они вышли на чистую воду, он сложил весла и предоставил лодке плыть самой по себе.

Не торопясь, медленно Петтерсон оглядел озеро.

— Вот, значит, как выглядит наша шведская летняя ночь, — сказал он. — Теперь я знаю, как выглядит на-стоящая Швеция летними ночами… А знаешь ли ты, Анита, что мы — последние, кто видит все это собственными глазами?.. Мы последние, кто на себе ощущает, как стихает над землей ветер, как он ложится на нее, чтобы подремать или, может быть, послушать ночь, как мы сами… После нас этот странный факт не испугает больше никого… Потому что вон там, за шоссе, я выстрою тридцать летних домиков для отдыхающих. А с этой стороны шоссе соответственно построю тридцать мостков для лодок… На месте, где стоит наш фургон, я вырублю кусты и построю стоянку для автомобилей с небольшим гриль-баром, который будет открыт круглосуточно… На лесистом холме с противоположной от шоссе стороны я возведу более капитальные и комфортабельные дома. Часть из них будет сдаваться внаем даже зимой. Домов будет двадцать или двадцать пять… А на северном заболоченном берегу можно построить мотель с плавательным бассейном, лодочной станцией и ларьками-сосисочными… Конечно, нечистоты придется сбрасывать прямо в озеро, и спортивную рыбалку сосредоточим у северного берега. Мотель возьмет на себя организацию специальных рыбалок-сафари… Благотворительному клубу «Лайонз» тоже найдется место на холме… Озеро по ночам будет сверкать неоновыми огнями мотеля, а музыка из гриль-бара будет разгонять тишину. Ветер здесь будет дуть все время, не стихая, а листва осин дрожать постоянно.