Софроний Сахаров - О молитве. Сборник статей

• Название: О молитве. Сборник статей
• Автор: Софроний Сахаров
• Жанр: Религия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-903102-44-0

Небольшая книга Софрония (Сахарова), ученика преп. Силуана Афонского, где он делится своим опытом молитвы. Митр. Иларион (Алфеев) писал об этой книге: «Отец Софроний обладал уникальным опытом молитвы, начавшимся в раннем детстве и продолжавшимся до последних минут жизни. В книге „О молитве“ он рассказывает о том, что дано было ему пережить в часы молитвенного предстояния Богу, о тех „ответах“, которые он получал свыше и которые изменяли его жизнь, его восприятие Бога и окружающего мира. Однажды, будучи еще молодым человеком, он в течение целой ночи со слезами молился об угнетенных и страдающих, молился до тех пор, пока не пришла ему мысль: „Если я так, всею силою моего сердца сострадаю человечеству, то как понять Бога, безучастно смотрящего на страдания многих миллионов созданных Им же Самим людей?“ Тогда он обратился к Богу с безумным вопросом „Где Ты?“ И тотчас услышал в сердце слова: „Разве ты распялся за них?“ Эти слова Самого Христа, произнесенные в сердце отца Софрония, потрясли его: он понял, что только Бог воспринял на Себя страдания людей в абсолютном и безусловном смысле, ибо воплотился, пострадал и умер за людей. „Короткий ответ Бога обычно заключает в себе сущность дела, — говорит отец Софроний. — Божие слово приносит в душу новое, особое чувство бытия; сердце испытывает прилив светоносной жизни; ум вдруг постигает дотоле скрытые смыслы“».

Дополняют книгу три письма архим. Софрония с Афона.

---

На пятом году моего монашества вот что случилось со мной: игумен монастыря св. Пантелеймона, архимандрит Мисаил, однажды позвал меня к себе и дал мне «послушание» — учиться греческому языку, так как монастырь имел нужду в знающих этот местный язык и потому необходимый во всех сношениях с внешним миром, духовным и официальным. Я сделал положенный по традиции поклон, чтобы получить благословение на предстоящий мне труд. И когда я уже почти дошел до выхода из кабинета, он остановил меня и сказал: «Отец Софроний, Бог дважды не судит. Если вы исполняете возложенное на вас за послушание мне, то я явлюсь ответственным пред Богом, а вы пребывайте в мире». Говорил он, опустив голову на грудь, как бывает обычно при молитве; в голосе его отражалась серьезность, которую он придавал своему слову. Отправившись от него в библиотеку, чтобы взять там нужные для изучения греческого языка книги, я возвратился в келию; открыв грамматику аттического диалекта, я естественно сосредоточил внимание на читаемом. И что же? Я физически ощутил, как мой ум выходит из сердца, подымается до лобной части черепа и далее движется в направлении к книге. В тот момент мне стало ясно, что мой ум безысходно днем и ночью пребывал в сердце в течение семи лет моей покаянной молитвы. Я, по слову игумена, оставался спокойным внутренне. Сокрушенный болезнью (малярией), я пересиливал телесную немощь, чтобы учиться языку возможно большее число часов каждый день. Помню, однажды, когда я писал упражнения, мне, изнуренному, пришла мысль: если сейчас я услышу призыв к Суду, что будет со мною? В глубине сердца был покой: «Я встану и в мире пойду на Суд Божий». Этот момент теперь я особенно отмечаю, потому что он был вовсе не похож на усвоившееся мне настроение предстояния суду в большом страхе. Итак, за молитвы игумена был дан мне опыт такого мира. Мое новое занятие отнимало от меня возможность прежней молитвы, но благодать в весьма чудной форме неведомого мне дотоле мира не оставляла меня несколько месяцев моего усилия овладеть греческим языком. Так Бог не покинул меня, но и сердце мое тоже не отлучалось от Него.

Прошли месяцы учения, и Господь благоволил мне дать снова отчаянную молитву покаяния. Чтобы возродиться нам в Боге, нам нужен ужас от нас самих, как мы есть. Отвращение к живущей в нас гадостной, богопротивной страсти гордости, изгнавшей нас с позором из Царства Отца светов. Спасение от нее в заповеди Христа: любить Бога до ненависти к себе (ср.: Лк. 14:26). Тема эта чрезвычайно важна, и я знаю, что исчерпать эту сторону духовной жизни христианина не смогу, сколько бы я ни писал.

Я назвал овладевшее мною отчаяние великим даром Свыше. Но я осознал это не ранее, чем по прошествии тридцати лет труда; быть может даже и более. Я не искал помощи от людей, потому что я был захвачен, как сухой лист ветром; меня крутил он, не давая понять смысла, что творится со мною; я ничего не понимал; я никого не мог спросить, потому что не мог сформировать и вопроса. Бытие космическое бурно раскрывалось моему уму, — с быстротою, не позволявшею мне остановиться рассудком ни на чем. Это было похоже на безумие, но особого порядка, не подлежащее компетенции психиатров. Начинался процесс моего отхода от мира. Что‑то легло между мною и людьми: у меня терялся интерес к общению с ними: исчезали один за другим пункты для контакта. Мир искусства: живопись, музыка, поэзия, литература, театр и проч. — все сие, составлявшее ранее главное содержание и смысл моего бытия, бледнело и стало казаться несерьезным делом, чисто детской забавой. И это было нелегким для меня: временами, в первый период, я бывал мучительно раздираем между двумя центрами: страсть живописца и молитва. Так — доколе молитва не победила всех иных действий в мире сем. Есть только одно задание: найти истинного Бога, то есть Творца всяческого бытия, и вечно жить слитно с Ним.

Не безумно ли подобное дерзание для такого человечка, как я? С Богом вовсе не легко и не просто: Он слишком велик для нас. Он — «Огнь поядающий», Он — Свет неприступный. Он бросил Свой Огонь на нашу землю и пожигает наши сердца. С другой стороны, и я — дело Его рук. Он облекся в нашу плоть, чтобы чрез сей экран мы могли бы взирать на Него. Отсюда надежда, идущая далее всякой безнадежности. Дерзайте, — сказал он (ср.: Ин. 16:33). Думаю, что появление внутри нас сего огня — есть пришествие дыхания Божией вечности в нас. К тому же: У Бога не останется бессильным никакое слово… и блаженна Уверовавшая; потому что совершится сказанное ей от Господа (Лк. 1:37, 45).

Познав на самом себе превратность нашего естества, я живу неизменно в страхе. Сей страх именуется Божиим. Он не похож на страх животный; в нем самом заключена и премудрость, и ведение, и любовь, и сила. Но встреча с великим Богом, Которого мы не в силах вместить, и Которого мы не можем не любить, дает нам сознавать, что мы еще неописуемо далеки от того, что поставлено пред нами как святая цель и смысл всего нашего бытия.

Петр, по Тайной Вечери, с пафосом сказал: Если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь. Все мы знаем, что последовало весьма скоро после сего исповедания: И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. И, вышед вон, плакал горько (Мф. 26:33, 75).

Писано: Совершенная любовь изгоняет страх… Боящийся не совершен в любви (1 Ин. 4:18). Я знаю, что я не совершен в любви, но это не устраняет того факта, что и я люблю Бога. И вот, именно сия любовь порождает во мне страх пребывать недостойным ответа. Сокрушаются кости мои, когда вижу внутри себя хотя бы малые колебания. Не помню, чтобы в течение моей жизни на Афоне сомнение приближалось к моему уму или сердцу. Однако, когда я возвратился в Европу, тогда, соприкасаясь с людьми иного духа, я испытал исходящую от них энергию, которая, подобно холодному ветру, неприятно ощупывала сердце и как‑то смущала ум. Чуждая Духу Христову, она на какой‑то момент нарушает внутренний мир, вызывает ум на некую борьбу. Познанное мною по дару Свыше в молитве любви в пустыне преодолевало встречные негативные влияния: «закон духа жизни во Христе Иисусе освободил (и) меня от» власти духа мира сего (ср.: Рим. 8:2).

Петр восстал; но могу ли я быть уверенным в себе? Пока сердце ощущает присутствие Бога, мы в мире и в восхищении от любви к Нему. Но когда Он отступает Своим ощутимым действием, то снова сознание немощи моей до боли опечаливает меня. Крестный подвиг в той или иной мере до старости сопровождает меня. Мне кажется, что я познал меру человека; и это знание дает мне свободу при встречах с кем бы то ни было. Но в прошлом познал я и встречи с иными силами, безмерно могущественными для моего ничтожества. В те жуткие времена спасало меня Имя Христа Иисуса. Молюсь, да будет со мною так же даже до конца, и без конца. В часы промыслительной богооставленности возбуждается внутри нас пламенная молитва, и в ее объятиях дух с радостью усматривает свое родство со Христом и уподобление Ему возрастает. ГОСПОДЬ сотворил нас по образу Своему; следовательно, и мы в Нем становимся «господами». Утверждаемые Его силою — мы созерцаем всякого рода зло в тварном мире, но оно, зло, теряет власть над нами. В этом наше «господство», необходимое для «непоколебимого Царства».

Еще раз поколеблю не только землю, но и небо. Слова «еще раз» означают изменение колеблемого, как сотворенного, чтобы пребыло непоколебимое (Евр. 12:26–27). Недоведомо нам, какому последнему испытанию подвергнется вся тварь. Необходим нам благоговейный страх, доколе не пройдем все тварные пороги и не преисполнимся нисходящею от Бога нетварною жизнью.

Христос-Бог беспределен в Своем могуществе: Дух Его наполняет все бездны. Но и в Своем «истощании» Он также недостижим для нас. Когда в безвидном молчании мы предстоим Богу, в полном обнажении совокупности нашего бытия, тогда глубины нашей природы раскрываются и для нас самих. Чрез всецелую сосредоточенность — СТЯНУТОСТЬ всего вовнутрь нашей личности — дается нам увидеть, что бытие всего человечества в истоках своих и по природе своей — есть ЕДИНОЕ БЫТИЕ, ЕДИНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Отсюда «естественное» движение нашего духа к молитве за всех людей, за ВСЕГО АДАМА, как за самого себя. Отсюда же приходит уразумение слов Христа: «да будут (все) едино, как Мы едино» (ср.: Ин. 17:21–23).

В покаянной молитве за свои грехи мы научаемся переживать трагедию всего человечества чрез самих себя. Если я так болезную всем моим существом в силу моих всякого рода срывов на каждом шагу, — если за всеми моими падениями скрывается изначальное падение в лице Праотца нашего, оторвавшее все человечество от Бога и Отца нашего, то нормально мне в личных моих страданиях познавать бытийно страдания всех людей. Но возможно и обратное: в моей радости — увидеть радости всего мира. Так научается христианин сострадать всем страждущим, сорадоваться всем радующимся.