Ольга Шумяцкая - Эль скандаль при посторонних

• Название: Эль скандаль при посторонних
• Автор: Ольга Шумяцкая
• Издательство: АСТ, АСТ МОСКВА, Транзиткнига
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-034283-7

Мышка, Мурка и Мопси.

Три весьма современные молодые женщины, на наш отечественный лад разыгрывающие собственную комедию под названием «Секс в большом городе», а иногда — «Выживание в большом городе».

Одна, перестав быть примерной женой, читает лекции горстке восторженных пенсионеров...

Другая, в неуемном желании прославиться, во что бы то ни стало хочет пробиться на попсовый Олимп...

Третья... то, что делает третья, — неописуемо!..

Читайте. Смейтесь... над собой!

---

Тут я почувствовала, что Мурка тычет мне в бок увесистым кулачком. Я оглянулась. Мурка показывала на кровать. Я посмотрела на кровать. Бабка глядела на Мышку влюбленными глазами, мелко-мелко качая в такт ее словам ощипанной головенкой. Мол, правильно, девонька моя, так его растак, дылду прыщавую!

— Ты понимаешь, что это значит? — прошептала Мурка.

Я понимала. Чего ж не понять.

Через десять минут после прихода нотариуса Мышка стала богатой наследницей. Бабка завещала ей родовое имение. Через полчаса после ухода нотариуса Мышка стала владелицей родового имения князей Голицыных, экспроприированного большевиками в 1917 году и с большой помпой возвращенного бабкой в лоно семьи после путча 91-го. Помнится, тогда об этом писали все газеты. А бабка... Ну, что бабка. Бабка тихо отошла в мир иной под Мышкины всхлипы.

— На кого ж ты нас покидаешь, сиротинушек! — рыдала Мышь, выказывая чудеса бескорыстия. Живая чужая бабка была ей дороже своего личного имения.

В соседней комнате на диване в бессознательном состоянии валялся Строгий Юноша. После оглашения бабкиного завещания с ним случилась истерика с безобразными визгами и проклятиями в Мышкин адрес. Строгий Юноша топал ножками, брызгал слюной, обзывал Мышку пройдохой и свиньей, визжал, что она лишила его родового гнезда, и пытался наложить на себя руки посредством хлебного ножа, такого тупого, что им нельзя было отломить даже кусочек подтекшего масла. Если честно, вел он себя совершенно не по-мужски. Пришлось влить в него флакон валокордина. Через час, отдышавшись, он самостоятельно вошел в гостиную, встал на одно колено и по всей форме сделал Мышке предложение руки и сердца.

— Вы — мой идеал! — сказал Строгий Юноша, глядя на Мышку честными прозрачными глазами. — Я всю жизнь мечтал о такой чистой, нежной и преданной жене!

Мышка задумчиво посмотрела на него. Нам с Муркой на миг показалось, что она оценивает этот невзрачный кадр на предмет переоценки и размышляет над тем, не взять ли его в свои руки, чтобы очеловечить. Но Мышка вышла из положения с большим внутренним достоинством. Она плюнула Строгому Юноше в морду, пнула его ногой, откатила в сторону, сказала: «Брысь, шавка!» — и вышла из комнаты.

— А где имение? — спросила Мурка, когда мы вернулись домой.

— Наверное, на Лазурном берегу! — мечтательно ответила Мышка.

Оно оказалось в деревне Кряквино. В 180 километрах от Москвы.

Мы приехали туда в воскресенье. Имение имело три заколоченных окна, крыльцо без ступенек, дверь без двери, печку, которую не топили пятьдесят лет, одну кадушку, один ухват и много разнообразной паутины на самый изысканный вкус. С потолка немножко лило, но в такой жаркий день нам это даже понравилось.

— Ух ты! — восхищенно воскликнула Мурка и смела с щеки паутину. — Вот это называется приземлились!

С улицы раздался крик. Это местная сумасшедшая баба Клава приняла Муркин джип за танк и решила, что началась война.

Так мы начали обустраиваться в Мышкином имении.

Первым пришел Михеич. Михеич сказал, что если мы тут надумали разводить кулацкую ферму, то он коров потравит, не сумлевайтесь, потому как никому не дозволено на колхозной земле разводить кулацких коров. Мы ответили, что коров разводить не будем.

Вторым пришел Пахомыч. Пахомыч сказал, что если мы тут собираемся разводить кулацкий огород, то он картоху повыкопает, не сумлевайтесь, потому как он, Пахомыч, картоху тридцать лет не сажал и другим не даст. Мы ответили, что картоха нам самим ни к чему.

Потом пришел Федотыч. Федотыч сказал, что если мы тут собираемся разводить кулацкий еврейский ремонт, то он хату пожжет, не сумлевайтесь, потому как у него удобства в огороде и нам тут нечего. Мы ответили, что удобства в огороде нас вполне устраивают.

Потом пришел Никодимыч. Никодимыч сказал, что если мы тут собираемся разводить кулацкое электричество, то он провода оборвет, не сумлевайтесь, потому как он последователь батьки Махно и электрификация всей страны его совершенно не устраивает. Мы ответили, что тоже привыкли при лучине.

Потом пришла Корнеевна. Корнеевна сказала, что если мы тут собираемся разводить кулацкий бордель, то она доложит о нас куда следует, не сумлевайтесь, потому как сама она восемьдесят два года девушка и нам не позволит. Мы ответили, что тоже девушки и не больно-то хотелось. Корнеевна подумала-подумала и предложила свою кандидатуру сидеть на кассе.

Последней подъехала черная «Волга». Из черной «Волги» вышла Зинаида Петровна. Зинаида Петровна сказала, что она представитель районной власти и если мы тут собираемся разводить паутину и феодализм, то она лично оштрафует нас через местное отделение Сбербанка, потому что скоро здесь пройдет правительственная трасса и она предлагает два варианта. Первый — быстренько сделать евроремонт с сортиром, телевизором и парочкой образцовых коров. А второй — снести эту хибару к чертовой матери, чтобы не мозолила глаза. Она лично будет руководить сносом. Мы ответили, что готовы на все. И тут на Мышку вдруг снизошло вдохновение. Она сделала маленький аккуратненький шажок вперед, опустила глазки долу и произнесла проникновенным тихим голоском:

— Уважаемая Зинаида Петровна! Дорогая Зинаида Петровна! На абсолютно бескорыстных условиях и общественных началах мы готовы оказать вашему району неоценимую услугу. Единственная просьба — возьмите нас на баланс. Под вашим неусыпным оком мы одолеем и Пахомыча, и Михеича.

Зинаида Петровна задумалась. Ее очень порадовали бескорыстные условия и общественное начало, а также очень польстило неусыпное око. Да и Пахомыча с Михеичем ей уже давно хотелось извести. Вот только баланс... Баланс ее очень смущал. Какой баланс? В каких размерах? На какой срок? В рамках какой документации? И потом — позвольте! Что? Что брать на баланс?

Мышка набрала в грудь воздуха, выпучила глаза — ей казалось, что так она выглядит особенно таинственно — и сказала глубоким басом:

— Дом творчества писателя!

— Писателей? — уточнила Зинаида Петровна.

— Нет! — отрезала Мышка. — Писателя. Одного. Но очень нужного стране. Надо беречь. Отправляем к вам на сохранение как объект повышенной ценности для народного хозяйства. Требует минимального пропитания. А мы тут ремонтик за свой счет, и по домам. А? Как идейка?

Идейка Зинаиде Петровне в целом понравилась. Очень понравилась. Она как крупный междугородный руководитель страшно увлекалась на досуге культурой и собирала в плюшевый альбом фотографии актеров советского кино. А тут писатель. Живой. Настоящий. Было о чем задуматься. Лицо ее дрогнуло. В глазах появился плотоядный блеск. А мне в сердце закралось сомнение. Кого Мышка собирается сослать в деревню Кряквино? Неужели меня? Ведь я теперь тоже писатель! Настоящий. И требую минимального пропитания. И для народного хозяйства тоже, между прочим... не хочется хвастаться... но Толик утверждал, что очень ценный кадр. Между тем торг за творческую единицу продолжался.

— А вот этот ваш писатель, — задумчиво сказала Зинаида Петровна, — он хороший?

— Очень! Очень хороший! — воскликнула Мышка со всей доступной ей убедительностью.

Так. Приехали. Значит, речь действительно идет обо мне. Это же я хороший писатель! Очень, очень хороший! Интересно только, как это Мышка собирается без моего согласия...

— Ну, по рукам! — решительно заявила Зинаида Петровна.

И они ударили по рукам.

А мы поехали домой, в Москву. Мурка, насвистывая, крутила баранку. Мышка что-то чиркала на бумажке — производила хитрые подсчеты по поводу ремонта. Я томилась. Наконец решила прояснить ситуацию.

— Мышь, — сказала я как можно более проникновенно. — Как ты могла! Я же твоя лучшая подруга! Ну, предположим, я тебе надоела. Всякое бывает за тридцать-то лет. Ну скажи! Скажи прямо, в глаза! Зачем же так... из-за угла... в беззащитного товарища!

Мышь лупала глазами.

— Ты о чем, Мопс? — наконец спросила она.

— О ссылке! В Кряквино! — И я зарыдала.

Мурка оторвалась от руля.

— Она решила, что ты хочешь запихнуть ее в эту хибару на съедение Зинке, — деловито объяснила она обалдевшей Мышке. — Воображает себя писателем. У нее мания величия.

— Мопс! Милый! — заорала Мышь и бросилась мне на грудь. — Ты мне не надоела! Ни капельки! Вот те крест! Я Джигита туда хотела! Джигита!

— Как же он будет среди местного населения со своей кавказской национальностью? — спросила я, всхлипывая и утирая сопли.

— А мы скажем, что он француз, — встряла Мурка. — Какая им разница!

Так мы отправили Джигита на вечное поселение. Мурка сгоняла в Питер и привезла остатки своих гонораров. Немножко одолжила у Лесного Брата. Чуть-чуть схитрила и выколупала из хозяйственных. Я тоже вложила в дело свой последний гонорар, выданный мне Толиком. Потом продала кушетку и вложила еще. Интеллектуал поворчал, но смирился. Мы поехали в Кряквино и за две недели сделали в хибаре полный ремонт. И у нас еще осталось. У нас осталась одна тысяча восемьсот долларов и пятьдесят два рубля. Мы пошли на базар и за полтинник купили Джигиту печатную машинку «Ундервуд» 1934 года. А два рубля выдали наличными. Потом мы свалили в Муркин джин полное собрание сочинений пионерских рассказиков и вместе с автором экспортировали на свежий воздух. После чего прошествовали в библиотеку имени гражданки Калерии Блох, вызвали Прекрасную Анжелику и обменяли тысячу восемьсот долларов на Мышкин паспорт. Причем Мурка немножко поторговалась, требуя дать сдачу за амортизацию паспорта. И Анжелика немножко поторговалась, намекая, что она и так с нас за храпение ни копейки не взяла. А в ломбарде, между прочим, берут. Разошлись мы абсолютно довольные друг другом. Так закончилась история наших взлетов и падений.