Илья Салов - Тернистый путь

• Название: Тернистый путь
• Автор: Илья Салов
• Жанр: Русская классическая проза

САЛОВ ИЛЬЯ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1834–1903) — прозаик, драматург. Детство Салова прошло неподалеку от Пензы в родовом имении отца Никольском, расположенном в живописном уголке Поволжья. Картины природы, написанные точно и поэтично, станут неотъемлемой частью его произведений. В 1850 г. переехал в Москву, служил в канцелярии Московского губернатора. Занимался переводами модных французских пьес. Написал и издал за свой счет две собственные пьесы. В 1858–1859 гг. одно за другим печатаются произведения Салова, написанные под ощутимым влиянием «Записок охотника» Тургенева: «Пушиловский регент» и «Забытая усадьба» («Русский вестник»), «Лесник» («Современник»), «Мертвое тело» («Отечественные записки»), В 1864 г. опубликовал в журнале «Время» роман «Бутузка» антикрепостнической направленности. С середины 70-х гг. сотрудничал в «Отечественных записках» Салтыкова-Щедрина. Щедрин неоднократно обращался к Салову с просьбой присылать свои произведения: «…Редакция весьма ценит Ваше участие в журнале» (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1976. Т. 19. Кн. 1. С. 104). В «Отечественных записках» с 1877 по 1833 г. Салов напечатал четырнадцать рассказов. Их главная тема — буржуазные хищники и их жертвы. Современники обвиняли Салова в подражании Щедрину, автор же утверждал, что его герои «списаны с натуры». В 80-90-е гг. рассказы Салова имели успех у читателей и были переведены на иностранные языки. В 1894 г. рецензии на новый сборник рассказов Салова появились в крупнейших русских журналах. Критики отмечали превосходное знание сельской жизни, глубокое сочувствие к деревенским людям, правдивое, лишенное идеализации изображение крестьян. А. М. Скабичевский охарактеризовал Салова как писателя «тургеневской школы», одного из самых талантливых беллетристов своего времени. По мнению А. Н. Пыпина, «некоторые из его деревенских героев могут считаться в ряду лучших народных типов», созданных русскими писателями. В то же время правдивое, лишенное прикрас изображение Саловым народа не удовлетворило критика народнического «Русского богатства», без оснований обвинившего писателя в «безучастном отношении к изображаемым явлениям». После, закрытия «Отечественных записок» Салов печатался в журналах «Русская мысль», «Северный вестник», «Неделя», «Артист», «Нива» и др.

---

— Тогда, мамаша, — говорил он, — я осмотрю вас, поговорю с вами, чем именно вы нездоровы, и дам лекарство.

Тем временем Александр Иванов успел вынести из кузницы чемодан брата, его подушку в сафьяновом чехле и все это уложил в бричку, а Куля подавала брату пальто и калоши.

— Ты вот как сделай, брат, — говорил Алексей Иванович, надевая на себя пальто и калоши, — приезжайте ко мне в воскресный день, так как по воскресеньям я всегда дома, а по вторникам, четвергам и субботам я выезжаю на пункты… Слышишь?

— Слушаю, братец, — отвечал Александр Иванов.

— Ну, друзья мои, — заговорил Алексей Иванович, — пока до свиданья!

И он принялся опять всех обнимать и целовать.

— Смотрите, мамаша, — говорил он, — дорогая, милая моя, навестите меня… Я буду ждать вас. Непременно приезжайте!.. Вы очень меня огорчите, ежели не приедете ко мне.

— Приедем, Алеша, приедем, — говорили все.

— Ну, а пока до свиданья! Будьте здоровы! — говорил Алексей Иванович, усаживаясь в бричку. — Ох уж эти мне брички! — добавил он, похлопав по подушке. — И тряские, черт их побери, и непокойные, то пылью всего обдаст, то дождем до костей примочит.

— А вы, братец, тарантасик бы завели, — заговорил Александр Иванович, — кстати, у меня есть один на примете… хорошенький тарантасик.

— Дорогой, может быть?

— Ну, зачем!.. Много-много рублей семьдесят пять.

— Неужели?

— Даже из семидесяти пяти-то уступят… Потому: хозяин этого тарантаса помер недавно.

— В таком случае, пожалуйста, устрой, — заговорил Алексей Иванович. — А лучше всего вот что сделай: купи мне этот тарантас, да в нем и приезжайте ко мне… А вот тебе и деньги, — прибавил он, подавая брату пачку ассигнаций. — Пожалуйста, устрой!

— Обязательно устрою, братец.

Алексей Иванович приподнял шляпу, помахал ею, делая прощальный жест, крикнул ямщику: «Пошел!» — и помчался по дороге, ведущей в село Алмазово, обдав всех облаком густой пыли.

— Ну, — проговорила старуха с некоторой гордостью, — теперь и мы поправимся, бог даст! — и, восторженно всплеснув руками, прибавила: — Каков молодчик-то… Одно слово — барин!

— Барин, барин! — подхватили Куля и Лопатин с сияющими от восторга лицами.

А подходивший как раз в эту минуту батюшка, видя восторг семьи Лопатина, проговорил:

— Ну, честь вам и слава, вывели на большую дорогу молодого человека… Теперь и он не забудет вас.

V

Земский врач, Алексей Иванович Лопатин, был еще очень молодой человек, нисколько не походивший наружностью на брата своего Александра Иванова. Тот был ниже среднего роста, плечистый, коренастый, а этот, напротив, довольно высокого роста, тонкий и стройный, с красивым матово-бледным лицом, с выразительными темными глазами и длинными вьющимися волосами. Он любил приодеться, пощеголять, всегда носил тонкое крахмальное белье, слегка душился, душил свои носовые платки и слегка подстригал бородку. Приехал он в село Алмазово в сопровождении какой-то барышни, с которой, будучи еще студентом, случайно познакомился в клинике, где она служила в качестве сиделки. Привез он ее с собой с намерением рекомендовать земской управе, как знающую и опытную фельдшерицу и акушерку.

За дело принялся Алексей Иванович с большим рвением; объехал весь свой округ, все свои амбулатории, всех сельских старост, объявил всем о своем приезде, о днях приема больных в селе Алмазове, расспросил, нет ли где тяжко больных, осмотрел последних, записал их в памятную книжку, настоял, чтобы в алмазовской амбулатории перестлали полы, сильно шатавшиеся, оклеил новыми обоями и вставил стекла в разбитые окна. Побывал он и у нескольких священников, расспросил, не имеется ли в их приходах тяжко больных, с больными обходился ласково, приветливо, посещал их по первому призыву, причем расспрашивал о ходе болезни, утешал и успокаивал их и сразу же заручился симпатиями всего округа. Все шли к нему, не стесняясь, не робея и, встречая с его стороны ласковое и внимательное обращение, искренно полюбили его. Приезжавший в село Алмазово по какому-то делу член земской управы, расспрашивавший жителей о новом докторе, получил о нем самые лестные отзывы. Передали члену и несколько случаев удачного исцеления, а главное: все не могли нахвалиться его ласковым и внимательным отношением к больным. «Одно слово, душа человек, — говорили все, — таких докторов нам не доводилось еще видать».

Затем Алексей Иванович счел своею обязанностью объехать и всех своих коллег-сослуживцев. На первых порах он хотел было объехать их с привезенною им барышней, но потом передумал и отправился один. Коллеги приняли его очень радушно, посвятили его в таинства земской службы, посетовали на трудность службы, назвали ее «каторгой».

Квартиру снял себе Алексей Иванович на церковной площади села Алмазова, в домике местного купца Чеботарева. Домик этот был небольшой, но чистенький и, сверх того, довольно поместительный. В распоряжении Алексея Ивановича было три светленьких комнаты, выходивших на церковную площадь, просторные сени с несколькими чуланчиками, отделявшие его квартиру от кухни, и даже маленький балкончик, выходивший в небольшой палисадничек, засаженный кустами сирени и бузины.

Квартирку свою Алексей Иванович убрал очень прилично: по окнам развесил кисейные занавесочки, на стенках — хорошенькие олеографические картинки[1] в рамках; имелась у него и хорошенькая мягкая мебель, письменный стол, уставленный красивыми письменными принадлежностями, и несколько этажерок с медицинскими книгами в красивых переплетах, — словом, квартирка Алексея Ивановича была убрана и уютно, и мило. Квартиру эту Алексей Иванович избрал и потому еще, что она была почти рядом с его амбулаторией и аптекой, в которой поселилась фельдшерица Ксения Николаевна Раздувалова.

Не особенно скоро удалось семье Лопатина попасть в село Алмазово к Алексею Ивановичу, что в особенности возмущало старуху мать, жаждавшую как можно скорее посмотреть на житье-бытье Алеши. Ей все казалось, что без ее пособия Алеша, как человек молодой и вдобавок холостой, не сумеет устроиться. Задавшись этой мыслью, она начала собираться к Алеше чуть не в день его отъезда из Вырыпаева: наскоро выстирала два своих ситцевых платья, две кофточки, заставила Кулю разгладить их и приготовила два полотенца и несколько пар шерстяных чулок, ею самою связанных, в подарок сынку.

«У него, бедненького, поди, и чулочков-то нет, — думала она, — ну вот пущай и поносит моих трудовых».

Хотелось и Куле поскорей побывать у братца-доктора. Она тоже в свою очередь приготовила себе одно самое лучшее платьице, подаренное ей матушкой, и даже собственноручно заштопала продырившиеся ботинки, тщательно вычистив их выпрошенной у батюшки ваксой, — словом, и мать, и сестра ждали с лихорадочным нетерпением дня отъезда в село Алмазово, — но, как нарочно, день этот все откладывался и откладывался. Дело в том, что Александру Иванову необходимо требовалось присмотреть за плотниками и в то же время работать в кузнице, так как, по случаю приезда брата, работы накопилось очень много. Ввиду наступавшей молотьбы ему пришлось перечинить штук пять мологадок и съездить в город за покупкой памятника на могилу отца. Памятник был куплен и доставлен в село Вырыпаево, и Александр Иванов принялся устанавливать его на место, на что тоже потребовалось несколько дней, а поставив памятник, поехал покупать брату тарантас, который и купил за пятьдесят рублей с доставкой к Лопатину. Он был в восторге, что успел так дешево угодить братцу. «Ведь слезно просил, нельзя же было не уважить, — говорил он матери, которой хотелось бы поскорее попасть к Алеше. — Хорошо скоро не сделаешь… Зато мы таперь не кой-как, а в тарантасе к братцу-то поедем. Это тоже чего-нибудь да стоит… И ему, то же самое, много приятней будет таких гостей принять».

Между тем плотничья работа быстро подвигалась вперед: стены были выведены, потолок настлан, стропила поставлены и укреплены; оставалось только настлать полы, вставить рамы и покрыть крышу. Домик выходил хоть куда, и Александр Иванов не мог вдоволь налюбоваться им. Он даже казался ему красивее прежнего и выглядывал как будто уютнее и веселее. Расхаживая вокруг этого домика, Александр Иванов размечтался до того, что порешил покрыть его не камышом, а железом.

— Как вы думаете, мамаша, — говорил он, обращаясь к матери, продолжавшей ворчать и хмуриться, — не покрыть ли нам домик-то железом?

— Хоть золотом, — ворчала она, — коли денег в кармане много.

— Положим, денег-то нет, да, может, братец, поплатится… У них деньжонки виднеются: памятничек поставили, тарантасик купить приказали… А не он, так Семен Данилыч выручит… Он мужик добрый: поди, даст взаймы на железо-то, — не на пустяки прошу…

— Дожидайся!.. Коли сестра не захотела быть его женой — держи карман-то шире, даст, как же!..