Анатолий Гладилин - Первый день нового года

• Название: Первый день нового года
• Автор: Анатолий Гладилин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1965

Аннотация издательства «Советский писатель» (1965 г.):

Тема повести - преемственность поколений. Писатель ставит перед собой задачу художественно выявить духовную, идейную связь, которая существует между поколением, делавшим революцию и построившим социализм в нашей стране, и нынешними молодыми людьми, строителями коммунистического общества.

---

Я встаю. Отступать поздно. Она заметила, но не реагирует. Активное внимание двух толстых теток с задней скамьи. Только бы голос не дрожал. Сажусь рядом.

— Извините меня, может, это очень глупо, но я искал предлог, чтоб к вам подойти, и решил просто так. Очень извините, но у вас удивительное лицо, и я хочу с вами поговорить минут пять. Я художник, и меня просто поразило ваше лицо. Может, это очень глупо, а может, и нет. Если вы против, я уйду и, честное слово, не буду приставать.

Я смотрел на себя со стороны. Костюм явно не вечерний. Мольба бедного рыцаря. Идальго.

Она пожимает плечами.

— Ладно, сидите. Вы ко всем так пристаете?

— Угадали, ко всем. Это моя вторая специальность. Встаю в пять утра и начинаю с кондукторов. Особенно люблю молочниц на Ярославском вокзале. Масса интеллекта. Обогащает.

— Умом?

— Нет, вынимают из мешка кто бутылку, кто кусок плавленого сыра. Так и пробиваюсь. Но сейчас меня больше всего интересует, с какой планеты вы свалились.

— Секрет!

— Девушка, это ж запрещенный прием! Все так говорят. Вы бы могли ответить по-другому.

Она первый раз откровенно смотрит мне в лицо, с интересом. Я рисковал. Могла обидеться, и все. Но ведь она не дура. Вернее, мне казалось, что она не дура. Она не может быть дурой.

— А как я должна ответить?

— Читайте «Вечернюю Москву». Отдел объявлений.

— Это остроумно?

— Это в порядке бреда. Но все же.

Я достаю блокнот Карандаш. Быстро рисую.

— Это вы. Это я.

Она смеется. Я опять рисую.

— Вот так я буду ходить за вами.

Она смеется. Берет рисунок. Рассматривает.

— Да, вы действительно художник!

— Извините, это я вам наврал. Я бухгалтер. Обыкновенный совслужащий. Масса отчетов и арифметики. Баланс и калькуляция. Устаешь за день, вот и балуешься. Вы, конечно, разочарованы. Но работа бухгалтера ответственна. На выдержку. Проходит масса денег, а зарплата мизерная. Так и ждешь, вот-вот проворуешься.

— Не хватает?

— Три жены, восемь детей. Да еще снимаю комнату в подвале для личной жизни. Опять же расходы.

— Личная жизнь? Ну расскажите.

— Безумно интересно. Основное развлечение — сидишь вечерами и разводишь клопов. Они у меня все ручные. Я их по именам знаю. Большой, Рыжий и т. д. А главарь у них по кличке Стасик. Хитрюга. Когда мать поливает диван дезинсекталем, он со своей командой забирается на шкаф. Сидят там, животы от хохота надрывают.

— Любят они вас?

— Как прихожу — все ко мне. Отмечаются. Я задерживаюсь — нервничают. Диван двигают.

Теперь она не может удержаться от смеха. Тетки сзади разочарованы. Ох уж эта современная молодежь! В наше-то время! Я бы его так отшила, а эта хохочет. Падение нравственности!

Я могу на секунду перевести дух. Порядок. Ей становится со мной интересно.

— Девушка, мне неудобно к вам так обращаться, поэтому скажите, как вас зовут?

— Ира.

— А что вы делаете в свободное от прогулок на пароходе время?

— Сейчас ничего. А вообще я учусь в институте.

— Мясомолочном?

— Почему?

— Это так модно.

— Нет, специальность у меня прозаическая.

— Иняз?

— Как вы угадали?

— Раз прозаическая специальность, значит, хотите похвастаться. И вообще вы недавно вернулись с юга, а на даче торчать скучно. До занятий еще около месяца, и вечером вас пригласили в кино, а пока вы не знаете, как убить время, и решили прокатиться.

— С вами становится скучно. Вы все знаете. А я о вас знаю, что вы художник, простите, бухгалтер, и еще что-то о восьми ваших детях. Пока это мало.

— Понимаю. Анкета. Феоктист Филимонович Фильдеперсов. В 1936 году. Нет. Муж. Служил в белых армиях, из партии кадетов. Состоял в левой и правой оппозиции. Жил на оккупированной территории. В настоящее время — шпион парагвайской разведки. Подпольная кличка — Феликс. Устраивает?

— Заучили?

— Ну, так как на юге? Аборигены процветают? Торговля фруктами идет вовсю?

— На юге…

Рассказ о юге, о море, о скучных культурниках. Обыкновенно. Я изредка вставляю реплики. Путешествие по памятным местам. Я еще с детства понял, что ты можешь быть остроумным, как Рабле, но это ни к чему не приведет, если ты не заставишь девушку что-нибудь рассказать. Звук собственного голоса успокаивает. Значит, так — с детства понял? Опытный ты мужчина, Феликс! И несет тебя! Происходит что-то странное: девочка пришла к тебе из сказки, а ты мелешь чушь, аж самому противно. Изображаешь из себя черт знает какого ловеласа! Попробуй остановись. Куда там! И где ты нахватался? Феликс, что с тобой? Ты смотришь на нее и дуреешь. А может, девочка самая обыкновенная?

Я смотрю ей в глаза. И она изредка тоже на меня посматривает. Удивительное лицо. Его можно увидеть только во сне. В ее глазах отражаются мои глаза и мальчишки, прилипшие к борту, химический завод, лодочная станция, стадион, самый крупный в Европе — на 102 тысячи мест и со столиками для пинг-понга, шедевры московской архитектуры с десятками колонн и опять, очень редко, мои глаза.

— Ира, давайте сойдем в парке.

— Зачем, мне к Каменному мосту.

Естественно, просто сказать «да» она не может.

— Как, Парк культуры и отдыха? Разве вы против культуры и отдыха? Там такие стенды! Такие диаграммы!

Она раздумывает.

— Понимаете…

— Понимаю. То, что вы идете со мной в парк, это не значит, что вы обычно так легко знакомитесь с каждым встречным. Я это знаю. Но я еще не привык к вашему лицу. Когда привыкну, то отпущу вас на все четыре стороны: в кино, на дачу, к родителям.

— Нет…

Она чуть покраснела. Я угадал. Мы покидаем наш океанский лайнер под торжествующие взгляды теток. Их представления о безнравственности молодежи наглядно подтверждаются.

Лайнер продолжает свое путешествие к Каменному мосту.

На лестнице я пропускаю ее вперед. Да, уж если что-нибудь природа задумала, то доведет до конца. Фигура у Иры идеальная. Быстро смотрю на часы. Заметила.

— Вы торопитесь?

— Нет, проверяю точность расписания. Ира, пошли в тир. Мы мирные люди. Но дальше что-то насчет бронепоезда. Правда, в этом тире все ружья кривые. Правда, мушка там так сделана, что, привыкнув к ней, вы никогда не попадете в человека с пяти метров из нормальной винтовки. Правда, мишени там или не шелохнутся при точном попадании артиллерийского снаряда, или падают просто от сотрясения воздуха — но все равно, в тир сходить нужно. Тренировка.

После некоторых колебаний я беру ее под руку, и она через полминуты привыкает к этому состоянию.

Океанский лайнер пошел к Каменному мосту. Без меня. Ну и пусть. Сегодня утром у меня было скверное настроение. А сейчас — солнечный удар. Вот и верь, что человек существо постоянное. Прав Павлов: процессы торможения сменяются процессами возбуждения. Физиология.

Помню, я в глубоком детстве приходил в парк кататься на качелях, на лодке (если были деньги), а вечером послушать бесплатный концерт симфонической музыки. На аллеях я рассматривал скульптуры спортсменов, застывших в разных неестественных позах, а потом околачивался на танцах. Именно околачивался, потому что танцевать я не умел.

Но с тех пор прошло много времени. Танцевать польку-«бабочку» на площади меня почему-то не привлекает, программа симфонических концертов (Чайковский и Глинка) с тех пор осталась абсолютно та же, лодки и качели к вечеру обрастают такой очередью, что стоять бессмысленно, а уходить из парка мне не хотелось. Вероятно, я боялся, что за оградой Ира вспомнит о каком-нибудь Игоре, который ждет ее с билетами в кино.

Вообще, теперь по тупости я совершенно не понимаю, что привлекает столько народу в парк. Свежий воздух, уединение? Может быть, только часов в пять утра. Но после четырех часов дня скамейки прочно абонируются, и места передаются или по наследству, или по ведомственным признакам.

Но что-то надо было делать. Мы уже прошли обязательный ритуал мороженого и газированной воды, причем я долго выскребал из щелей карманов какую-то завалявшуюся мелочь. На это у меня были свои причины. А признаться, я изрядно выдохся. За несколько часов я произнес больше слов, чем за весь предыдущий год. По-моему, нет более утомительного занятия, чем гулять с молоденькой девушкой и хотеть ей нравиться. Мы обсудили, по-моему, все, что существует на этом свете. Исключая мою специальность. О ней я могу говорить очень много и очень интересно. Я сам это знаю. Но для меня это очень серьезно, и сегодня я не хотел; кроме того, я упорно убеждал ее в своей профессии бухгалтера, поражая Иру тонкостями специфики (живущие на гонорар очень быстро постигают все детали). Что касается Иры, то определенного мнения о ней у меня еще не было. Я бы вообще хотел когда-нибудь оказаться на месте девушки, когда перед ней мелким бесом извиваются, а ты соизволишь быть зрителем и изредка осчастливливаешь ответом. Подыгрывала она мне хорошо. Но раскусить ее я еще не мог.