Вики Баум - Гранд-отель

• Название: Гранд-отель
• Автор: Вики Баум
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-8352-0483-3

Бестселлер «Гранд-отель» — одно из самых известных произведений немецкой писательницы Вики Баум.

Вышедший в 1929 году, через год роман был экранизирован в Голливуде. Главную роль исполняла звезда тех лет — Грета Гарбо.

Водоворот судеб и страстей — так можно охарактеризовать события, происходящие в «Гранд-отеле».

---

— Ну нет, в этом смысле он настоящий негр. Но многого от него не ждите. Если хочешь напиться так, чтобы уснуть, то заказывать выпивку придется снова и снова.

Крингеляйн прислушивался к неразберихе голосов, звону, звяканью, к веселому смеху женщин, сидевших впереди, у стойки бара.

— Это ведь не настоящие «девушки из бара»? — спросил он.

Оттерншлаг повернулся к нему непострадавшей половиной своего лица.

— Вам недостает женского общества? — спросил он. — Нет, эти, у стойки, — не настоящие девицы из бара. Здесь солидное, уважаемое заведение. Дамы приходят сюда не одни, а обязательно с мужчинами. Это не девицы из бара, но и не настоящие дамы. Хотите с кем-нибудь познакомиться?

Крингеляйн смущенно кашлянул:

— Нет-нет, спасибо. Между прочим, сегодня вечером я имел возможность завести приятное знакомство. Да. Да-да! Меня пригласила танцевать одна молодая дама.

— Вас? Вот как! Где же? — доктор Оттерншлаг криво ухмыльнулся.

— Понимаете, я был в одном заведении, в казино, да, правильно, в названии было слово «казино». Недалеко от Потсдамер-платц, — объяснил Крингеляйн и попытался подхватить развязный тон бывалого светского льва, слышавшийся ему в речи Оттерншлага. — Великолепно. Превосходно, доложу я вам. Освещение — первый класс. Неописуемо. — Он хотел подыскать более подходящее выразительное слово, но не нашел. — Неописуемое освещение. Маленькие фонтанчики с разноцветными лампочками, и они все время вспыхивают разноцветными огнями. Конечно, там дорого. Из напитков — только шампанское. За одну бутылку дерут двадцать пять марок! К сожалению, я могу выпить буквально один глоток. Понимаете, я немного нездоров…

— Знаю. Заметил. Когда ворот рубашки широк сантиметра на два, тут все ясно. Никаких объяснений не требуется.

— Вы медик? — спросил Крингеляйн и невольно с холодным ужасом сунул палец за воротник своей рубашки. Да, воротник стал велик…

— Был когда-то. Все в прошлом. Был командирован правительством в Южную Африку в качестве врача. Гнусный климат. В сентябре четырнадцатого попал в плен. Потом — лагерь для военнослужащих в Наирти, в Британской Ост-Африке. Кошмар. Был отпущен под слово чести — обещал никогда больше не воевать. Всю эту скотскую войну прошел военным врачом. Всю, до последнего дня. Получил гранату в морду. До двадцатого года носил в ране бациллы дифтерии. Два года пролежал в карантине. Ну вот. Хватит. Точка. Все в прошлом. Кому это интересно?

Крингеляйн с испугом смотрел на то, что осталось от человека, чьи пальцы неподвижно и безжизненно лежали на столе между ними. В баре играла своя, негромкая музыка. Из Желтого павильона доносились ритмы чарльстона. Крингеляйн уловил лишь немногое из телеграфно-отрывистого сообщения Оттерншлага. Но даже этого оказалось достаточно, чтобы у него защипало в глазах. Он стал позорно слезливым с тех пор, как перенес операцию, за которой не последовало никакого улучшения.

— И у вас никого нет, кто… Я хочу сказать… То есть вы, значит, живете один? — растерянно пробормотал он. И вдруг доктор Оттерншлаг в первый раз заметил, что голос у его собеседника мягкий и приятный, человечный голос — звучный, ищущий, как бы прикасающийся к собеседнику. Он развел пальцы, но тут же снова соединил их перед собой на столе. Крингеляйн задумчиво разглядывал бесчисленные светлые швы и шрамы на лице Оттерншлага, внезапно он решился и заговорил.

Один — это ему знакомо, — так, приблизительно, он говорил, — и он тоже один в Берлине, и вообще один. Он оборвал все нити, расторг все связи, — так выспренне он выразился, — и вот теперь он здесь, в Берлине. Тот, кто прожил всю жизнь в провинции, чувствует себя в большом городе довольно глупо, однако не настолько, чтобы не замечать собственной глупости. Он мало видел в жизни и вот теперь наконец-то решил узнать, что такое жизнь, что такое настоящая жизнь, жизнь во всей ее полноте, и только ради этого он приехал сюда, в Берлин.

— Но где она, настоящая жизнь? — сказал Крингеляйн. — Я все еще ее не нашел. Я был в казино, я живу в самом роскошном и дорогом отеле, но все здесь какое-то ненастоящее. Мне все время кажется, что действительная, настоящая жизнь идет где-то в другом месте и что она совсем другая. Если сам ты из другого мира, то не так-то просто проникнуть в настоящий большой мир. Вы меня понимаете?

— Гм. Как же вы представляете себе настоящую жизнь? — спросил Оттерншлаг. — Да существует ли вообще такая жизнь, которую вы себе вообразили? Самые важные события всегда происходят там, где нас нет. В молодости думаешь — потом. Потом думаешь — все уже было раньше. То, что было раньше, и была жизнь. Когда ты здесь, то думаешь: жизнь там, в Индии, в Америке, на склонах Попокатепетль или еще где-нибудь. А когда попадаешь туда, оказывается: жизнь только что, сию минуту отсюда ускользнула и преспокойно ждет тебя здесь, то есть в том месте, откуда ты так спешил уехать. Жизнь вроде махаона, за которым гоняется с сачком любитель бабочек. Когда махаон улетает от вас, он кажется чудесным. А стоит его поймать, глядишь — все краски сошли вместе с пыльцой и крылышки искалечены.

Поскольку Крингеляйн впервые слышал от доктора не обрывочные слова, а связные фразы, он разволновался, однако же не поверил.

— Я не верю, что это так, — скромно вставил он.

— А вы поверьте. Со всем в жизни обстоит так же, как с табуретами в баре. — Оттерншлаг уперся локтями в колени, его повисшие в воздухе пальцы мелко дрожали.

— Какими табуретами? — не понял Крингеляйн.

— О которых вы недавно говорили. Вы сказали, что табуреты в баре совсем не такие, как вы думали, не такие, какими вы их представляли себе. Правильно? Вы ведь именно так говорили? Ну вот. Все представляешь себе выше, чем оно есть, пока не увидишь воочию. Вот вы приехали из провинциального городишки, у вас ложные представления о жизни. «Гранд-отель! — думали вы. — Самый дорогой отель!» Одному Богу известно, каких чудес вы ожидали от этого отеля. Вы, наверное, уже заметили, что все оказалось не таким, как вы думали. А отель этот — просто дыра. И жизнь… Жизнь тоже просто дыра. Захолустная дыра, господин Крингеляйн. Приезжаешь, немного побудешь и уезжаешь. Все — транзитные пассажиры, понимаете? Останавливаются ненадолго, вот в чем штука. Чем вы занимаетесь здесь, в шикарном отеле? Едите, спите, шатаетесь по коридорам, флиртуете, танцуете, так? Ну а в жизни, чем вы в жизни занимаетесь? Сотня дверей в коридоре, и никто ничего не знает о человеке, который живет по соседству. Когда вы уедете, в номере поселится кто-то другой, будет спать в вашей кровати… Вот и все… В общем, знаете что? Посидите-ка однажды часа два-три в холле и понаблюдайте за происходящим вокруг. У людей же нет лиц! Кругом только манекены. Они все мертвы, да только не знают об этом. Потрясающая дыра — этот большой отель. Гранд-отель, сладкая жизнь… Верно? Главное, скажу вам, чтобы чемодан всегда был уложен…

Крингеляйн надолго задумался. Потом он как будто докопался до смысла сказанного доктором Оттерншлагом.

— Да. Да-да… — И это трижды повторенное слово прозвучало слишком подчеркнуто. Оттерншлаг погрузившийся тем временем в рассеянную полудрему, очнулся:

— Я могу быть чем-то полезен вам? Короче говоря, я должен, наверное, стать вашим гидом по жизни? Превосходный выбор вы сделали, ничего не скажешь, превосходный. Что ж, располагайте мной, господин Крингеляйн.

— Мне неловко, я не хотел бы доставлять вам беспокойство, — огорченно и почтительно ответил Крингеляйн. Он снова задумался. Но изящные обороты речи, которые он пытался составить, никак не складывались. С тех пор как он поселился в отеле, он чувствовал себя так, будто попал в чужую страну. Слова родного языка, произнесенные вслух, звучали как иностранные, которые он выучил по книгам и журналам. — Вы были безмерно добры ко мне, — произнес он наконец. — Я надеялся… На ваш взгляд, вероятно, все обстоит иначе. Для вас это уже в прошлом. Вы пресытились. А у меня все впереди, и поэтому я становлюсь нетерпеливым… Извините великодушно…

Оттерншлаг поглядел на Крингеляйна — казалось, смотрит даже стеклянный глаз из-под зашитого века. Он видел Крингеляйна поразительно четко. Видел щуплые плечи и чиновничий костюм из добротного серого сукна, которое кое-где начинало лосниться. Видел усы, какие обычно отпускают председатели всевозможных союзов, и под ними печальную горькую морщину возле губ, бледных, бескровных. Видел отощавшую шею в слишком широком потертом воротничке, видел привычные к перу руки с неухоженными ногтями, видел даже его сапоги под столом, начищенные ваксой, с повернутыми внутрь носками. И он видел глаза Крингеляйна, голубые человечные глаза за стеклами бухгалтерского пенсне, глаза, в которых была мольба, надежда, удивление, любопытство — жажда жизни и сознание близкой смерти.

Одному Богу известно, тепло ли, исходившее от этого взгляда, согрело остывшую душу доктора Оттерншлага, или просто желание развеять скуку побудило его сказать: