Софи Бассиньяк - В поисках Алисы

• Название: В поисках Алисы
• Автор: Софи Бассиньяк
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-00900-4

Алиса Конк живет в Париже и работает в Лувре экскурсоводом. У нее прекрасная семья — муж-журналист и двое детей. А искусство помогает переживать самые разные неприятности. Но и оно оказывается бессильным, когда Алисе на голову вдруг летит глыба льда, в сумочке оказывается дорогое украшение, которое она не покупала, а в почтовом ящике — странные анонимные письма. И тогда на помощь Алисе приходит инспектор полиции, которого зовут Пикассо…

---

— Да, спасибо.

Фига махнула ему рукой, приглашая занять место напротив нее. Сама она устроилась в велюровом кресле цвета старого золота, безупречно прямо держа спину. После сидения под сушилкой кожа у нее под макияжем покраснела и к ней прилипли крохотные волосинки. Свою чашку кофе она выпила в два глотка.

— Чем я могу вам помочь?

— Попробуйте поставить себя на место Франсуа и скажите мне, где их искать, — вздохнув, ответил Пикассо. — У нас очень мало данных. Кантор приехал встречать Алису на вокзал во вторник днем. Клотильду он скорее всего подобрал по пути из мэрии к дому. Взял напрокат машину с неограниченным пробегом. Сейчас они где-то все вместе.

— Н-да… — протянула Фига и окликнула служанку: — Накройте стол на двоих, Антуанетта. — Та склонила голову и вышла. — Я рано обедаю. Старые английские привычки. — Она нахмурила брови. — Видите ли, господин инспектор, я не слишком волнуюсь. Франсуа, конечно, не вполне нормален, но он не причинит им никакого вреда.

— Анри так не думает.

— Этот старый вонючий придурок! — Она задрала подбородок, давая понять, что не намерена извиняться. — Ни он, ни его брат никогда не умели жить. Они же вдохнуть не способны, пока хорошенько не обдумают, зачем это нужно! Они же оба наркоманы. Только Франсуа жрет грибы, а Анри нюхает нафталин! А почему? Потому что сами себе надоели до смерти. Нет, я вам серьезно говорю, нет здесь никаких семейных тайн, и искать нечего.

— Психиатр утверждает, что он извращенец.

— Ну разумеется. Такой же извращенец, как, например, я или вы Просто у него извращения проявляются в более наглядной форме, вот и все. Он всегда любил быть в центре внимания. Наверное, в детстве обожал переодеваться. И верит словам. Это его слабое место.

— Что вы имеете в виду? — Пикассо вдруг обнаружил, что они уже в столовой. Он даже не заметил, когда это они успели сюда перебраться.

— Присаживайтесь, прошу вас. Я имею в виду вот что. Есть люди, которые верят в то, что все на свете можно объяснить. Что жизнь состоит из узлов и надо только научиться их развязывать, один за другим. — Она недобро усмехнулась и развернула салфетку. Антуанетта внесла блюдо рыбы и стала наполнять тарелку Пикассо.

— Люди думают, что достаточно перебеситься, чтобы потом все у них наладилось. Вздор, месье Пикассо, чистый вздор.

Инспектор не сдержал улыбки. Ему стало почти весело.

— Так в чем же заключается ваша теория?

Фига скривилась от неудовольствия. Причем тут теории? Она говорила о самой что ни на есть реальной действительности.

— Только дисциплина позволяет довести свою жизнь до подобающего конца. Если бы не дисциплина, мой бедный Оноре умер бы давным-давно. Он мог плакать и рыдать дни напролет — поводов у него хватало. Но мы решили иначе, и я уверена, это сделало его счастливым. Этот кретин Франсуа всегда мечтал о волшебном мире, но никогда пальцем о палец не ударил, чтобы не то чтобы его построить, а хотя бы заложить фундамент. Впрочем, постойте-ка. Кажется, я догадываюсь, чем он их обдурил. Шантажом. — Она с невероятной ловкостью отделила рыбу от костей и разрезала картофелину в мундире на две абсолютно ровные половинки. — Это продолжается уже тридцать пять лет. Он все перепробовал — молчание, бойкот, убедился, что это не работает, и, видимо, разработал новую тактику. — Она посмотрела на мешанину в тарелке гостя. — Не волнуйтесь. Они скоро вернутся, свежие, как две розы. — И бросила в окно затуманенный взгляд. На губах у нее играла улыбка. Она смотрела на рыночную площадь, как сеньор смотрит на свою вотчину. Вдруг раздался звон колокола, гулко звучавшего в морском воздухе. Фига отложила нож и вилку. — Вы ведь отлично знали, что приезд сюда ничего вам не даст. Да ведь и приехали вы совсем с другой целью. — Вошла Антуанетта, поймала взгляд Фиги и немедленно удалилась. Пикассо чувствовал, что в присутствии этой женщины, словно явившейся из стародавних времен, молодеет. Несмотря на пестрое платье, она напоминала мать-настоятельницу монастыря и изучала его лицо, читая в нем как в открытой книге. — Вы любите Алису. — Пикассо молчал и не отводил глаз. — Вы приехали, чтобы получить от меня благословение. Ну так я вам его даю. — Она повернула голову: — Антуанетта! Несите сыр! Клотильда счастлива, а вот Алиса… Алиса — нет. Она все еще верит, что мужчина имеет право отсутствовать. — Служанка внесла новое блюдо и унесла рыбу. — Очень хорошо, — не совсем понятно, но величественно произнесла Фига.

Она сложила салфетку и поместила ее строго параллельно вилке, как будто показывая, что в жизнь снова возвращается логика. Потом поднялась и закурила длинную сигарету с золоченым ободком.

— Да вы ешьте, ешьте, — пригласила она, снова присаживаясь к столу. — Видите ли, когда кто-то умирает — и ваша профессия должна была вас этому научить, — не так уж много меняется. И с этим сознанием и надо жить. Вот это блюдо с сыром реальнее, чем все наши мертвецы. Остальное — поэзия, вещь тоже необходимая, не спорю, но все-таки только поэзия. Именно в этом и состоит суть моих упреков к Франсуа. Эти его вечные переодевания, весь этот цирк… И презрение к сыру. — Она улыбнулась. — Я люблю вспоминать Оноре, но я — единственная в мире, кто это делает. Когда я умру, он умрет во второй раз. Вот и все.

Монолог Фиги принимал удивительный оборот. Пикассо огляделся. Мебель темного дерева, дорогая посуда, марины на стенах… Он понял, что эта сильная женщина методично, с утра до вечера, живет со своим покойником, без слез и печали. И не без волнения подумал, что со всей своей роскошью и прямой как палка спиной она знает о жизни не меньше, чем полицейский с двадцатипятилетним стажем и мозолистыми руками.

Кофе они пили в гостиной. Атлас, бархат, инкрустированное дерево. Трюфели с начинкой пралине. Антуанетта зажгла камин, и по комнате поплыли приятные ароматы. Некоторое время спустя Пикассо коротко попрощался. Ему не хотелось отсюда уходить. В промерзшей и какой-то липкой изнутри машине его ждали все тревоги последних дней. Он поехал назад, опять забыв посмотреть на море.

По дороге он снова и снова прокручивал в голове разговор с Фигой и поражался, как Алисе удалось вырваться из всего этого. Мать-алкоголичка, вялая и безвольная; отец, так и оставшийся ребенком и существующий от дозы к дозе; полупомешанный дядька и тетушка, похожая на статую командора и шагающая по жизни с повадкой кадрового военного. Либо человеческое существо еще более непробиваемо, чем мы думаем, либо Алиса сама не знает, что ей грозит, нося внутри себя мину замедленного действия. Тогда она в настоящей опасности. Его остановили за превышение скорости, он показал удостоверение, извинился и помчался дальше, с сумбуром вместо мыслей и жалобно ноющей спиной.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

По приезде в город Пикассо поужинал в компании Бремона и еще одного полицейского, похожего на Старски или Хатча — тип, который инспектор терпеть не мог, — в шумном мексиканском ресторане. Они быстро подвели итоги, довольно ничтожные. Американец не скрывал своей убежденности в том, что они имеют дело с психами. Решили поместить в местной прессе фотографии обеих сестер и их отца. Потом инспектор распрощался и пошел в одиночестве бродить по пустынным пешеходным улицам, оживляя их гулким эхом своих шагов. Из гостиничного номера он позвонил Куаньяру:

— Все нормально?

— Нормально.

В трубке слышался какой-то шум.

— Вы где?

— В бистро.

«С кем?» — чуть было не ляпнул инспектор, но успел прикусить язык и повесил трубку.

Спать ему не хотелось, и он набрал еще один номер. Поговорил с дочерью, которая временно перебралась к Конкам.

— Шарль дергается, Венсан ворчит, а Ирис ничего не говорит. От мамы новости есть? — спросила она.

Элен все реже давала о себе знать. Она стремительно, на головокружительной скорости, исчезала из их жизни. Пикассо включил телевизор. Шел черно-белый исторический фильм, и он как загипнотизированный сидел и смотрел его до поздней ночи, забыв включить звук. Навалилась бессонница. «Алиса, — тихо повторял он, — Алиса». Запертый в этом безликом номере, он мысленно проделал ее путь от японского сада на вокзале Монпарнас — кстати, она в поезде хоть что-нибудь съела? Куаньяр с его убогим воображением, конечно, не догадался расспросить персонал вагона-ресторана. Вот она прибыла в город, вот встретилась с отцом. А что, если Кантор вообще не имеет к делу никакого отношения? Да нет же, имеет, и еще какое. Именно он вызвал обеих сестер, он — хранитель тайн и режиссер этого спектакля, как назвала бы его Фига. Пикассо представил себе, как они идут, все трое — светловолосые, красивые надменной северной красотой, — и почувствовал боль, как от удара, словно его грубо вышвырнули из тесного Алисиного круга. Сестрицы ведь тоже были мастерицы ломать комедию — как ни неприятно это сознавать, но это правда. На сером экране выключенного телевизора перед ним вдруг возник образ Алисы, танцующей перед заснеженным ветровым стеклом его машины. Ему пришлось встать и распахнуть окно в надежде выпустить вон свою тревогу. Он не умел размышлять в одиночестве, долгие годы об этом заботилась Элен, изгонявшая всех его демонов и с успехом развенчивавшая все его иллюзии. Элен… Чем она сейчас занимается в этом своем ашраме? У Пикассо с детства сохранилась привычка проводить параллели между событиями. Когда судмедэксперт называл ему, часто с точностью до минуты, время смерти, он обязательно прикидывал, а что он сам тогда делал и о чем именно думал. Возможность подобных сопоставлений его завораживала. «Я живу, а ты умер, ты умер, а я живу. Я открываю дверь, а ты покидаешь этот мир. Я подбрасываю мяч, а ты испускаешь последний вздох. Тете Фиге это точно понравилось бы», — сказал он себе и, продрогший, закрыл окно. Мир за двойным стеклом сразу утих, оставив Пикассо наедине с его одиночеством. Он рухнул поперек кровати и наконец заснул.