Федор Решетников - Макся

• Название: Макся
• Автор: Федор Решетников
• Жанр: Русская классическая проза

РЕШЕТНИКОВ, Федор Михайлович [5(17).IX.1841, Екатеринбург —9(21).III.1871, Петербург] — прозаик. Родился в семье разъездного почтальона, в раннем детстве остался без матери, жил и воспитывался в семье дяди — В. В. Решетникова, чиновника почтовой конторы в Перми.

В настоящее издание вошли избранные произведения русского писателя Федора Михайловича Решетникова (1841—1871), среди которых повесть «Подлиповцы» — о тяжелой жизни пермских крестьян и камских бурлаков, рассказы «Никола Знаменский», «Тетушка Опарина», «Очерки обозной жизни».

 Во второй том издания вошли романы "Глумовы" и "Где лучше?" о судьбах рабочего класса России XIX века.

---

Хорошо казалось Максе спать с почтой, и ругался же он, когда его будили на станциях. Но и на станциях он спал. Сдаст дорожную писарю или ямщику, и завалится на лавку и спит. Перекладут почту; начнут будить его:

— Максим Иваныч, вставай! Готово.

— Гмм! — ворчит он.

— Почта готова!

— Ну, ну… сейчас, — и Макся перевернется на другой бок.

Кое-как разбудят его ночью. Проснется он; встанет, возьмет подорожную, положит ее бессознательно в сумку и пойдет к своему месту.

— Всё тут? — спросит он ямщиков.

— Нешто оставим?

— Ловко улажено?.. Положьте еще соломы.

— Да будет, Максим Иваныч.

Сядет Максим Иваныч, и как только забрякают колокольчиками, он уж опять спит…

— Максим Иваныч! — спросит бывало его ямщик, да посмотрит, что он спит, и сам задремлет. Лишь только остановятся лошади, Макся пробудится.

— Приехали? — спросит он.

— Нет еще.

Укутается Макся и опять спит. Посмотрит на него ямщик, и завидно станет ему: экое людям счастье; все спит…

Максю любили все ямщики за то, что он не бил их и говорил с ними ласково. Заведет Макся разговор с ямщиком об урожае; ямщик всю дорогу до станции будет говорить об этом предмете, пока не заметит, что Макся спит. Но об урожае мало было разговоров, потому что большая часть ямщиков хлебопашеством не занималась, а толковали больше о почтовых станциях, почтосодержателях, лицах, составляющих собою управление почты. Больно ямщикам солона кажется ихняя жизнь.

— И что это за жизнь наша! Вот теперича хлебом промышлять несподручно, потому, значит, помещики землю нам дали такую, что ужас! Вот оно какое дело-то!.. Ну, дома — те не жалко, можно новые построить; всё ж обижают… Ну, теперича куда подешь робить? Преж хоша извозом промышляли, а теперь, как начали эти пароходы, и мало работы… А по почтовой-то части нам сподручно: сызмала ходим. Так и тут времена, слышь, настали такие, што нашему брату больно плохо. За тройку-то от содержателя по шести копеек получаем, а он берет по девяти, ну, да ему больше надо… Это што; а вот овес да сено у него берем, потому, значит, у своей братьи продажного-то нету, а в город ехать не рука… Ну, он, кое стоит семь гривен, за то просит рубль двадцать, а самому гуртом-то пяти не стоит. Так-то оно вот и выходит, что живем не сыт, не голоден… А вот летось кульер ехал; две лошади пали; ничего не дали, кульер прибил, а мне-ка и денег не рассчитали…

Макся сочувствовал ямщику, но помочь ему ничем не мог.

— Ты бы жаловался.

— Жаловался! Ишь ты: жаловался!.. Знаешь, што с нами делают за эвти жалобы?

Жалко стало Максе ямщиков, и он полюбил их до того, что угощал их водкой, и те угощали его. Стал Макся крепко попивать водку. Он уже знал все села, деревни по той дороге, по которой ездил на расстоянии шестисот верст, и все кабаки. Проедет он от губернского пять или десять верст и встанет у деревни.

— Петруха, сходи-ко в кабак.

— Ладно.

Сходит ямщик в кабак, принесет ему косушку. Половину он выпьет, половину ямщик, а после этого спит. Доедут до другой деревни, другой ямщик остановит лошадей и кричит ямщику Петрухе:

— Буди Максю-то.

— Ну?

— Вишь, кабак.

— Ишь, дьявол! Захотел? — И опять будят Максю. Так Макся и сбился с толку до того, что пятый месяц постоянно приезжал с почтой пьяный даже в губернскую контору. А один раз и саблю потерял дорогой. Так и стал ездить без сабли.

Почтмейстер узнал, что Макся пьянствует, и решил гонять Максю постоянно с почтой. Макся сделался отчаянным пьяницей, никуда не годным почтальоном… Летом ему еще хуже показалось ездить с почтами: тряска непомерная, дожди и прочие неудобства, какие только могут испытать почтальоны, день ото дня мучили его, и он почти что не любовался ни весной, ни летом, ни хорошими видами, которых на пути очень было много.

Да едва ли какой-нибудь почтальон, проехавший по одной дороге раз сорок, будет, сонный, любоваться природой, которая ему не приносит решительно никакой пользы и любоваться-то которою он не находит удовольствия. То ли дело водка! Что делать почтальону в течение двух суток, при следовании с почтой на протяжении трехсот шестидесяти верст, в дрянную погоду, по дрянной дороге, под дождем, и в мороз, и при таком сиденье?

Случалось Максе и не одному ездить с почтами. Ездил он и со смотрителями и почтмейстерами; и тогда спал. Пассажиры смеялись над ним.

— Ой, Макся, проспишь почту!

— Ну ее к шуту!

— Смотри, в Сибирь уйдешь.

— Так что! Где-нибудь да надо умирать.

А Максе больно не нравилось, как с ним кто-нибудь ехал: смотрителя и почтмейстера хотят сесть удобнее, и ему достанется такое место, что ни присесть, ни прилечь нельзя. Однако Макся и тогда спал.

Почтовые знали, что Макся спит с почтами, но спать с почтой дело такое обыкновенное, что на это не обращалось внимания; да и теперь не обращается внимания. Недаром есть у почтовых поговорка: «Бог хранит до поры, до случая». Почтовые знали также, что Макся возит с почтой посторонних лиц, но не выдавали его, потому что бедному человеку надо же как-нибудь нажить деньгу, да и Макся возил таких посторонних, которые рады были где-нибудь прицепиться, только бы доехать, и у них не было никакого умысла, чтобы ограбить почту. Возил их Макся таким образом. Посторонний условится с ним раньше, даст рублик за двести верст и выйдет за заставу дожидать почту с Максей; Макся останавливает ямщика у известного места. Ямщик знает, в чем дело.

— Я не повезу, — говорит ямщик.

— Ну, полно; только до первой станции.

— Все равно.

— Я дам на водку, — говорит посторонний.

Ямщик получает двадцать копеек и сажает постороннего, уважая Максю и вполне надеясь на него. На станции Макся или вводил постороннего в смотрительскую канцелярию и уговаривал смотрителя, или, если смотритель был формалист, он сажал своего пассажира за станцией и таким порядком довозил до места.

XI

Все деньги, какие водились у Макси, он пропивал. Вся его одежда, заведенная по началу его служения в почте, оборвалась, а новую шить было не на что. Почтовые жалели Максю, советовали ему не пить и старались как-нибудь поддержать его. Но он так впился, что ему трудно было не пить. Случалось, он и не пил, но только до обеда, когда занимался в конторе, зато все, что он ни делал, выходило у него клином. Старшой заставлял его дежурить, но вечером Макся убегал из конторы, и когда выговаривал ему старшой и грозил, что он будет жаловаться почтмейстеру, Макся только ругался, и старшой, жалея его, спускал ему; отступились от него и почтовые, кроме женщин, которые очень соболезновали об нем. Сидит Макся утром у кого-нибудь, пригорюнившись; его обступят женщины три-четыре и говорят:

— Максим Иваныч! Плохой ты человек сделался, а сначала какой был…

— Плохой, — говорит он и морщится.

— То-то вот и есть. Ты сам знаешь, что водку тебе скверно пить…

— Человек-то ты смирный, не буян… Брось ты эту поганую водку! Посмотри, сколько нынче горит с этой проклятой водки.

— Не могу, бабы! — И Макся начинает насвистывать с горя…

— Экой ты какой… Ровно ты маленький, слава те господи…

— Не могу.

— Да отчего же не можешь? Дай зарок не пить, и не пей. Или поручи кому-нибудь деньги на сохранение.

— Ну уж, это трудно… Уж я никогда не буду трещвым.

— Жалко. Человек ты молодой, а погибаешь, как червяк.

Все эти советы и тому подобные слова на Максю не действовали. Находили, правда, и на него минуты, когда он думал: отчего я пью? — и принимался плакать, думать: дай, не буду пить, — и пил, как только случались деньги или где был случай к попойке. Женщины даже заговор устроили против пьянства Макси. Они задумали женить его: женится, переменится, не станет пить водки, говорили они, и подговорили одну девицу, Наталью, любезничать с ним, а потом выйти за него замуж. Наталья долго упиралась, не желая быть замужем за пьяницей, но ради своих подруг решилась подействовать на Максю лаской. Ей было двадцать четыре года, и она была корявая форма, как ее называли почтальоны. Начала дело она так.

Рано утром Макся сидел один в холостой и починивал брюки. Наталья вошла в холостую.

— Здравствуйте, Максим Иваныч! как поживаете?

— Помаленьку. Садись.

— Постою… Что поделываешь?

— Видишь, штаны починиваю.

— Вот оно что: нет жены, сам и шьешь, — На кой мне ее черт, жену-то?

— Как на кой черт?

— Чем я ее стану кормить-то, что я за богач такой?

— Меньше пей… не всё же богачи женятся.

— Меньше пей! Все вы одно говорите: меньше пей! на свое пью, не на ваше.

— Все же неловко…

— Чего неловко?

— Без жены-то.

— Ну уж, про это я знаю. Знаю я, как здешние-то бабы живут… Сволочь всё! — Макся плюнул.

— Полно-ко, Максим Иваныч.

— Не правда, что ли?

— И вы-то, мужчины, хороши: не клади пальца в рот.