Софи Бассиньяк - Освещенные аквариумы

• Название: Освещенные аквариумы
• Автор: Софи Бассиньяк
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-00718-5

Клер, скромная корректорша парижского издательства, искренне верит, что она — неудачница. Ни писательницы, ни переводчицы из нее не получилось, а человек, которого она любила, ее бросил. Но однажды в доме, где живет Клер, появляется новый жилец, месье Ишида. Он по-соседски приглашает Клер на чашку чаю, и она соглашается, еще не догадываясь, что ее тоскливому, но спокойному существованию приходит конец, а впереди — головокружительный водоворот приключений.

---

Она поднялась и застыла перед «Венчанием Богородицы» Фра Анжелико. И мгновенно все вокруг перестало для нее существовать: окружающий шум, шаги посетителей музея, вся ее земная жизнь. Она вошла в живописное полотно, как ребенок вступает в сказочной красоты дворец, ослепленный его богатством и золотым сиянием. Ее взгляд скользил по блаженным лицам святых и ангелов, окунался в бледные переливы голубого и розового, словно погружался в теплую мягкую воду в радужных разводах. Она особенно любила живопись Раннего Возрождения, которая одной ногой еще стоит в Средневековье. Живые создания в ней суть фикции, чистые сущности без костей и жил. Написанные на деревянных досках, они и сами кажутся деревянными — жесткие складки одежды, склоненные головы. Бесконечная нежность, сквозившая в их чертах, переворачивала Клер душу. Она погрузилась в созерцание «Венчания», затем прошла чуть дальше, к «Битве при Сан-Романо» Уччелло. Она обожала безумное напряжение этого полотна, на котором воины и кони сбились в кучу, охваченные бешеной барочной пляской. Именно благодаря этой суровой картине, репродукцию которой она увидела в кабинете одного автора, Клер заинтересовалась итальянской живописью. И рухнула в нее как в тяжелый наркотик. Очень скоро фрески Мазаччо, Пьеро делла Франчески и Боттичелли вытеснили из ее ночной жизни городской декор. Отныне ей снилось, что она прогуливается по лабиринтам флорентийских улочек XV века, смешивается с золоченой венецианской толпой с полотен Джентиле да Фабриано или мнет ногами черную жирную траву Боттичеллиевой «Весны». Сутками напролет она вникала в мельчайшие детали картин, восхищалась божественным освещением драпировки и предпочитала Мантенье Леонардо, а Чимабуэ — Джотто.

Не в силах остановиться, столь же неистово она принялась изучать подробности жизни святых, населяющих живописные шедевры. Прирожденная атеистка — как, по ее собственному выражению, люди рождаются «низенькими брюнетами или высокими блондинами», — Клер без памяти влюбилась в умопомрачительные истории христианских мучеников — все эти забрасывания камнями, четвертования, колесования, утопления, изнасилования, выдирание зубов и отрезание грудей, во все эти утыканные стрелами торсы, отрубленные головы и израненные тела, по которым будто бы прошлись железным гребнем. Любому, кто соглашался слушать, она с жаром рассказывала о почерневшей ноге Юстиниана, о святом Евстахии и световом кресте, мерцающем меж рогов оленя, о святом Петре, распятом вниз головой, о рыцарственном святом Георгии, которого она путала со святым Михаилом, о звериных шкурах святого Иоанна Крестителя, о еще одном святом Петре — с топором в голове, об одиннадцати тысячах дев святой Урсулы. Она поражалась, почему раньше ничего обо всем этом не слышала. Она рассматривала в книгах десятки Мадонн с младенцем, распятий, сцен бегства в Египет и поклонения волхвов. Всем прочим библейским сюжетам она предпочитала Благовещение. Луизе, с трудом скрывающей зевоту, она объясняла, что больше всего ее восхищает идеально выверенная дистанция, разделяющая архангела Гавриила и Деву Марию, дистанция, выражающая не холодность и отчужденность, но взаимную уважительную деликатность и доброжелательную внимательность, то есть свойства, которые сама Клер ценила едва ли не больше всего.

Так и текла ее жизнь, балансируя на опасной грани яви и вымысла. Она продолжала жадно впитывать в себя Священную историю — вплоть до того ужасного дня прошлой зимы, когда с утра пораньше отправилась в Лувр, в зал итальянцев. «Пора оторвать нос от книг, — сказала она себе тогда, — и насладиться реальностью полотен». Она стояла перед картинами мастеров Кватроченто, полная намерений проверить свои знания: определить по атрибутам, где какой святой, разобраться в стилях разных художников, вспомнить, что за места изображены на заднем плане, найти точку схода и так далее. Но она ничего не увидела. И ничего не почувствовала. Она стояла как в столбняке и понимала, что медленно сходит с ума. Из музея она вышла совершенно разбитая, с диким взглядом и всю дорогу кляла себя на чем свет стоит, презрительно называя самоучкой — высшая степень оскорбительности в ее табели о рангах. Потом она поняла, что зашла слишком далеко, захлопнула книги, тетради, специальные словари и решила дать себе «отдохнуть». И вот сегодня, рассматривая пастельных ангелов Фра Анжелико, она с облегчением осознала, что к ней снова вернулась вся яркость ощущений.

Домой она пошла пешком, через улицу Риволи, площади Шателе, Рамбюто и Вьей-дю-Тампль до Зимнего цирка. Она чувствовала себя в отличной форме и уже обдумывала план изучения японской гравюры. Она не станет придерживаться строгой хронологии — лучше отдастся на волю инстинкта и, черт с ним, попробует эту «перемену» на вкус, как пробуют новый сорт конфет.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Действительность кинулась Клер в лицо стремительно и неотвратимо, как мяч, брошенный соперником в жокари[9]. Под козырьком подъезда консьержка беседовала — явно на повышенных тонах — с новым соседом. Тот, кто до сих пор существовал для нее в виде темного силуэта на балконе или пары ног, шаркающих по полу, обрел лицо. С зоркостью сыщика, выискивающего улики, она отметила, что он одет в клетчатую рубашку и вышедшие из моды джинсы. На ногах — черные кожаные ботинки. Обручального кольца нет. Он оказался голубоглазым блондином, и она сейчас же придумала ему детство, проведенное в Бретани, где-нибудь возле Перро-Гирека, среди надуваемых ветрами рыбачьих парусов. Однако далеко не наивный взгляд мужчины заставил ее вспомнить также Томаса Манна и Германию начала XX века. В общем, он приводил ее в замешательство — это следовало признать. Консьержка — сербка по национальности — изъяснялась на весьма оригинальном французском языке, с трудом поддающемся пониманию, особенно для непосвященного. Фанатично преданная традиции, трусливой, но необходимой, она пыталась втолковать новичку правила поведения, принятые в доме. Клер вмешалась, объяснив мужчине с максимально безразличным видом:

— Она говорит, что вы не имеете права приклеивать скотчем бумажку со своим именем на почтовый ящик. Надо позвонить в правление кооператива, и они закажут вам табличку. Ее вам быстро сделают. Всего за несколько дней.

Он посмотрел на обеих женщин как на двух идиоток.

— А до тех пор?

Клер повернулась к консьержке.

— Он займется этим сегодня же, — авторитетно объявила она, четко выговаривая каждое слово. — А пока пусть оставит свою бумажку на ящике, хорошо?

Клер чувствовала, как взгляд мужчины скользит по ее коже, перебирается со лба на шею, вызывая покалывание у корней волос. Она взяла из рук консьержки бумажку и сама прилепила ее к почтовому ящику соседа. «Это временно», — сказала она самой себе. Консьержка пробурчала нечто нечленораздельное и исчезла в дворницкой.

Спасибо, — поблагодарил сосед, ничуть не смущенный. Он по-прежнему глядел прямо на Клер.

— Не за что. — Ей пока удавалось сохранять равнодушную интонацию. — Вот что я хотела вам сказать… Я работаю дома. Днем, а иногда и вечером. Мне нужна тишина. — Собеседника поразила жесткость в ее голосе. — Ну ладно, всего хорошего, — бросила она, чувствуя, что дольше сдерживаться не сможет.

И устремилась к лестнице, потрясенная размером жизненного пространства, которое этот человек сумел себе захапать.

Через несколько дней, посвященных упорным трудам, Клер получила от Ишиды приглашение на ужин. «А то, — сказал он ей по телефону, — вы совсем куда-то пропали». Она представила, как на том конце провода он улыбается своей иностранной улыбкой, слегка гордясь собственным умением играть нюансами французских слов. Он приготовил восхитительный, эстетически безупречный японский ужин, послуживший поводом к целому потоку комментариев на тему японской кулинарии.

— Вы знаете, что вас всем видно? — спросила Клер, указывая на двор. — Наши квартиры похожи на аквариумы с подсветкой, поставленные друг на друга. Разве в Японии не принято зашторивать окна?

— Это не так, — ответил Ишида. — Но я опоздал вешать шторы. Соседи уже привыкли видеть меня каждый вечер, и, если я вдруг лишу их зрелища своей гостиной, они меня не поймут. Но вы-то понимаете? Они сочтут это оскорбительным. Слишком поздно.

Они продолжали молча есть, поклевывая содержимое крохотных огнеупорных горшочков, выставленных на низеньком столике. Клер по-прежнему смотрела во двор. Ее квартира оставалась темной. Как-то, впервые попав в дом напротив, она воспользовалась случаем, чтобы рассмотреть ее оттуда. При мысли о том, что другие люди могли вот так за ней наблюдать, она испытала шок. Она поняла, что в гостиной, казавшейся более темной, чем она была на самом деле, картина висит слишком низко, а люстра и вовсе производит впечатление убожества — маленькая, тусклая от пыли. Над спинкой старого дивана обнаружилось сомнительного вида пятно, выделявшееся на фоне желтой, цвета мочи, стены.