Марина Струк - Обрученные судьбой

• Название: Обрученные судьбой
• Автор: Марина Струк
• Жанр: Исторические любовные романы

Начало XVII века. Время крови, разногласий и войн на Руси. Время Великой Смуты.

Именно в это время судьба сводит литовского шляхтича Владислава Заславского и Ксению, дочь московского боярина Калитина. Они не должны были встретиться, они слишком разные по вере и обычаям. Они должны быть врагами, ибо их народы схлестнулись меж собой в жестокой и кровавой войне. Они должны ненавидеть друг друга, ибо его сестра была угнана и убита русским боярином, а один из ее братьев погиб при битве под Кромами от руки польского наемника.

Но у судьбы свои правила и свои планы. Для каждого на этой земле. Судьба решила, что они должны встретиться. Судьба решила соединить их. Наперекор всем событиям, наперекор остальным людям, наперекор их собственной воле…

И придет любовь. Как благословенный дар…

Вот только каким будет это дар судьбы для них — на счастье или на горе? И каково это, когда сама судьба обручила тебя, навеки соединяя твою руку с тем, кого ты любить не должен?

---

— Она под Унией, — напомнил ей Ежи, сдвигая брови, Ксения лишь головой покачала.

— Только для вас, латинян. Только на вид…

— Я сам провожу панну, — проговорил Ежи после недолгого молчания. — Быть может, так не будет худо после. Пан Владислав будет зол… Ох, и заноза же панна! Ох, и заноза!

Как и обещал Ежи, следующим вечером, когда Ксения собралась в лесную избу, пошел вместе с ней, оберегая ее от любой опасности, с которой она могла столкнуться в зимних сумерках, хотя и ругался вполголоса на нее, аккуратно ступая по едва видной в свете факела тропе среди сугробов. Ксения никому не сказала, куда направляется, удалилась для вида в свои покои, упирая на то, что хочет побыть одна, что устала от говения перед Святой полуночью.

Ежи знал, что православные почти ничего не едят в дни своих постов. А в нынешний день Ксения вообще не взяла в рот ни крошки, все читала молитвы, запершись у себя в покоях, и он всякий раз хмурил брови, видя, как она шатается на неровном снегу, оступаясь, в глубине души и боясь, что она вот-вот хлопнется в обморок, и желая этого. Ведь если она потеряет сознание, ему только и останется, что отнести обратно в Замок, разве нет?

Но Ксения упрямо шла вперед, освещая себе дорогу факелом, останавливаясь на месте, когда слышала подозрительный звук из леса. Пару раз ей казалось, что она слышит волков, но Ежи успокоил ее, сказал, что она ошиблась, что волков в этом крае леса нет — слишком близко к жилью да охотничьим тропкам.

— Это ж не Бравицкий лес, вот там зверья не перестрелять, — бубнил он себе под нос. — А тут… одно название, а не зверье.

Но Ксения видела, оборачиваясь, как Ежи сжимает ладонью рукоять сабли, что висела у него на поясе, как озирается по сторонам, вглядываясь в сгущающиеся сумерки.

Они вскоре вышли к домику Марыли, но выяснилось, что пришла Ксения зря — та еще с самого утра уехала в соседнее местечко к роженице. Оставаться и ждать Ксения не желала, потому повернули обратно. Ей даже показалось, что они быстрее дошли до «черных» ворот, через которые выходили в конце светового дня. Хотя обратная дорогая всегда кажется короче.

Вернувшись в Замок, Ксения не стала задерживаться, а сразу прошла к себе, предварительно забрав из кухни сочиво {1}, что предусмотрительно, по какому-то наитию, она сумела сделать самостоятельно накануне. Это был ее первый опыт, и он наполнял ее душу такой гордостью, что даже пришлось дать зарок прочитать несколько покаянных молитв, раскаиваясь в собственной гордыне.

Ксения торопилась опуститься перед иконами в своей спальне, понимая, что уже в это время где-то там под расписным куполом церкви стоят ее родичи на повечерии, поют вслед за певчими слова святых песнопений. Она взглянула на лик Спасителя, освещенный тусклым светом тонкой свечи, что горела в лампадке перед образами, и тихо зашептала нараспев:

— Молитвами святых отец наших Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Аминь. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе!

Ей вдруг привиделась церковь в батюшкиной вотчине. Небольшая, но каменная, с росписью под куполами и золотыми окладами образов — Калитин щедро жертвовал на нужды церкви и в стольном граде, и у себя в землях. На Рождество обычно она была битком набита, многие приходили послушать о рождении Иисуса Христа, многие хотели почувствовать в эту ночь благодать, что снисходила на верующих.

Но Калитины стоят свободно, вокруг них круг свободного пространства — никто из хлопов не подходит близко, соблюдая строгую иерархию: возле боярина и семьи вначале ключник и дворецкий с женами и детьми, сотник, затем остальная домашняя челядь. Уж только после дворовых могли занимать места холопы.

Тихо потрескивают свечи. Приятно пахнет ладаном. Дивные голоса певчих из хора, который лично отбирал иерей вотчины Калитина, разносятся по церкви, наполняя душу ожиданием чего-то благостного, ожиданием святого праздника.

— Рождество Твое Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащии, звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока: Господи слава Тебе! {2} — поет тихо Ксения праздничный тропарь {3}, вторя певчим, чьи голоса слышала в своей голове ныне. Слезы катятся одна за другой по ее лицу, но она даже не чувствует их. Ведь она там, в церкви батюшкиной вотчины, стоит подле отца.

Крестится, сурово сдвинув брови, сам Никита Василич, за ним вторит Василий, озадаченно морща лоб, косясь на своих малолетних дочерей, что забывают о святом распятии. Улыбается, глядя на невольные ошибки племяшек, Михась, подмигивает Ксении. Скоро начнутся Коляды, все Святые дни будут балагурить по вотчинных селам и деревенькам, озоруя, колядники, и заводилой будет ее брат. Он уже приготовил для того медвежью шкуру, что у отца в светлице на стене висела, спрятал ее надежно в женском тереме у сестры, чтобы не открылся его замысел ранее срока. Вроде уже не малолетний — разменял шестнадцать годков, а такой же баловень, как и раньше. И розог ему всыплет отец, как отроку юному, за подобное озорство, когда в дни Святок столкнется случайно с колядниками во главе с Михасем.

Это было последнее Рождество Ксении в кругу семьи. Уже сидел на престоле царь Димитрий, прозванный впоследствии Вором, и не за горами была та весна, что так перевернет жизнь Ксении. Но она еще не знала этого. Она тогда радовалась празднику, вторя певчим своим мелодичным голосом, ловя на себе гордый и любящий взгляд отца, заранее чувствуя на губах вкус того печенья, что принесет ей с Колядок Михась и будет рассказывать ей всякие истории, заставляя ее, Марфуту и других девок сенных вскрикивать от ужаса или восторга.

Ксения смолкла на миг, вернулась обратно в свои покои из былого, когда стукнула дверь ее покоев. Уже занимался за окном рассвет, уже подошла к самому концу служба в ее памяти. Свершился у православных праздник Рождества Христова.

Ксения скосила глаза, чтобы взглянуть, кто посмел покой ее ныне нарушить, и едва сдержалась, чтобы не подняться с колен, не прервать молитвы. Потому что в ее спаленку вошел Владислав, усталый и хмурый, прислонился к столбику кровати спиной, скрестив на груди руки. Она заметила его злость, его недовольство, но молитвы не стала прерывать, дочитала до конца по памяти, что знала, и только затем поднялась с колен, перекрестившись.

Ксения рванулась к Владиславу, хотела обнять его, но он поймал ее руки, сжал запястья, причиняя боль. Его глаза сверкали каким-то странным блеском, стали буквально черными на фоне бледной кожи.

— Я же запретил тебе! Запретил! — проговорил холодно и резко он, тряхнув ее с силой. Покрывало с ее волос упало при этом на пол, локоны свободно рассыпались по плечам и спине. — Зачем ты ходила к ней? Я же дал тебе образа. Зачем?!

— Ныне Рождество, — пролепетала растерянная Ксения, недоумевая, отчего простой визит лесную избу вызвал в нем такой приступ агрессии и злобы. — Я желала разделить с ней ночное бдение. Думала, она молитвы лучше помнит, чем я…

Владислав не дал ей договорить, притянул к себе ближе, буравя своим острым взглядом.

— Православная и униатка?! Как мило! Что ж ты с католиками вегилию не делишь? — а потом развернулся к постели и буквально швырнул ее на кровать, будто даже касаться ее ему было не по себе. — Я не верил! До последнего не верил!

Ксения взглянула на него сквозь волосы, что упали на лицо при падении в перины, с трудом скрывая слезы, что навернулись на глаза. Как он может так с ней?! И ныне — в день Рождества Христова!

— В чем я провинилась в твоих глазах? — а потом буквально прошипела она. — Что еще напели тебе твои паны? Или ты уверился в том, что я ведьма?

— Не шути с этим, Ксеня! — отрезал он, схватился двумя руками за столбик кровати, пытаясь удержать внутри себя злобу, так и разрывавшую душу. — Ты сама ведаешь, в чем твоя вина передо мной. В том, что пуста твоя утроба, как и в тот день, что я отыскал тебя там, в Московии.

Боль, дикая боль вдруг кольнула в сердце Ксении, даже дыхание сбилось. Владислав ударил в открытую рану в ее душе, и она снова стала кровить, разрывая сердце на части. Сразу вспомнился женский терем и силуэт захмелевшего мужа над ней. «…Пустая жена хуже немощного холопа, Ксения. Какая от нее польза мужу? Никакой! Что принесла в мой дом ты, Ксения, кроме своей красы? Ничего. Только свою упертость, свой норов, неподобающий жене. Не зыркай на меня своими глазами из-под бровей, я ведь с тобой по-хорошему, Ксения. Другой бы сек тебя до крови день за днем, а то и вовсе в род вернул. Кому нужна пустая жена?…» Свист дурака в тишине светлицы, кожа, раздирающая в кровь спину, даже через ткань рубахи и сарафана.

Она отшатнулась от Владислава, сама не сознавая, что ее глаза в тот же миг наполнились виной и сожалением, болью, передавшейся ему через ее взгляд. И рот наполнился горечью, при виде ее глаз, полных раскаяния, руки сильнее сжали дерево кровати, ибо он не ручался за себя в тот момент.