Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

• Название: Мой ангел злой, моя любовь…
• Автор: Марина Струк
• Жанр: Исторические любовные романы

Позвольте пригласить вас ступить вместе со мной смело в эпоху Александра I, когда уже отгремели прусские сражения, что принесли славу героев русским офицерам и солдатам, и когда уже заключен Тильзитский мир, что оставил в душах тех же самых офицеров легкий налет разочарования.

В воздухе Российской империи уже можно без особых усилий уловить напряжение перед неминуемой войной с Францией, правитель которой уже планирует выдвигать следующей весной войска к Данцигу.

Нет, мы пойдем с вами не в столицу, где тоскует по так рано и так трагически ушедшему возлюбленному императрица, и не в Москву, которой только предстоит обратиться в пепел и руины. Мы с вами ступим в провинцию, где еще в силе правила жизни, присущие екатерининской эпохе, а проявление чувств и эмоций не подвергается острой критике светских матрон с лорнетами в руках, обтянутых митенками…

---

— … о рабе Божием Андрее и рабе Божьей Анне, ныне обручающихся друг другу, и о спасении их Господу помолимся… о еже податися им чадом в приятие рода, и всем яже ко спасению прошением, Господу помолимся…

«Даруй, Господи, нам детей… даруй…», крестилась Анна, устремляя взгляд на расписной потолок храма. «И любовь его ко мне помоги сохранить через годы, что я проведу подле него… чтобы любил всегда так же горячо, так же неистово, как я люблю его… как всегда буду любить! И сбереги его, Господи, всегда и везде… потому что мне без него — не жизнь!»

И сама же не удержала вдруг счастливых мимолетных слез, которые сорвались с длинных ресниц, когда повернула голову и смотрела, как отец Иоанн надевает быстро на палец Андрея золотой ободок кольца.

— … обручается раб Божий Андрей рабе Божией Анне…

Свершилось. То, о чем она так долго грезила ночами, то, что так часто снилось ей в ночных снах, свершилось, когда и ей на палец скользнуло кольцо холодным ободком.

— …обручается раба Божия Анна рабу Божию Андрею…

— Навеки веков, — проговорила про себя Анна, словно запечатывая сказанное, как подсказала ей суеверная Пантелеевна, желая, чтобы молодые всегда были вместе, как нитка с иголкой.

— Смотри же, не позорь седины мои да память матери своей, — убеждала она свою питомицу, расчесывая волосы прошлым вечером, подготавливая ее к ночному сну. — Поведет вас после обручения в храм из притвора отче, ты наперед Андрея Павловича не ступай да на плат ногой не смей первой ступить. Жена завсегда найдет к мужу подход, чтобы на расположении его быть. А ты, моя касаточка, моя милочка, уж точнехонько сумеешь то. Ох, Христом Богом прошу тебя! Помню ведь твое намерение дурное-то! Помню-помню твои разговоры с Полиной-то…

И Анна улыбалась, слушая нянечку, вспоминая, как твердо говорила когда-то, мечтая вслух о своем венчании, что первой на шелк у аналоя ступит. Чтобы главой стать в семье. Чтобы муж под пяткой был. Чтобы показать, что не просто в жены девицу дворянского рода берет, а ее, Анну!

А сейчас, когда настал момент занять место у аналоя в храме, задержала шаг, позволила Андрею первому ступить на плат, зная, как внимательно следят за происходящим собравшиеся в храме, чтобы после разнести толки по всей окрестности в деталях. И даже тени сожаления не было или досады при том, как заметила довольную улыбку Алевтины Афанасьевны. Потому что поняла, как сильно хочет этого сама. Позволить именно ему первому шагнуть на белый шелк, как будет он шагать по жизни, ведя ее за руку. И самой встать подле. Просто чуть помедлив…

И какое удовольствие, медленно растекающееся по ее венам, доставил всего лишь звук голоса Андрея, четко и твердо отвечающего на положенные вопросы обряда:

— … Имеешь ли ты, Андрей, намерение доброе и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жену Анну, которую здесь пред собою видишь?

— Имею, честный отче!

Боже, как же любит она его, подумала Анна, когда настало время давать самой ответы на те же вопросы. Она должна была смотреть на отца Иоанна, произнося эти слова, но почему-то взглянула на Андрея, чуть повернув голову. Только ты в моей жизни! Навсегда! И стало так тепло в груди при виде того, как он улыбнулся ей, чуть двинув уголки губ. От той любви, что прочитала она без особого труда в его глазах.

Они должны были не касаться друг друга во время обряда. Только когда священник положит руку Анны на ладонь Андрея и накроет епитрахилью, только тогда разрешено было венчающимся прикосновение. Быть может, поэтому это касание вдруг снова так обожгло Анну.

Ее рука поверх руки Андрея, пусть и на ткани его перчатки, а не кожа к коже. Широкой сильной мужской ладони, на фоне которой ее собственная казалось такой маленькой и хрупкой для остальных, пока ее не скрыла с глаз расшитая нитями плотная ткань епитрахили. И только тогда, когда никто уже не мог увидеть, а после прошептать с коротким смешком в другое ушко об увиденном моменте, Андрей чуть расправил пальцы, и пальчики Анны скользнули мимо тех, более уютно устраиваясь на его руке. А потом он сомкнул пальцы, переплел их с Анниными, и она не могла не взглянуть на него, аккуратно ступая вслед за отцом Иоанном. Тот же даже глазом не моргнул, не взглянул на них, когда под его рукой под расшитой тканью сплелись в едином пожатии руки венчающихся. Только чуть шевельнул уголки губ в мимолетной улыбке, ни на единый миг не сбиваясь в мерной и плавной речи.

— Я люблю тебя, — сказали глаза Андрея с нежностью, которую видела только она, так контрастирующей сейчас с его лицом — по обыкновению холодным и отстраненным. И она бы прежде поверила в эту холодность и равнодушие к моменту, если бы не видела совсем иное в его душе. Если бы не знала то, что в его сердце на самом деле…

— Я люблю тебя, — улыбнулась она молча в ответ на его признание, не желая прятать от других свое счастье. Женщине допускалось не скрывать своей радости на венчании, допускалось нарушить привычную всем серьезность и торжественность момента.

Так и улыбалась. И когда целовала венец в последний раз, и когда читала вместе со всеми молитву. Ранее она бы разозлилась на саму себя за эту глупую счастливую улыбку, но нынче же ей отчего-то было все едино, что думает о ней сейчас каждый присутствующий в церкви и во дворе храма, куда они вышли с Андреем по завершении обряда.

— Долгих лет жизни и радости великой! Детишек поболее! Долгих лет! — неслось со всех сторон, когда они проходили через толпу крестьян, пришедших поглазеть на венчающихся бар. А потом вдруг полетели со всех сторон в них хмель и зерна пшена, как символы будущей плодовитой и благополучной жизни, и Анна не могла не рассмеяться под этим дождем из мелких зерен, что бросали людские руки. А потом засмеялся и Андрей, потянул ее, прикрывая ей голову ладонью от хмеля и пшена, в сторону коляски, ожидающей их возле церковной калитки, чтобы отвести в усадьбу.

Только когда коляска отъехала на достаточное расстояние от посторонних глаз, когда отстали крестьянские детишки, бежавшие несколько минут подряд за их экипажем, Анна, отчего-то заробевшая наедине с Андреем, осмелилась взглянуть на него через тонкое переплетение кружев. Прямо в его глаза, глядящие на нее так внимательно и так пристально. И тогда она зачем-то показала ему палец, на котором блеснуло в солнечном луче золото тонкого ободка, а затем положила свою руку рядом с его ладонью. Кольцо к кольцу.

— Смотри…, - и тут же забыла, о чем хотела сказать ему. Когда вдруг прижали ее к груди сильные руки, когда притянул к себе Андрей, заглядывая в ее лицо. И поцеловал прямо в эту счастливую улыбку, которую Анна подарила ему, лежа уютно в его руках. Потому что именно тут было ее место. Потому что только так она чувствовала, что ее душа поет.

— Слышишь? — спросила она его шепотом, когда Андрей скользнул губами по ее губам.

— Что? — он постарался прислушаться, но кроме перестука копыт лошадей по сухой дороге да редкого скрипа одного из колес, ничего не услышал, как ни старался.

— Мое сердце поет… для тебя… и только с тобой, — глядя в его глаза, прошептала Анна. — Мое сердце поет только рядом с тобой… Только будь рядом со мной всегда.

— Всегда, — повторил Андрей за ней, будто скрепляя этим словом некую клятву. А после не сумел сдержать себя и стал целовать ее, так горячо и неистово, что у самого закружилась голова. Как тогда, в день, когда впервые коснулся ее губ в лесу приусадебном. Точно так же над их головами светило солнце, как и сейчас, ласково проводя лучами по его затылку, склоненному над Анной. Его пальцы запутались в мягких локонах, кружево фаты чуть царапало щеку жесткостью накрахмаленного узора. Анна дрожала отчего-то под его руками, и эта дрожь передалась и ему через сладость ее поцелуя, так кружившего его голову в этот момент.

— Я люблю тебя, — шептал ей Андрей между поцелуями, и Анне хотелось выгибаться, подобно кошке в его руках от наслаждения, которое приносили его руки, губы и этот тихий шепот. Хотелось, чтобы этот миг все длился и длился. Всю жизнь… на всю жизнь забыться в его руках и под его губами…

Только когда коляска покатила по тенистой аллее из лип, ведущей к усадебному дому, и Андрей отстранился от нее и стал поправлять фату, чуть сбившуюся за время их поцелуев, Анна вдруг вспомнила, как уезжала еще пару часов назад отсюда. Точно так же склонялись над ней ветви лип, точно так же солнце играло редкими лучами в ее локонах и по светящемуся бликами газовому чехлу подвенечного платья. Только совсем иные чувства тревожили ее душу.

Анна вспомнила об этом и с тревогой взглянула на дом, а после на Андрея, который вмиг подметил смену ее настроения. Она поняла, что он понял ее тревогу, распознал в глазах, как всегда угадывал ее настрой. И поняла, что более удобного момента для того, чтобы рассказать о том, что случилось в этих стенах, не будет. Не приведи Господь, кто-то приметил поляка в окрестностях, и сызнова все эти слухи и толки, теперь уже задевающие не только ее имя…