Божена Немцова - Бабушка

• Название: Бабушка
• Автор: Божена Немцова
• Жанр: Классическая проза

---

— Ах ты, боже мой! Ведь вся долина наша срисована: и луга, и косогоры, и лес, и плотина! Да вон, кажись, и Викторка!... — воскликнула удивленная бабушка.

— Она подходит к этому уединенному уголку. Я встретила ее на косогоре. Как она оборвана! . . . Разве нельзя ей помочь? — с состраданием спросила девушка.

— Ох, милая моя графинюшка, телу-то пособить можно, да что проку, коли рассудка нет. Душа ее блуждает где-то, и видит она все, как во сне . . . Может, любя ее, господь отнял у нее память, и она забыла, что перенесла. Если б вернулся к ней разум, так она, пожалуй, от отчаяния и свою душу загубила, как... Да простит ей господь; коли согрешила, так искупила страданиями ... — Бабушка прервала речь. Перевернув страницу, она увидела новое чудо. — Спаситель мой!... Кажись, Старая Белильня! Вот и двор и липа, а вот я, дети, собаки — все, как живые. Господи, вот что довелось увидеть! Кабы наши-то знали! — воскликнула бабушка.

— Я никогда не забываю людей, которые мне нравятся, — сказала Гортензия. — И чтоб лучше запомнить милые черты, я зарисовываю их. Люблю я также рисовать на добрую память те места, где приятно проводила время ... А ваша долинка прелестна . . . Если б ты позволила, бабушка, я бы охотно нарисовала тебя детям на память.

Бабушка заволновалась и покачала головой.

— Меня-то, старуху?... Ни к чему это, графинюшка, — сказала она прерывающимся голосом.

— Почему же, бабушка? Будешь одна дома, я приду и нарисую тебя. Сделай это для внуков, пусть им останется твой портрет.

— Если вы так желаете, графинюшка, будь по-вашему, — решилась бабушка. — Только чтоб никто не знал об этом, а то скажут, что бабушка одурела на старости лет. Покуда я жива, им мой портрет не надобен, а умру — все равно будет, что обо мне скажут.

Гортензия обещала молчать.

— Где же, графинюшка, вы учились этому? Я сроду не слыхивала, чтоб женщина рисовать умела, — спросила бабушка, перевертывая лист.

— Девушкам моего круга многому надо учиться, чтоб уметь убивать время . . . Но живопись мне особенно понравилась, — отвечала Гортензия.

— Хорошее это дело, — рассудила бабушка, разглядывая рисунок, вложенный в альбом. На нем была изображена поросшая лесом скала, о которую разбивались морские волны. На скале стоял молодой человек с бутоном розы в руке и смотрел на море; вдали виднелся корабль с распущенными парусами.

— Это тоже ваша работа? — спросила бабушка.

— Нет, это дал мне художник, он учил меня рисовать, — чуть слышно прошептала девушка.

— Так, стало быть, это он сам?

Гортензия промолчала, щеки ее залились румянцем.

— Кажется, княгиня едет... — проговорила она, вставая.

Бабушка тотчас же поняла; теперь она знала, чего недостает Гортензии. Никакой княгини и в помине не было. Девушка снова села. Поговорив о разных разностях, бабушка начала рассказывать о Кристле с Милой и призналась Гортензии, что хочет попросить за них княгиню. Гортензия одобрила ее намерение и обещала замолвить словечко.

Наконец, показалась княгиня. Она шла по тропинке, а карета ехала по дороге. Сердечно поздоровавшись с бабушкой, княгиня подала Гортензии букет дикой гвоздики и сказала: «Ты, кажется, любишь эти цветы. Я нарвала их для тебя в поле».

Девушка наклонилась и поцеловала княгиню, а букетик заткнула за пояс.

— Это слезки, — заметила бабушка, взглянув на цветы.

— Слезки? — удивились дамы.

— Да, слезы девы Марии. Так называют этот цветок... Когда Христа вели на распятие, дева Мария шла за ним, хотя сердце ее разрывалось от горя. И когда увидала она на дороге капли крови Христовой, то горько заплакала, и из тех слез матери божьей и крови ее сына выросли, говорят, вот эти цветочки, — говорила бабушка.

— Так это цветы горя и любви ... — проговорила княгиня.

— Влюбленные никогда их не рвут и не дарят друг другу, думают, они к слезам, — пояснила бабушка и подала княгине стакан сливок, прося ее откушать. Княгиня приняла угощение. — И, боже мой, — продолжала бабушка, — рви не рви, всегда найдется, о чем поплакать; в любви и горе, и радость перемешаны. Если любишь счастливо, так другие норовят перцу подсыпать...

— Дорогая княгиня, бабушка хочет просить вас за несчастных влюбленных. Выслушайте ее, дорогая княгиня. Я очень прошу вас помочь им! ...

Гортензия сложила на груди руки и умоляюще взглянула на княгиню.

— Говори, матушка; я уже сказала тебе однажды, что ты можешь обращаться ко мне с любой просьбой. Я знаю, что ты не станешь просить за недостойных, — сказала княгиня, приглаживая пышные волосы любимой воспитанницы и в то же время приветливо поглядывая на бабушку.

— Я бы никогда не осмелилась беспокоить вас, ваша милость, если б не знала, что они того заслуживают…

И бабушка рассказала историю Кристлы и Милы, и прежде всего о том, как Мила попал в солдаты; она умолчала, однако, что управляющий и по сей день не перестает преследовать девушку. Ей не хотелось вредить этому человеку больше, чем нужно.

— Это та девушка, о которой я уже слышала?... У парня, кажется, была ссора с Пикколо? ...

— Вот-вот, ваша милость.

— Она так хороша, что за нее дерутся мужчины?

«Девушка — что земляничка! Она понесет венок на дожинки, и ваша милость увидит ее. Но ведь горе не красит; когда девушке в любви счастья нет, сразу никнет ее головушка, как увядший цветок. От Кристлы теперь одна тень осталась . . . Но уроните одно словечко, она оживет и опять станет такая, как прежде. Вот и графинюшка тоже бледненькая, а, даст бог, увидит родные края и все, что сердцу мило, и щечки заалеют, как лепестки розы, — прибавила бабушка, делая ударение на словах «что сердцу мило». Девушка вспыхнула; княгиня невольно посмотрела на нее, потом перевела взгляд на бабушку; старушка сидела с невозмутимым видом. Она добилась, чего хотела, и заставила княгиню призадуматься. «А если ей дорого счастье девушки, она доберется до истины», — подумала про себя бабушка.

После минутного молчания княгиня встала и, положив руку на плечо бабушки, сказала своим приятным голосом:

— Я позабочусь о влюбленных. . . Зайди завтра ко мне в это же время, матушка, — добавила она вполголоса.

— Милая княгиня, — заговорила Гортензия, взяв альбом под мышку, — бабушка позволила мне себя рисовать. Только надо сохранить все втайне, пока она жива. Как же это сделать? . . .

— Что ж, приходи в замок, матушка, и Гортензия тебя нарисует. И, пока ты жива, пусть твой портрет остается у меня. Она нарисует также и твоих внучат. Их портреты ты возьмешь себе, чтоб осталась у тебя память, когда они вырастут.

Так решила княгиня и, приветливо кивнув бабушке, села с Гортензией в карету. Бабушка, радостная, пошла домой.

17

Утро было жаркое. И старый и малый — все вышли в поле. Крестьяне торопились убрать сжатый хлеб; чтобы успеть управиться и на своей и на господской ниве, им пришлось работать до глубокой ночи. Солнце так припекало, что под его палящими лучами трескалась земля. Людям было тяжко, цветы увядали, птицы летали над самой землей, все живое искало тени. С утра уже появились кое-где на горизонте маленькие серые и белые облачка. По мере того как поднималось солнце, их становилось все больше и больше. Они постепенно сгущались, поднимались выше, сливаясь в огромное облако, темневшее с каждой минутой. К полудню запад заволокла черная, тяжелая туча, подбиравшаяся к солнцу. Со страхом поглядывали жнецы на небо; хотя люди едва дышали от усталости, они работали, не разгибая спины: беспрестанные окрики и понуканья писаря были излишки. Впрочем, драть глотку у него вошло в привычку. А то, чего доброго, люди забудут, что он над ними господин, и потеряют к нему респект.

Бабушка сидела на крыльце, с тревогой наблюдая за тучей, нависшей над самым домом. Мальчики и Аделька играли на задворках. Им было так жарко, что, если бы бабушка позволила, они все бы скинули и нырнули бы в воду. Всегда живая и болтливая, как чечетка, Аделька, теперь зевала, играла с неохотой и, наконец, задремала. Бабушка тоже чувствовала, что веки ее тяжелеют. Ласточки летали низко над землей и укрывались в гнездах: паук, который, как заметила бабушка, утром опутал паутиной и задушил немало мук, спрятался в укромный уголок. Домашняя птица стайками собиралась в холодке на дворе. Собаки лежали у бабушкиных ног и, высунув языки, тяжело дышали, словно после трудной охоты. Деревья стояли неподвижно: ни один листик на них не шевелился.

Прошек с женой вернулись из замка. «Все ли дома? Собирается гроза!» — еще издали крикнула хозяйка. Детей позвали домой, птицу загнали в курятник, вынесли из белильни полотно. Бабушка положила на стол хлеб, приготовила громовую свечу и заперла окна. Все кругом померкло. Туча закрыла солнце. Прошек остановился на дороге и огляделся вокруг. На опушке леса, под деревом, он увидел Викторку. Вдруг порывисто дунул ветер, вдалеке глухо пророкотал гром, в черной туче сверкнула молния. «Боже ты мой, ведь эта несчастная стоит под деревом!» — подумал Прошек и начал кричать и махать Викторке, чтобы та отошла. Но Викторка не обращала на него внимания; при каждой вспышке молнии она хохотала и хлопала в ладоши. Упали первые крупные капли. Грозную тучу прорезали молнии, непрерывно гремел гром — гроза разразилась со всей яростью. Прошек вошел в дом. Бабушка затеплила громовую свечу и молилась вместе с детьми, вздрагивавшими при каждой вспышке молнии, при каждом раскате грома. Прошек ходил от окна к окну, поглядывая на двор. Небо будто разверзлось, дождь лил, как из ведра, молнии непрестанно бороздили небо, грохотал гром; казалось, злые духи сорвались с цепи. На минуту стихло — вдруг в окнах блеснул сине-желтый свет, крестообразная молния рассекла небо, и два страшных удара, один за другим, раздались над самой крышей. Бабушка хотела сказать «господи, помилуй», но слова замерли у нее на устах. Терезка ухватилась за стол. Ян побледнел, Ворша и Бетка упали на колени, дети заплакали. Гроза же, словно излив этими ударами всю свою ярость, стала утихать. Слабее и глуше звучали удары грома, тучи рассеивались, светлели, и меж серых облаков опять уже проглядывала синева. Молнии сверкали все реже и реже, дождь перестал. Гроза прошла.