Леэло Тунгал - Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы

• Название: Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы
• Автор: Леэло Тунгал
• Издательство: КПД
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-9985-899-87-8

Книга воспоминаний Леэло Тунгал продолжает хронику семьи и историю 50-х годов XX века.

Её рассказывает маленькая смышлёная девочка из некогда счастливой советской семьи.

Это история, какой не должно быть, потому что в ней, помимо детского смеха и шалостей, любви и радости, присутствуют недетские боль и утраты, страх и надежда, наконец, двойственность жизни: свои — чужие.

Тема этой книги, как и предыдущей книги воспоминаний Л. Тунгал «Товарищ ребёнок и взрослые люди», — вторжение в детство. Эта книга — бесценное свидетельство истории и яркое литературное событие.

«Леэло Тунгал — удивительная писательница и удивительный человек, — написал об авторе книги воспоминаний Борис Тух. — Ее продуктивность поражает воображение: за 35 лет творческой деятельности около 80 книг. И среди них ни одной слабой или скучной. Дети фальши не приемлют».

---

Когда мать Малле спросила, не буду ли я обижать её дочку, у меня затеплилась надежда, что, может, Малле ещё ребёнок, потому что ведь взрослым не требуется, чтобы их защищала мать. Было бы так славно, чтобы в нашей квартире жила девочка моего возраста! Конечно, я защищала бы Малле, если бы кто-нибудь пытался её дразнить — только тогда пришлось бы взять с неё честное слово, что она не будет швыряться в других песком.

Но тата сказал:

— Конечно, для Малле была бы компания, если бы и моя супруга тоже была дома, но, похоже, в этом учебном году она ещё не вернётся.

— Я знаю, — сказала мать Малле серьёзно. — Отец Малле отправлен туда же, куда и ваша жена. Только у меня нет больше причины его ждать. Вот такие дела. Но при ребёнке мы о таких вещах говорить не будем.

— Да, конечно, — подтвердил тата. Я это ощутила буквально как предательство: разве мало было такого, о чём я знала и никому не проболталась ни словечком — начиная со спортивных медалей таты, которые бабушка выбросила в речку Йыгисоо, и кончая тем, что Плыкс-Поэнг — сын Сирки. Но тата сделал вид, будто я какой-то младенец, который без конца болтает глупости, и отправил меня в комнату, играть со «своими вещами»! Со своими вещами! Будто он не знал, что нога моей Кати по-прежнему поломана, у медведя болтается голова, половина кубиков пропала, а бабочку на колесиках я терпеть не могу! Недочитанную сказку про соловья я тоже не хотела брать в руки, ведь было немного страшно раскрыть книгу там, где я её закрыла, — оттуда на меня смотрела стоящая в головах у императора Смерть.

Я решила, чтобы убить время, проверить свои запасы на случай войны, коробки из-под мармелада с народными танцорами на крышках. В первой — добро для таты и для меня, в другой — сладости для негритянского певца Поля Робсона. Я о них давно не вспоминала. Открыла дверку тумбочки, взяла первую коробку, глянула и закричала:

— На помощь! Тата, на помощь!

Но тата разговаривал с матерью Малле и, надо думать, меня не слышал. Он пришёл в комнату лишь тогда, когда я закричала:

— Здесь побывало энкавэдэ!

Кубики сахара из коробки исчезли вообще, от пакетиков с какао остались лишь крошки серебристой бумаги, а баранка для Поля Робсона была почти съедена!

— Весь сахар и какао съедены! — Я протянула тате коробку, в крышке которой зияла дыра с неровными краями. — Кто другой, конечно, энкавэдэшники!

У таты совсем вылетело из памяти поучение, которое он повторял мне постоянно: над несчастьем другого смеяться некрасиво! То, как он расхохотался над моей бедой, меня очень обидело. И мать Малле, стоя в дверях, смотрела на меня и смеялась так, что у неё живот трясся.

— А если война? — попыталась я призвать тату к порядку. — Если бы только сахар и какао, но концы твоих папирос тоже раскрошены!

— Ну, тогда действительно дело плохо, — продолжал смеяться тата, выглядело, что даже угроза недостатком курева в случае войны не заставила его посерьёзнеть. — Это значит, что в доме завелись мыши, и надо взять кошку.

Кошку! О-о, это была неплохая идея.

— Да, поверь мне, эту баранку энкавэдэ не оставило бы недоеденной. Так что это явно работа мышей, — подтвердил тата.

— Принесу я тебе из магазина в Лайтсе новые пакетики какао и баранки и, может, даже сахар раздобудем. И котёнок в деревне тоже найдётся…

Тата столько всего наобещал, что мне даже не было жалко, когда он бросил в печку обе коробки со всем, что в них осталось.

— Кроме того, у меня есть такая хорошая новость, что к нам скоро придут гости! Яан-Наездник переселяется из Руйла, и по этому поводу мы устроим у нас небольшую посиделку, — объявил тата и выглянул в окно, где опять начал накрапывать дождь. — Мы вначале хотели было отправиться на остров, но, похоже, дождь не перестанет, так что, если новым соседям это сильно не помешает, посидим у нас.

Новая соседка, мать Малле, сказала, что не хочет нарушать распорядок нашей жизни, и, продолжая улыбаться, ушла к себе в комнату.

Прощание Яана-Наездника

Тата достал из буфета пивные кружки, которые он сам называл «шоппенами», нарезал хлеба и копчёного сыра и открыл консервную банку салаки в томатном соусе. Раньше Яана-Наездника успел прийти дядя Артур, которому теперь требовалось для этого сделать лишь десяток шагов, и принёс в небольшом бидончике пиво, полную миску варёных яиц и здоровый кусок копчёного мяса.

— Пища богов! — одобрил тата, глядя на стол. — За такой стол можно пригласить даже короля Швеции!

Однако король Швеции на сей раз в Руйла не прибыл, но зато прибыла тётя Анне. Она приехала вечерним автобусом, как и Малле, которая оказалась вовсе не девочкой, на что я так надеялась, а весьма приятной внешности жизнерадостной молодой женщиной, и сразу мне понравилась. Она была в модном светло-сером костюме с узкой юбкой, а правое плечо и бок жакета, намокшие под дождём, выглядели темнее, чем другая половина. У тёти Анне наоборот намок левый бок, потому что по дороге от шоссе они шли под одним зонтиком — маленьким клетчатым зонтиком Малле. Всегда предусмотрительная тётя Анне на сей раз поверила прогнозу погоды по радио и была уверена, что тата на мотоцикле приедет к автобусной остановке встретить её. И, конечно, тётя не замедлила всем объявить, какой бессердечный эгоист и позор эстонского народа её брат, который преспокойненько потягивает в тёплой комнате пиво, в то время как старшая сестра, намокая под дождем, вынуждена от самого автобуса плестись пешком, да при этом тащить в обеих руках тяжёлые сумки.

— Откуда мне было знать, что ты приедешь именно сегодня и именно этим автобусом! Я не ясновидец, — оправдывался тата. — И насколько я знаю, ты должна быть в Москве, в турне ударников труда!

— В турне, в турне, — передразнила тётя. — Вчера вечером, как вылезла в Таллинне из вагона, сразу отправила тебе телеграмму! То есть, как не получил? Я послала срочную телеграмму, честное слово! У меня и квитанция в кошельке! Разве я могла задерживаться — привезла ребёнку бананы, они могут испортиться! Видишь, некоторые местами побурели! Если горькие, выплевывай сразу! — поучала она меня, протягивая наполовину очищенный банан.

Ой, до чего вкусно это было! Горечи совсем не чувствовалось, даже в тех местах, которые были склизкими и бурыми. Кроме бананов тётя привезла мне музыкальный инструмент под названием балалайка. Треугольный, немножко похожий на гитару. Но у инструмента была маленькая изогнутая ручка, и если её крутить, раздавалось «тинь-тиди-ри, трим-тим-тим…» У этой балалайки была, как у гитары, длинная шея и струны, но струны были из лески, как у татиного спиннинга, и если эти струны дергать пальцами, то никаких музыкальных звуков они не издавали. Да и не надо. Музыка, которая звучала, когда крутили ручку, была такой бравурной и громкой, что немного погодя тата пообещал мне десять копеек, если я перестану играть на балалайке или буду делать это, сидя на крыльце. Я немножко и посидела с балалайкой на крыльце, но когда пришёл мой друг Яан-Наездник, я пошла с ним в кухню и дала тате положить балалайку на сервант, на самый верх. Полученные за это десять копеек я решила отложить на случай войны — когда тата раздобудет мне новую мармеладную коробку. И, конечно, собиралась вскоре напомнить ему обещание принести нам котёнка.

Пока я сидела на крыльце, тётя Анне успела основательно изменить татину «пищу богов». На столе появились песочное печенье, подовой хлеб, свежий огурец и ломтики помидоров, и ещё кое-что съедобное. Но главной, всем на удивление, в самом центре стола оказалась колбаса, привезенная из Москвы: с виду обычная розовая варёная колбаса, но посередине розового колбасного мяса был рыжевато-красный силуэт, и сколько бы ломтиков ни отрезали, на всех посередке был знакомый профиль Ленина.

— Что я вижу! — Яан-Наездник выпучил голубые глаза. — Сам Ильич украшает нашу скромную трапезу!

— Прямо из Москвы доставлено! Там все едят плоть Ильича и пьют его кровь! Сколько колбасу ни нарезай — всё равно в середине любимый профиль! — сказал, усмехаясь, тата.

— Да за это какой-нибудь колбасник мог бы получить Сталинскую премию! — восхищался дядя Артур.

— Ну кто может не восхищаться сталинской мудростью! — рассуждал Яан. — Ведь смотрите, если бы это были Маркс и Энгельс, то в колбасе было бы полно волос. А этот — мужик гладкий! И в меру пряный тоже!

Мужчины, посмеиваясь, жевали колбасу и запивали пивом.

— Ну, давай, рассказывай, Аннушка, как там было в этой столице столиц? — попросил тата.

— Да чего там, как гласит поговорка — на чужой каравай… — заметила Анне. — В магазинах — товара от пола до потолка, но и очереди такие, что, как говорится, начинаются при отцах и продолжаются при сыновьях! В одном парфюмерном магазине тем, кто стоял в очереди, писали номера на руке химическим карандашом, — так что, если не доживешь, можешь оставить внукам в наследство свою очередь за мылом.