Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)

• Название: Войди в каждый дом (книга 2)
• Автор: Елизар Мальцев
• Жанр: Советская классическая проза

---

Проходя мимо почты, она не сумела побороть мгновенно вспыхнувшего порыва — сейчас же позвонить Анохину и узнать от него, что ожидает ее сегодня вечером. Не может быть, чтобы он не был информирован. Она попросила соединить ее с райкомом и, прикрыв рукою трубку, держа ее у самого рта, шепотом сказала:

—  Это я, Иннокентий... Мне нужно срочно повидать тебя и...

—  Хорошо,— по-деловому сухо отозвался Анохин.—-Я смогу зайти к вам попозже...

«Что за дурацкая конспирация! — закипая от раздражения, подумала она.—-Перед кем это он так трясется?»

Бросив трубку на рычажок, Ксения выскочила на улицу. Только придя домой, она немного успокоилась: поставила чайник на керосинку, прибрала в комнате, долго сидела перед запыленным зеркалом, машинально водя пальцем по стеклу и недоумевая, откуда берется пыль.

Сквозь серый налет лицо ее проступало в зеркале, как незнакомое, почти чужое. Чтобы освободиться от неприятного ощущения, она стерла ладонью пыль, придирчиво разглядывала косо легшие от уголков рта брезгливые морщинки, заметила сверкнувший в волосах седой волос, выдернула его, но почему-то не удивилась тому, что он появился, как будто так оно должно и быть после всего, что с нею приключилось. Да и какое это имеет значение, если так бестолково и муторно идет ее сбившаяся с колеи жизнь?..

Анохин явился в обеденный перерыв, остановился, придыхая, за дверью, вежливо постучал.

—  Входи, входи, конспиратор!

Иннокентий преувеличенно бодро поздоровался, сбросил не гнущееся с мороза кожаное пальто.

—  Почему конспиратор?.. Или ты обиделась, что я так официально разговаривал с тобой по телефону? Но у меня в кабинете был Сергей Яковлевич!..

—  Разве наши отношения для Коробина секрет?

—   Я разговаривал с тобой из служебного кабинета, и, как ты понимаешь, нежности при этом как-то неуместны...

—  Из того самого кабинета, где ты как сумасшедший всегда лез ко мне целоваться!

—  Я по хотел, чтобы Коробин подумал, что я специально информирую тебя, готовлю, так сказать, к нынешнему бюро...

—  Ах, скажите, какой тонкий дипломат! А ты забыл, как однажды передавал мне советы Коробина, как мне вести себя на предстоящем бюро, чтобы я была паинькой и признавала все, что мне припишут? Забыл? Брось крутить, Иннокентий, ты просто боялся за себя, так и скажи, зачем хитрить? Боялся, как бы Коробин не подумал о тебе плохо и не лишил тебя своего доверия. Ведь так, да?

Она говорила, уже не скрывая своей откровенной издевки и злости, но Иннокентий слушал ее с невозмутимо-спокойным видом, хотя, судя по всему, это давалось ему нелегко. Они стояли по обе стороны покрытого пестрой клеенкой стола с керамической пепельницей посредине, и что-то мешало им сесть и продолжать разговор более мирно, без этого вызывающего тона.

— Не задирайся! — Иннокентий подошел ближе, хотел взять ее за руку, но Ксения резко отстранилась.— Я не собираюсь скрывать от тебя истинное положение... Все, как говорится, течет, все изменяется... Коробин действительно входит в силу, и я не могу не считаться с ним, если хочу тебе помочь...

—  И поэтому ты так подделываешься к нему, что тебе уже трудно быть человеком и вести себя так, как подсказывает тебе твоя совесть?

—  Не говори со мной, как с трибуны! — Похоже, Анохин не был даже смущен ее упреком.— Не будь наивной! Твоя ошибка как раз в том, что ты стремишься к какому-то идеалу, а в жизни все проще и грубее... И на том собрании ты должна была вести себя не так, как велела тебе совесть, а как нужно для пользы дела. Стать выше личных мотивов и интересов!

—  То есть как? О чем ты говоришь? С ума можно сойти! — Ксения отшатнулась от   стола, смотрела  на   Иннокентия, словно не узнавая его.— Значит, ты раздваиваешься?.. Один на работе, другой дома, а где же ты настоящий? Где не изменяешь себе? Или это не обязательно, чтобы обе эти половинки сходились?

—  Да при чем тут я? — Чтобы занять чем-то руки, Анохин гладил, как кошку, пушистую, лежавшую на столе шапку, но было заметно, что терпение его истощается.— Пойми ты... Я, может, в душе согласен с тобой, но разве я имею право потакать своим симпатиям и настроениям, когда дело касается общих принципов? Не забывай, что по сравнению с рядовыми коммунистами мы с тобой несем куда большую ответственность!

— А если эти настроения являются твоими убеждениями, тогда как? — горячо и возбужденно допытывалась Ксения, расхаживая по тесной комнатке, то всплескивая руками, то сжимая их.— Поступиться убеждением? Предать его? Во имя чего вести себя не так, как ты считаешь и думаешь сам, не так, как нужно людям? Так ведь можно докатиться до любой подлости и оправдать любой произвол!

Не выдержав, Анохин опустился на стул и откинулся на его спинку, напряженный и бледный.

—  Почему ты из всего делаешь какую-то трагедию? Ума не приложу! — с тихой укоризной спросил он и даже пожал в недоумении плечами.— Разве мы всегда поступаем, как хотим? Разве никогда не было разрыва между желанием человека и его долгом?

—   Но в чем же тогда, по-твоему, заключается мой долг в Черемшанке — прислушаться к мнению большинства или, наоборот, пойти против воли всех и навязать неугодного им председателя, потому что так хочет Коровин?

—  Зачем ты пошла работать в райком? — Анохин с тоскливым и настороженным вниманием следил за каждым движением Ксении.— Я не хочу тебя учить, но думать, что ты вольна делать все, не считаясь с указаниями человека, от которого не только зависишь ты сама, но и вся жизнь в районе, но меньшей мере глупо!.. Ну ладно, вышло не так, как было нужно, но неужели ты на самом деле думаешь и веришь, что добьешься своей сомнительной правоты, а Коробин унизится до того, что признает себя неправым? Зачем ты ставишь в такое немыслимое положение и себя и меня?

—  Оставим этот разговор, Иннокентий! — Ксения отвернулась к окну, смотрела на залитый солнцем двор.—Перерыв твой кончился — тебя, наверное, уже ждут люди в райкоме... А то мы гоняем зайца по кругу...

Анохин молча поднялся, медленно натянул скрипучее пальто, обмотал шею теплым шарфом. Ему казалось, что Ксения скажет что-то еще, но она стояла спиной к нему и безучастно молчала.

—  Вечером я не сумею зайти за тобой, так что смотри не запаздывай! — запахивая полы пальто и глядя в пол, сказал Анохин.

Ксения круто обернулась, и он удивился ее язвительной улыбке.

—  Боишься, как бы не подумали, что мы заодно? А это, скажут, уже целая оппозиция, а? Ах, как я могла подвести тебя, кто бы мог подумать!.. Вовремя ты догадался! Это просто счастье, что ты такой дальновидный!..

—  Перестань! Не прикидывайся, что тебе смешно! — Анохин снова было двинулся к ней, но Ксения отступила, не спуская с него презрительного взгляда, и он замер, облизал пересохшие губы.— Ну зачем нам дразнить гусей? Зачем?.. К чему нам эта демонстрация?.. Пойми, нам лишь бы выбраться только из этой проклятой истории!..

—  Хоть по уши в грязи, но лишь бы вылезти, да? — Ксения рассмеялась ему прямо в лицо.— Ладно, не волнуйся! И сама дорогу в райком найду, без провожатого!

«Боже мой! — пронеслось у нее в голове.— И от этого человека я жду ребенка! Ужас какой-то...»

—  Что с тобой? — Голос Анохина был полон неподдельной тревоги.— Дать тебе воды? Тебе дурно?

—  Мне ни-че-го не надо.— Она выпрямилась и словно застыла, лицо Иннокентия как бы заволакивало туманом.—Мне хорошо... Уходи!

—  Я не могу оставить тебя в таком состоянии!

—  А я прошу тебя — у-хо-ди!.. Слышишь? Оставь меня!

Ее мутило, к горлу подкатывала тошнота, на лбу проступал холодный пот. Казалось, еще минута, и она упадет. Анохин попятился и тихо прикрыл за собой дверь. Она накинула крючок и, почти теряя еознание, обессиленно прислонилась к косяку и медленно опустилась на пол. Комнату покачивало.

Площадь затягивали сумерки, когда она подошла к райкому. Мимо серых деревянных трибун, не убранных после Октябрьских праздников, ветер гнал легкую поземку, крутил клочки сена у коновязи.

Взглянув на ярко освещенные окна второго этажа, где находился кабинет первого секретаря, Ксения заволновалась. Только бы не встретить никого из знакомых или товарищей по работе — тогда не избежать нудного разговора, лицемерного участия, и она не выдержит, наговорит любому дерзостей. А она не собирается никого воспитывать — пусть живут как хотят, растягивают совесть, если она у них резиновая!

На ее счастье, райкомовский коридор был пуст, в приемной сидела одна Варенька, почти скрытая высокой пишущей машинкой в черном дерматиновом чехле.

— Бюро уже началось? — Ксения вымученно улыбнулась.

Не поднимая глаз от раскрытой на коленях книги, Варенька кивнула, и от этой равнодушной сдержанности на Ксению повеяло холодком. Неужели и эта милая девушка, хохотушка, всегда делившаяся с нею своими сердечными тайнами, отвернулась от нее? «Что бы сказать ей такое язвительно-вежливое?»—лихорадочно соображала Ксения, но так и не нашлась и, подойдя к окну, начала соскабливать ногтем иней со стекла, оттаивать дыханием прозрачный глазок. Площадь будто плыла в синем дыму, свет от окон расплывался жирными пятнами на снегу. «Интересно,— подумала она,— а как относятся ко мне те, что сидят там, за закрытой дверью?» В памяти всплывали обрывки каких-то случайных разговоров, пустяковых, не имевших сейчас никакого значения, и на поверку выходило, что за два года в райкоме она ни разу ни с кем не поговорила по душам, не поспорила всерьез — все на бегу и на лету. Столкнется с кем-нибудь в коридоре, услышит, какая она хорошенькая или еще что-нибудь в этом роде, улыбнется от удовольствия, оттого, что все ее здесь любят и уважают, и побежала дальше. Как же они будут судить о ней, если совсем не знают ее, не знают даже, что она пережила за эти последние, самые тревожные месяцы жизни?